Дневник посла

Служба окончена. Кортеж перестраивается, во главе проходит духовенство. Последнее песнопение великолепным взлетом наполняет храм. Двери открываются.

Вся декорация Москвы внезапно развертывается при ослепительном солнце. В то время как процессия развертывается, я думаю, что только византийский двор в эпоху Константина Багрянородного, Никифора Фоки и Андроника Палеолога знал зрелища, исполненные такого пышного, такого величественного великолепия.

В конце мостков, затянутых красным, ожидают дворцовые экипажи. Прежде чем сесть в них, императорская фамилия остается некоторое время стоять посреди неистовых радостных криков толпы.

Император говорит нам, Бьюкенену и мне:

– Подойдите ко мне, господа. Эти приветствия относятся к вам так же, как и ко мне.

Под шум исступленных криков мы трое говорим о начавшейся войне. Император поздравляет меня с удивительным рвением, которое воодушевляет французские войска, и повторяет заявление о своей полной уверенности в окончательной победе. Государыня ищет любезные слова, чтобы сказать их мне. Я прихожу ей на помощь:

– Какое утешительное зрелище для вашего величества. Как прекрасно смотреть на народ в его патриотическом исступлении, в его усердии перед монархами.

Она едва отвечает, но ее судорожная улыбка и странный блеск взгляда, пристального, магнетического, блистающего, обнаруживают ее внутренний восторг.

Великая княгиня Елизавета Федоровна присоединяется к нашему разговору. Ее лицо, обрамленное длинным покрывалом из белой шерстяной материи, поражает своей одухотворенностью. Тонкость черт, бледность кожи, глубокая и далекая жизнь глаз, слабый звук голоса, отблеск какого-то сияния на ее лбу – всё обнаруживает в ней существо, которое имеет постоянную связь с неизреченным и божественным.

В то время как их величества возвращаются в Большой дворец, мы, Бьюкенен и я, выходим из Кремля, среди оваций, которые сопровождают нас до отеля.

Время после обеда я провел, осматривая Москву, отдавая предпочтение местам, отмеченных памятью о 1812 годе, которая по контрасту с нынешними временами значительно улучшила душевное состояние.

В Кремле призрак Наполеона является, казалось, на каждом шагу.

С Красного крыльца император наблюдал, как разгорался пожар в зловещую ночь с 16 на 17 сентября. Именно в этом месте он собрал совет в составе Мюрата, Евгения, Бертье и Нея в самом пекле вздымавшихся в разные стороны языков пламени и под ослеплявшим душем тлевшего пепла. Именно там к нему пришло ясное и безжалостное видение его неминуемого крушения: «Всё это, – повторял он, – предвещает нам великие катастрофы!» Именно с Красного крыльца он поспешно спускался вниз по дороге к Москве-реке в сопровождении нескольких офицеров и солдат своей гвардии. Именно там он вошел в петлявшие улицы горевшего города. «Мы шли, – рассказывает Сегюр, – по огненной земле под огненным небом, между стен из огня». Увы! Не обещает ли нам нынешняя война второе издание Дантовой сцены? И сколько экземпляров этого издания?

К северу от Кремля, между собором Василия Блаженного и Иверскими воротами, лежит Красная площадь, место прекрасных и трагических воспоминаний. Если бы мне пришлось составить список мест, где наиболее ярко перед моим мысленным взором прошли картины прошлого, вызывающие благоговейные чувства, то я бы включил в этот список итальянскую провинцию Кампанию, Акрополь в Афинах, кладбище Эйюп в Стамбуле, дворец Альгамбра в Гранаде, Запретный город в Пекине, Градчаны в Праге и Московский Кремль. Этот странный конгломерат дворцов, башен, церквей, монастырей, часовен, казарм, арсеналов и бастионов; этот беспорядочный ряд не связанных друг с другом церковных и светских зданий; эта совокупность построек, выполняющих функции крепости, убежища, сераля, гарема, некрополя и тюрьмы; эта смесь прогрессивной цивилизации и архаичного варварства; этот жестокий контраст между самым грубым материализмом и самой величественной духовностью – разве всё это не является прообразом самой истории России, всей эпопеи русской нации, всей внутренней драмы русской души?

Возвышаясь над берегами Москвы-реки к югу от Красной площади, собор Василия Блаженного вздымает к небу свою изумительную и парадоксальную архитектуру царства грез. Создается впечатление, что при строительстве собора были объединены наиболее противоречащие друг другу архитектурные стили: византийский, готический, ломбардский, персидский и русский. Тем не менее из всего этого стройного, устремленного вверх, вьющегося многоцветия форм, из всего этого буйства фантазии рождается потрясающая гармония.

Я с удовольствием вспоминаю о том, что итальянский ренессанс был представлен в Кремле Софьей Палеолог, племянницей последнего императора Константинополя, сбежавшего в Рим. В 1472 году она вышла замуж за московского царя Ивана III, известного в истории как Иван Великий. Благодаря ей он с того времени стал считать себя наследником византийской империи. В качестве русского герба он взял изображение двуглавого орла. Софья Палеолог окружила себя итальянскими художниками, архитекторами и инженерами. Некоторое время при ее правлении нежное дыхание эллинизма и классической культуры смягчило суровость московского варварства.

Ближе к вечеру я завершил прогулку, посетив Воробьевы горы, с которых открывается вид на всю Москву и на всю долину Москвы-реки. Это место обычно называли Поклонной горой, потому что русские путники, достигнув его и бросив первый взгляд на священный город, обычно останавливались, чтобы перекреститься и помолиться, отбивая поклоны. Таким образом, Воробьевы горы пробуждают у славян, жителей Третьего Рима, такие же чувства, как гора Марио у итальянцев, жителей Первого Рима. Такие же чувства удивления, смешанного с восторгом, и набожного восхищения заставляли средневековых пилигримов пасть ниц, когда они созерцали Город Мучеников с высот, венчавших берега Тибра.

В два часа дня 14 сентября 1812 года авангард французской армии под искрящимися лучами солнца взошел разомкнутым строем на Воробьевы горы. На самом верху французы остановились, словно остолбенев от величия раскрывшегося перед ними вида. Захлопав в ладоши, они вскричали, ликуя: «Москва! Москва!..» Прибыл Наполеон.

Движимый восторгом, он воскликнул: «Так вот он, этот знаменитый город!» Но тут же добавил: «Наконец-то!»

Шатобриан подытожил эту сцену броской метафорой, полной живописного романтизма: «Москва, эта европейская принцесса на границе своей империи, облаченная во всё великолепие Азии, казалось, была приведена сюда, чтобы ее выдали замуж за Наполеона».

Промелькнул ли в голове императора подобный образ? Сомневаюсь. Им уже овладели гораздо более серьезные мысли, более тревожные предчувствия.

В десять часов вечера я уезжаю в Петербург.

С политической точки зрения сегодня на меня произвели сильное впечатление два события. Первое из них связано с императором, за которым я наблюдал, когда он стоял перед иконостасом в Успенском соборе. Его особа, его окружение и вся обстановка, в которой проходила церемония в соборе, казались красноречивой интерпретацией самого того принципа царизма, как он был определен в императорском манифесте от 16 июня 1907 года, объявившем о роспуске Первой Думы: «Так как сам Бог вручил Нам нашу верховную власть, то именно только перед Его алтарем Мы несем ответственность за судьбы России».

Другое сильное впечатление на меня сегодня произвел тот неистовый энтузиазм, который проявило население Москвы по отношению к своему царю. Я никогда не думал, что монархическая иллюзия и имперский фетишизм столь глубоко запали в сердце мужика. Существует множество русских пословиц, которые выражают непоколебимую веру бедноты и простого народа к своему хозяину: «Царь – хороший, это слуги у него плохие… Царь не виновен в страданиях народа: чиновники скрывают от него правду!» Но существует также и другая пословица, которую следует помнить, поскольку она объясняет, с другой стороны, отчаяние и протест народного духа: «До Бога высоко, до царя далеко!»

И для того, чтобы установить истинную цену пылкого приема, оказанного царю в это утро на Красной площади, не следует забывать, что именно на этом месте 22 декабря 1905 года было признано необходимым стрелять в толпу народа, распевавшую «Марсельезу».

Среда, 19 августа

Сегодня утром я вернулся в Петербург.

Французские войска продвигаются в долинах Вогезов, в сторону Эльзаса. Форты Льежа еще оказывают сопротивление, но немецкая армия, не задерживаясь перед ними, движется прямо на Брюссель.

Русские войска поспешно сосредоточиваются на границе Восточной Пруссии.

Четверг, 20 августа

Сазонов приезжает завтракать со мной.

Мы беседуем о тех результатах, которых надо постараться достичь в час мира и которых мы добьемся только силою оружия. Действительно, нельзя сомневаться, что Германия не преклонится ни перед одним из наших требований, пока у нее не будут отняты средства к защите. Нынешняя война не из тех, которые оканчиваются политическим договором, как после сражения при Сольферино или при Садовой; это – война насмерть, в которой каждая группа воюющих рискует своим национальным существованием.

– Моя формула проста, – говорит Сазонов, – мы должны уничтожить германский империализм. Мы достигнем этого только рядом военных побед; перед нами длинная и очень тяжелая война. Император не имеет никаких иллюзий в этом отношении… Но чтобы кайзерство не восстановилось снова из своих развалин, чтобы Гогенцоллерны никогда больше не могли претендовать на всемирную монархию, должны произойти большие политические перемены. Не считая возвращения Эльзас-Лотарингии Франции, необходимо будет восстановить Польшу, увеличить Бельгию, восстановить Ганновер, отдать Шлезвиг Дании, освободить Богемию, разделить между Францией, Англией и Бельгией все немецкие колонии и т. д.

– Это гигантская программа. Но я думаю, как и вы, что именно так далеко мы должны будем простирать наши усилия, если хотим, чтобы наше дело было прочно.

Затем мы взвешиваем взаимные силы воюющих, их людские резервы, их ресурсы – финансовые, промышленные, земледельческие и т. д. Обсуждение благоприятных шансов, которые нам предоставляют внутренние разногласия Австрии и Венгрии, заставляет меня сказать:

– Есть еще фактор, которым мы не должны пренебрегать: мнение народных масс в Германии. Очень важно, чтобы мы были хорошо осведомлены о том, что там происходит. Вы должны были бы организовать осведомительную службу во всех больших очагах социализма, которые ближе всего к вашей территории, – в Берлине, Дрездене, Лейпциге, Хемнице, Бреславле…

– Это очень трудно организовать.

– Да, но это необходимо. Подумайте, что на следующий день после военного поражения немецкие социалисты, без сомнения, принудят касту дворянства заключить мир. И если мы можем этому помочь…

Сазонов вздрагивает. Отрывисто и сухо он заявляет:

– О, нет, нет… Революция никогда не будет нашим орудием.

– Будьте уверены, что она есть орудие наших врагов против нас… И Германия не ждет возможного поражения ваших войск, она не ждала войны, чтобы создать себе соумышленников среди ваших рабочих. Вы не можете оспаривать, что забастовки, которые вспыхнули в Петербурге во время визита президента Республики, были вызваны германскими агентами.

– Я это слишком хорошо знаю. Но, повторяю, революция никогда не будет нашим оружием, даже против Германии.

Наш разговор останавливается на этом. Сазонов более не в настроении откровенничать. Появление революционного призрака внезапно заставило его застыть.

Чтобы дать ему отдохнуть, я увожу его в моем экипаже на Крестовский остров. Там мы гуляем пешком под прекрасной тенью деревьев, которая простирается до сверкающего устья Невы.

Мы разговариваем об императоре, я говорю Сазонову:

– Какое прекрасное впечатление я вынес о нем на этих днях в Москве. Он дышал решимостью, уверенностью и силой.

– У меня было такое же впечатление, и я извлек из него хорошее предзнаменование… но предзнаменование необходимое, потому что…

Он внезапно останавливается, как если бы он не решался окончить свою мысль.

Я убеждаю его продолжить. Тогда, беря меня за руку, он говорит тоном сердечного доверия:

– Не забывайте, что основная черта характера государя это мистическая покорность судьбе.

Затем он передает мне рассказ, который слышал от своего шурина Столыпина, бывшего премьер-министра, убитого 18 сентября 1911 года.

Это было в 1909 году, когда Россия начинала забывать кошмар японской войны и последовавших за ней мятежей. Однажды Столыпин предложил государю важную меру внутренней политики. Задумчиво выслушав его, Николай II делает скептически-равнодушное движение, которое как бы говорит: «Это или что-нибудь другое – не все ли равно…» Потом он заявляет грустным голосом: «Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю, Петр Аркадьевич. Мне не везет… К тому же человеческая воля так бессильна…»

Мужественный и решительный по натуре, Столыпин энергично протестует. Тогда царь у него спрашивает:

– Читали вы Жития святых?

– Да… по крайней мере частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд содержит около 20 томов.

– Знаете ли вы также, когда день моего рождения?

– Разве я мог бы его не знать? Шестого мая.

– А какого святого праздник в этот день?

– Простите, государь, не помню.

– Иова Многострадального.

– Слава Богу. Значит, царствование вашего величества завершится со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием.

– Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле… Сколько раз применял я к себе слова Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне».

Несомненно, что эта война обязывает все воюющие стороны мобилизовать до конца имеющиеся нравственную энергию и организационные силы. История, только что рассказанная мне Сазоновым, привела меня к наблюдению, к которому я часто приходил с тех пор, когда стал жить среди русских, к наблюдению, которое в известном смысле суммирует их национальный облик.

Если слово «мистицизм» использовать в его широком смысле, то русский человек является исключительно мистиком. Он – мистик не только в своей религиозной жизни, но также и в социальной, политической и эмоциональной.

За всеми доводами, которые диктуют его поведение, всегда видна приверженность к определенной вере. Он рассуждает и действует, словно верит в то, что развитие человечества вызвано тайными, сверхъестественными силами, оккультной, деспотической и диктаторской властью. Этот его настрой, более или менее общепризнанный и осознанный, связан с его воображением, которое, естественно, неуправляемо и не ограничено какими-либо рамками. Этот настрой является также результатом его атавизма, географического положения, климата и истории.

Предоставленный самому себе, он не испытывает необходимости в том, чтобы выяснять, каков процесс происхождения вещей или каковы их практические и определяющие факторы, а также благодаря каким рациональным и удачным средствам они могут появиться на свет и состояться. Равнодушный к логической определенности, он лишен вкуса к продуманному и тщательному наблюдению или к аналитическому и дедуктивному исследованию. Он в меньшей степени полагается на свой рассудок, чем на свое воображение и на способность отдаваться эмоциям; его менее заботит способность понимать, чем способность «чувствовать» и «прорицать». Обычно он действует по интуиции или в соответствии с шаблоном и с природной беспомощностью.

С религиозной точки зрения его вере присуща созерцательность, склонность к фантазированию, она насыщена смутными надеждами, суеверными страхами и мессианскими ожиданиями; он всегда в поиске прямой связи с незримым и божественным.

С политической точки зрения концепция действенной мотивации крайне чужда ему. Царизм представляется ему в виде метафизической реальности. Он приписывает царю и его министрам истинную добродетель, соответствующую динамическую силу и некую магическую власть править империей, исправлять злоупотребления, осуществлять реформы, устанавливать господство справедливости и т. д.

Какими законодательными мерами, с помощью какого административного механизма они могут эффективно осуществлять это? Это не его, а их дело, их секрет.

Также и в своей эмоциональной жизни русский человек постоянно ощущает на себе подчиняющее воздействие инородных сил, которые руководят им против его же воли. Дабы оправдать свои грехи, личные недостатки, причуды и поражения, он обычно ссылается на невезение, судьбу, мистическое влияние «Потустороннего» и зачастую даже на колдовство и магию сатаны.

Подобная концепция подхода к решению проблем не вполне адекватно содействует личным, ответственным усилиям и постоянным мужественным поступкам. Именно поэтому русский человек так часто удивляет нас своей беззаботностью, своей позицией, выражаемой фразой «подождем и увидим», и своим пассивным безропотным бездействием.

И наоборот: хотя почти невозможно взывать к его душе, он способен на самые вдохновенные порывы и на самые героические жертвы. И вся история русского народа доказывает, что русский человек всегда отдает себя без остатка, когда он чувствует, что он действительно нужен…

Прошлой ночью скончался папа римский Пий Х. Соберется ли когда-либо совет кардиналов для выбора нового папы римского при более мрачных обстоятельствах или при свершении более грандиозного переворота в жизни человечества? Найдет ли коллегия кардиналов в своих рядах папу римского с достаточным человеколюбием, с достаточно глубоким благочестием, с достаточной силой характера и с достаточной политической проницательностью, чтобы играть важнейшую и беспрецедентную роль, которую Ватикану предлагает война?

Пятница, 21 августа

На бельгийском и французском фронтах наши действия принимают плохой оборот. Я получаю приказание выступить посредником перед императорским правительством с целью ускорить, насколько возможно, наступление русских войск. Я тотчас же отправляюсь к военному министру и энергично излагаю ему просьбу французского правительства. Он призывает офицера и немедленно диктует ему, под мою собственную диктовку, телеграмму великому князю Николаю Николаевичу.

Затем я спрашиваю генерала Сухомлинова по поводу военных операций, происходящих на русском фронте.

Я записываю его сообщения в таких словах:

1. Великий князь Николай Николаевич решил с возможной быстротой продвигаться вперед к Берлину и Вене, главным образом на Берлин, проходя между крепостями Торном, Позеном и Бреслау.

2. Русские армии перешли в наступление по всей линии.

3. Войска, нападающие на Восточную Пруссию, продвинулись вперед на неприятельской территории от 20 до 45 километров; их линия определяется приблизительно Сольдау, Нейденбургом, Лыком, Ангенбургом и Инстербургом.

4. В Галиции русские войска, продвигающиеся на Львов, достигли Буга и Серета.

5. Войска, действующие на левом берегу Вислы, пойдут прямо к Берлину, как только северо-западным армиям удастся зацепить германскую армию.

6. 28 корпусов, выставленные теперь против Германии и Австрии, состоят приблизительно из 1 120 000 человек.

Вчера германцы вошли в Брюссель. Бельгийская армия отступает на Антверпен. Между Мецем и Вогезами французская армия принуждена отступить после того, как она понесла тяжелые потери.

Суббота, 22 августа

Немцы у Намюра. В то время как один из их корпусов бомбардирует город, большая часть войск продолжает движение к истокам Самбры и Уазы. План германского наступления через Бельгию вырисовывается теперь во всей своей полноте.

Воскресенье, 23 августа

Наши союзники с того берега Ла-Манша начинают появляться на бельгийском фронте. Одна дивизия английской кавалерии рассеяла уже немецкую колонну… в Ватерлоо! Веллингтон и Блюхер должны были от этого проснуться в своих могилах. Большое сражение завязывается между Монсом и Шарлеруа.

Русские продвигаются в Восточной Пруссии, они заняли Инстербург.

Понедельник, 24 августа

Мне телеграфируют из Парижа:

«Сведения, полученные из самого верного источника, сообщают нам, что два действующих корпуса, находившихся раньше против русской армии, переведены теперь на французскую границу и заменены на восточной границе Германии полками, составленными из ландвера[3]. План войны германского генерального штаба слишком ясен, чтобы было нужно до крайности настаивать на необходимости наступления русских армий на Берлин. Предупредите неотложно правительство и настаивайте».

Я обращаюсь немедленно к великому князю Николаю Николаевичу и генералу Сухомлинову. В то же время я уведомляю государя.

В тот же вечер я имею возможность уверить французское правительство, что русская армия продолжает свое движение на Кенигсберг и Торн со всей возможной энергией и быстротой. Значительное сражение подготовляется между Наревом и Вкрой.

Сегодня привезли во французский госпиталь в Петербурге адъютанта великого князя Николая Николаевича князя Кантакузина, раненного вблизи Гумбинена пулей в грудь. Доктор Крессон, главный врач, разговаривал с ним несколько минут: раненый еще весь полон наступательного пыла, который увлекает русские войска; он с горячностью утверждает, что великий князь Николай Николаевич решил какой угодно ценой открыть себе дорогу на Берлин.

Вторник, 25 августа

Немцы победили при Шарлеруа; кроме того, они нанесли нам сильный удар на юге Бельгийских Арденн, вблизи от Невшато. Все французские и английские войска отступают к Уазе и к Семуа.

Примечания