– Да так, кое-какие вопросы появились. Ты не могла бы дать мне его телефон, я позвоню ему и спрошу.
– Нехорошо это. Он ведь знает, что я являюсь корректором.
– Ну как хочешь, только из-за этого у меня работа задерживается.
– Неужели всё так серьёзно? У меня с ним обычно проблем не было, – растерянно сказала Светлана и, помедлив, добавила. – Ну ладно, записывай, скажи, что я приболела, и часть работы передала тебе, чтобы успеть издать книгу к Новому году.
Ну вот, телефон есть, время не совсем позднее, можно и позвонить. Только надо придумать, что сказать. Ведь автор может оказаться не тот, которого она надеялась услышать, да если и тот, то что она ему сообщит? Что она думает о нём третьи сутки? Или, что она поставила весь Питер на уши, чтобы найти его телефон? Или просто узнать, почему он не досмотрел спектакль? Тогда как она нашла его, не зная о нём ничего, кроме имени-отчества? Елизавета неуверенно подняла телефонную трубку, подержала её, а затем резко бросила на рычаг. Надо же, придумала какую-то ерунду, дел что ли нет других? Чего не может быть, того не случится. Но, с другой стороны, чему быть, того не миновать. Положившись на Провидение, Елизавета села за чтение рукописи.
Мастер и его великие соавторы
А в это время Мастер «висел» в Интернете. Он искал литературу для новой, ещё не существующей книги. Этот этап работы был для него самым увлекательным. Он взял за правило приобретать в собственность отобранные книги. Постепенно увеличиваясь в числе, они грудились с двух сторон стола, иногда возвышаясь выше его головы. Мастер представлял, что за столом сидят его соавторы, спорят друг с другом и ждут, что же скажет он. Это льстило его самолюбию. Представьте себе спор между Львом Николаевичем и Фёдором Михайловичем о душе русского человека. Вот они оба высказались, не согласились друг с другом и теперь ждут: что же думает по этому поводу Виктор Михайлович? Разве могло бы такое случиться в жизни? Нет, конечно. Кто он такой, по сравнению с этими двумя глыбами русской литературы? А за его рабочим столом такие встречи бывают и часто. Он, стараясь не обижать гениев, в чём-то соглашается с одним, в чём-то – с другим, а затем скромно, но настойчиво предлагает свой вариант, ссылаясь на изменения, произошедшие уже тогда, когда гении покинули наш переменчивый мир. Особенно его увлекали книги, изданные ещё при жизни авторов. Тогда чтение превращалось в беседы с великими людьми, и Мастер был им благодарен за то, что они нашли время для общения с ним.
Иногда старинные книги становились для него фетишем. Вот одна из них – Псалтырь 1645 года, изданная ещё до раскола Русской Православной Церкви при правлении царя Алексея Михайловича Романова. Псалтырь украшена пурпурно-золотыми иллюстрациями, на нижних уголках страниц остались следы от пальцев, перелистывавших страницы. Кем были люди, читавшие эти строки? О чем они думали? Как они использовали мудрость древних в своей жизни? Отсюда начинался полёт фантазий самого Мастера. Он представлял, как одетый в чёрный клобук протопоп Аввакум склонился над книгой, и ночью, при свете восковой свечи (остался след от капли воска, упавшей на страницу), ищет аргументы в споре с еретиками-никонианами. А вот через два века книга попала в Николаевскую церковь села Дворецкого. Об этом сообщил её прихожанин, переписывая или уча наизусть девятнадцатый псалом. Он, не сдержав озорства, сделал свою отметку новым гусиным пером: «Проба пера. Свидетельствую ученикъ Богословского класса Димитрий». Дальше уже видны следы кощунства над книгой, видимо, оставленные в период преследования старообрядцев – подпаленное кожаное тиснение обложки. Вероятно, книгу хотели сжечь, бросили в костёр, да Бог не дал сгореть, кто-то потом выгреб её из кучи пепла. Теперь же, почти через четыре века после своего издания, книга лежит на рабочем столе Мастера, и он благоговейно касается её натруженных страниц.
От дела отвлёк телефонный звонок. Он поднял трубку. Молчание, а потом срывающийся женский голос:
– Виктор Михайлович?
– Да, слушаю Вас.
Опять молчание, а затем неожиданный вопрос:
– А почему Вы не досмотрели спектакль «Третий выбор»?
Теперь замолчал Виктор Михайлович, опешив от неожиданности вопроса.
– Елизавета? – неуверенно переспросил он.
– Да, – с каким-то облегчением ответил женский голос, и на другом конце линии связи раздался женский смех.
– Как ты меня нашла? Или я оставил тебе свою визитку?
– Нет, не догадались. Мне пришлось всех питерских Викторов Михайловичей поднять, чтобы Вас найти.
– Не может быть! Хотя от таких девушек, как ты, всё можно ожидать, – Виктор Михайлович принял объяснение за чистую монету.
– Так всё же, почему? – настойчиво переспросила Елизавета.
– Чтобы с тобой сходить на этот спектакль второй раз, – взял себя в руки Виктор Михайлович.
– Объяснение принимается и считается приглашением в театр, – Елизавета сразу «брала быка за рога».
Виктор Михайлович не стал сопротивляться такому напору.
– Первое повторение этого спектакля в Александрийском театре – наше, – сделал он своё предложение. – За полчаса до начала спектакля встречаемся в холле.
– Приглашение принимается. До встречи!
Короткие гудки. Виктор Михайлович аккуратно положил трубку и задумался. «Необычная девушка. В ней есть какая-то странность, быть может, из-за внутренней нервозности, глубоко спрятанной и подавляемой сильным характером. Молодая, пожалуй, моложе моей дочери.
Красивая. Даже очень. Настойчивая. Надо же, как-то нашла меня. А зачем? Быть может моя читательница? Но, как я понял по нашим разговорам в театре, она даже не знала, что я писатель. Тогда зачем она меня искала?» – Виктор Михайлович усмехнулся, поняв, что уже повторяется в своих вопросах. Он сделал пометку в деловом календаре и продолжил работу.
Аввакум подвергается царской опале. Как заслужить милость власть имущих?
«После встречи с царём лучшие люди московские засуетились вокруг Аввакума, дружбу искать с ним стали. Решили, что приблизил его к себе Государь, а раз так, то и другим надо его обласкать. Предложили Аввакуму на Печатном дворе книги священные править, деньгами стали одаривать, в гости зазывать, под аввакумово благословение подходить. Понимал Аввакум, что любовь скоро закончится, однако с удовольствием взялся за правку книг церковных, изгонял из них еретические строки. Но в храмы с новым уставом отказывался ходить, в своих проповедях обличал ересь греческую, твёрдо стоял за русскую веру. Потянулись к нему прихожане, русский люд искони не жаловал иноземцев, особенно когда они лезли в чужой монастырь со своим уставом. К царю потекли жалобы на неугомонного протопопа. Но царь всё же надеялся, что Аввакум успокоится, не будет будоражить народ, ан нет, тот не утихомирился. Почувствовал недовольство царя и сам Аввакум, по его мнению, причиной стало то, что он не успел рассказать царю все свои доводы против греческих нововведений. Поэтому подготовил Аввакум письмо царю и решил передать его через сына своего духовного – блаженного Фёдора. Знал он, что царь не обижал блаженных, через них сам Господь Бог глаголет. Да и момент удобный не заставил себя ждать: Алексей Михайлович собрался приехать на молебен в монастырский храм, где служил Аввакум. Торжественный выезд царя всегда оформлялся знатно: перед каретой бежали дворовые, разметая уличную пыль или снег, на запятках кареты стояли бояре в парадной одежде, вдоль дороги собирался простой люд, славящий царя. Вот тут бедолага Фёдор, вместо того чтобы ждать царя на крылечке возле храма, кинулся прям под его карету и испугал Алексея Михайловича. Он велел посадить Фёдора в тёмную за дерзновение, правда, потом, узнав, что у того было письмо аввакумово, забрал письмо и отпустил Фёдора. Но то, что плохо начинается, плохо и заканчивается. После этой поездки разгневался царь на Аввакума: «власти-де на тебя жалуются, церкви-де ты опустошил, поезжай-де в ссылку опять». На том и закончилась ласковая жизнь Аввакума и его семьи. Собрали они свои пожитки и поехали в края северные.
Со смирением принял Аввакум царскую опалу, не винил царя в этой несправедливости, решил, что Диавол так нашептал ему через уста царских приближённых. Но было жаль Аввакуму детей своих малых. В первой сибирской ссылке умерли два его сына, та же учесть теперь могла постигнуть и четверых его младшеньких. Написал Аввакум челобитную царю-батюшке с просьбой не вести их в далёкий Пустозерский острог, а оставить в Колмогорах. «Помилуй меня, равноапостольный государь-царь, ребятишек ради моих умилосердися ко мне!» Смиловался Алексей Михайлович, отменил суровый Пустозерский острог, назначил местом ссылки город Мезень. Да только не ребятишек аввакумовых ему стало жаль, смягчило его сердце обращение к нему как к «равноапостольному». Вот именно этого он и добивался от пастырей церковных: «любить царскую власть не как земную, а как святую».
Целитель размышляет об избранности
Целитель ходил по комнате и обдумывал произошедший разговор с Разумом. В таком неспешном движении ему думалось легче, и приходили свежие мысли. «Я один из немногих избранных людей на Земле, – Целитель вспоминал слова, сказанные Разумом. – Почему я оказался избранным? Разве я лучше других? Тем более в области целительства. Почему для этой цели не избрать одного из светил медицины? Хотя для Разума мои открывшиеся способности явились неожиданностью. Как это он сказал: «… видимо, на Земле они стали актуальными». Актуальными стали желания быть физически здоровыми. Да, это действительно так. Большая часть рекламы по телевизору посвящена медицинским препаратам. Но Разум телевизор не смотрит, он контролирует желания избранных и по ним понимает, чего хотят люди на Земле. Вот его фраза: «Твои желания, как и желания нескольких подобных тебе избранных людей на планете Земля, я слышу, где бы вы не находились – в любое время и в любом месте. По ним я понимаю, чего вам, людям, не хватает, и к чему вы стремитесь». То есть по желаниям нескольких он понимает желания миллиардов людей, проживающих на Земле. В каком случае это будет соответствовать истине?»
Целитель задумался. Он вспомнил ещё одну фразу Разума: «Я всеобщий Разум и со своими помощниками целесообразно устраиваю всю Вселенную, для чего мне надо знать желания всех, обличённых хоть каким-то разумом». Из этой фразы Целитель выделил слово «целесообразно». На основании чего «целесообразно»? На основании желаний всех, обличённых хоть каким-то разумом. А желания всех он не контролирует. Значит, сам себе противоречит? Но Разум не может себе противоречить. И тут Целителя осенило: «Я понял! Разум контролирует желания людей усреднённого типа, то есть он в число избранных вводит не самых умных и не самых лучших и не самых плохих, вообще не «самых-самых». Он выбирает людей средних по всем показателям, ищет, как говорят в математической статистике, математическое ожидание на всём людском множестве. Я – математическое ожидание, полученное с огромной степенью точности!» От неожиданности вывода Целитель рассмеялся. Теперь всё становится на свои места. Не надо контролировать желания всех людей, а затем усреднять их по всему множеству реализаций. Надо один раз найти несколько усреднённых по всем параметрам людей, живущих в разных регионах Земли, и в дальнейшем по их желаниям представлять, что нужно населению Земли! Браво, Разум!
Но это ещё не всё. Помимо определения желаний, нужно и стараться их выполнять. Только в этом случае Разум со своими помощниками сможет целесообразно устраивать Вселенную. Но как это сделать? Целитель вновь задумался. Он вспомнил ещё одну фразу Разума: «Каждый из избранных имеет зону ответственности и может выполнять свои желания с помощью Высших Сил». Здесь он говорит о «зоне ответственности» каждого из избранных. Зоны ответственности появляются, исходя из приоритетных желаний людей, в этом и кроется их неожиданность для Разума. Она заключается в способностях, которые проявляются у отобранных «средних» людей. В данном случае, у него они проявились в области целительства. Такие способности приносят людям пользу. А ведь они могли быть другими и нести вред. Целитель вздрогнул. Желания у людей возникают разные, в военное время или при нагнетании общественного негатива появляются желания убийства других людей. Значит, может появиться зона ответственности за убийства людей? Не это ли имел в виду Разум, когда сказал в конце их разговора: «… есть люди, за исцеление которых Высшие Силы не будут браться, как у вас говорится, по особым соображениям». А если он, Целитель, столкнётся с таким человеком? Разум сказал, что он сам должен понять, что человек из себя представляет. Значит, и такая способность у него появилась?
Целитель подошёл к окну. Внизу шумел вечерний зимний Питер. Люди спешили по своим домам с работы, оставляя там одни заботы и устремляясь к другим. Целитель неожиданно почувствовал свою ответственность за них. На людей он смотрел уже другими глазами, не такими, как раньше.
Мастер и Елизавета разговаривают о любви
Елизавета с Мастером возвращались из театра. Сегодня никто и ничто не помешало Мастеру досмотреть спектакль до конца. Они обсуждали увиденное.
– Всё-таки, в чём Вы видите смысл этого произведения? – спросил Мастер, посмотрев на Елизавету. Она явно находилась в приподнято-радостном возбуждении.
– В любви, конечно, – не задумываясь, ответила она. – В этом смысл всех романов.
– То есть, ради любви можно идти и на обман и на другие не совсем приличные дела?
– Ради любви можно идти на всё, даже на преступление. Любовь оправдывает всё плохое, что сделано ради неё, – чувствовалось, что Елизавета примеряла любовь на себя и готова была сама сделать всё во имя любви.
– Для Вас любовь превращается прямо-таки в религию, где богом становится Любовь, а все остальные её жрецами или, как минимум, последователями, – Мастер улыбнулся. Ему давно не встречались люди, так искренне и непосредственно выражавшие свои чувства. Сейчас не принято быть искренним, это считается признаком недалёкости.
– Жизнь без любви просто прозябание, потерянные годы, человек живёт в полной мере только тогда, когда любит, – Елизавета продолжила свою мысль, не обращая внимания на скептицизм собеседника.
– Но ведь есть ещё просто интерес, увлечение чем-то или кем-то. Не обязательно гореть в полную силу чувств. Как и любая крайность, любовь может быть в определённых случаях и вредна, – Мастер прощупывал глубину её убеждённости.
– Если не гореть, то значит тлеть, Вас это устраивает? – теперь уже Елизавета задавала вопросы. – Вы хотели бы всю свою жизнь провести в тлеющем состоянии?
– А у Вас желание жить по Маяковскому: «Светить всегда, светить везде до дней последних донца»?
– Да, конечно. Я об этом мечтаю. Мечтаю гореть любовью и светить ей любимому человеку, ради этого я могу пожертвовать многим.
Мастеру стало как-то неловко. Он своими вопросами затронул такой глубокий девственный пласт, который надо либо не трогать совсем, либо возделывать в полной мере. Здесь не существовало промежуточных действий, к которым он привык в своей жизни. У него у самого были вроде и любовь, и вроде интересная работа, и несколько вроде друзей-приятелей. Всё это приводило к каким-то вроде успехам, и вроде к отсутствию жизненных неудач. Везде это чёртово слово «вроде». А у неё всё цельно, всё искренне, при полном отсутствии компромиссов. Прямо-таки протопоп Аввакум в женском обличий, поклоняющийся богу Любви.
– А ведь мы с Вами, Виктор Михайлович, не случайно встретились, – Елизавета неожиданно перешла на их отношения, которых, по мнению Мастера, ещё и не было. – До нашего знакомства у меня оказалась Ваша рукопись, которую дала моя знакомая с просьбой помочь ей. Вы пришли в театр один и я одна. Наши кресла оказались рядом. Главными героями спектакля явились наши тёзки. Вам пришлось неожиданно уйти по-английски, не попрощавшись, а мне как будто кто-то подсказал, что читаемая мною рукопись именно Ваша, а не чья-либо другая. Ваш телефон мне дала сотрудница отдела, куда Вы передали свою рукопись. Круг, начатый Вашей рукописью, ей и замкнулся. Случайные события в круг не замыкаются.
– Что Вы этим хотите сказать? – Мастер задал совсем не нужный вопрос.
