– Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?
И хотя Татьяна в данном случае была не в малиновом, а в зеленом берете и разговаривала вовсе не с послом испанским, который замешкался в буфете, а с одной из дам, – тем не менее старик Гремин уверенно отвечал, что это Татьяна – его жена, и начал излагать в дальнейшей арии смягчающие вину причины такой поздней его женитьбы.
Спектакль окончился в одиннадцать часов. Выйдя на театральный подъезд, Кедрович и Нина Алексеевна увидели, что шел сильный снег; вьюга бушевала, неся по улице снежные хлопья; и беспорядочно, точно растерявшись, снег носился по воздуху, облепляя стены домов, телеграфные столбы, дрожавшие вывески.
– Как хорошо, – проговорила Нина Алексеевна, оглядываясь по сторонам. – Посмотрите – какая картина!
– Теперь было бы прелестно покататься, – отвечал задумчиво Кедрович, – неправда ли?
– Пожалуй… Только саней нет: ведь снег совсем не глубок.
– А в экипаже? Разве в экипаже не хорошо? Хотите, – мы проедемся к морю и обратно? Воображаю, как дивно сейчас на берегу: буря, вьюга… Чудесно! Ну, как? Поедем?
– Да я не знаю… – смущенно отвечала Нина Алексеевна. – Ведь экипажи сейчас с поднятым верхом. Ничего не будет видно.
– А мы заставим верх опустить.
– И потом папа скоро вернется домой… Будет наверно беспокоиться.
– Так ведь он возвращается в два часа с дежурства. А сейчас всего половина двенадцатого. Вот проедем мимо типографии, я сдам рукопись, и мы покатим. Ну, согласны? Идемте же, идемте, право: ведь это будет так хорошо!
Нина Алексеевна нерешительно рассмеялась и наконец согласилась. Они отправились к ближайшему лихачу.
– К морю за город, – заявил Кедрович, – туда и назад.
– Я, барин, не поеду, – неохотно отвечал извозчик. – Посмотрите сами, какая погода.
– Пять рублей – согласен?
Извозчик выпрямился.
– Пять? – тревожно спросил он, – ну, за пять, пожалуй, можно.
– Только верх опусти.
– Опустить? Да ведь снег набьется, барин, разве можно?
– Шесть рублей дам. Опускай.
Извозчик удивленно поглядел на Кедровича и слез с козел. Он опустил верх наполовину и, подождав, пока оба пассажира сядут, тронулся. Около типографии «Набата» Михаил Львович приказал извозчику остановиться, передал рукопись находившемуся у входа сторожу и вскочил снова в экипаж.
– Живее! – крикнул Кедрович.
Он уверенной рукой обхватил Нину Алексеевну за талию и прижал ее к себе. Они помчались. Ветер свистел, забираясь под крышку экипажа, бил в лицо, облеплял пальто мокрым снегом. Нина Алексеевна жмурилась, чтобы снег не слепил глаза, и, откинувшись назад, изредка поглядывала по сторонам: мимо мелькали фонари, дома, а кругом, точно в какой-то радостной пляске, прыгали и вертелись снежинки, то падая вниз, то снова вздымаясь наверх, заволакивая дрожащей занавесью фонари и освещенные окна домов.
– Вам хорошо? – крепко сжимая Нину Алексеевну рукой, проговорил Кедрович.
– Да… очень.
Он придвинул к ней свое лицо и шепнул на ухо:
– Я так счастлив сейчас…
Она вздрогнула. Он сильнее прижал ее к себе и продолжал:
– Я хотел бы так мчаться без конца, без цели… Кругом буря, кругом вьюга, а нам тепло, нам так уютно! Вы стараетесь отодвинуться от меня? Зачем? Разве есть что-нибудь плохое в том, что мы так близко друг к другу? Вот, я не пущу вас… не пущу… Вы доверяете мне, неправда ли?
Она снова вздрогнула и опустила голову, закрыв глаза. Он тяжело дышал ей в щеку, и она точно чувствовала вблизи его губы.
– Ах, – вздохнула она, не поднимая лица.
Он стал смелей, поднял руку, наклонил ее голову в свою сторону и поцеловал в щеку. Экипаж уже выехал за город; редкие огни фонарей, мерцая и вздрагивая, глядели тусклыми пятнами, а впереди чуть белела шоссейная дорога, смешавшись вдали с нависшими темными тучами. Свет от фонарей экипажа дрожа бежал вперед, освещая дорогу; и снежинки толпились и бежали за фонарем и играли вокруг него, как бы маня и дразня пляской друг друга.
На берегу было темно. Белый берег вдруг обрывался, точно заканчиваясь темной пропастью; сливаясь с небом в одну черную бездну, бушевало вдали невидимое море. Только грохот разбивавшихся о берег валов говорил о жизни там, и чуть заметно иногда пробегали вдали белые пятна срывавшихся волн, появляясь внезапно и тотчас исчезая. Слившись с тучами, обнявшись с ними во мраке в радостном гуле, дрожа и трепеща, и пенясь и ударяясь краями о землю, море поднималось наверх, простирая туда свои ценящиеся губы – и в сопровождении ветра спускалось небо вниз целым вихрем бегущего снега и обнимало, и окутывало море густой сетью снежинок; – в общей пляске и разгуле всё смешалось, слилось, дикой вьюгой справляя свое буйное пиршество.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
