– Как арестовать? – недоуменно спросил Фреймо и виновато продолжил: – Они выполняли приказ.
– Немедленно арестовать, или я вас тут же расстреляю, – прикрикнул Тельнецкий на Фреймо, да так, что от такого обращения тот чуть не упал в обморок.
Ко всеобщему удивлению, Фреймо справился с этим приказом быстро и без лишних разговоров. Сначала обезоружил солдат, держа их на мушке. Потом не постеснялся попросить Тельнецкого сменить его, пока он вызовет конвоиров.
Закончив, Фреймо уже хотел уйти сопровождать новых арестантов, но Тельнецкий остановил его и потребовал объяснить, почему солдаты стали бить задержанного.
– Мы его, – Фреймо махнул на Никанора Ивановича, – поймали в здании, он был вооружён вот этим вот револьвером, – он вынул из-за пазухи оружие и протянул Тельнецкому.
– Никанор Иванович, это ваш револьвер? – обратился Тельнецкий к отцу, взяв в руки оружие.
– Мой, – сухо и без каких-либо дополнений ответил Никанор Иванович.
Тельнецкий стал осматривать револьвер, ему показалось, что он узнаёт оружие, проверил патроны, убедился, что все на месте и целые, понюхал, свежего жжённого запаха не уловил и задал Фреймо вопрос:
– Вы осмотрели оружие?
– Нет. А зачем? Он ведь мог дополнить барабан патронами.
– Из этого револьвера не стреляли лет пятнадцать, если не больше. Могу смело предположить, что последний, кто стрелял из этого оружия, – это я, и было это до академии. Отец, я прав?
– Да, Николя. Я не любитель пострелять, да и не шибко я меткий.
Подобное фамильярное обращение привело в шок Фреймо, отчего он даже чуть не схватился за сердце, но это было только действие на подсознательном уровне – вроде все так делают, когда глубоко поражены. Со здоровьем Фреймо было всё в порядке. Никакого инфаркта не случилось.
– Дайте сюда ваше оружие, – обратился к нему Тельнецкий.
– Зачем вам, товарищ окружной военный комиссар, моё оружие? – взявшись за кобуру левой рукой, спросил Фреймо. – Это моё оружие, и оно должно находиться при мне!
Тельнецкий направил свой «Маузер» на Фреймо, на что тот, не зная, как поступить, стал разводить руки в стороны, будто сейчас их поднимет.
– Оружие дайте сюда и без лишних движений! – приказал Тельнецкий жёстким тоном. – Сглупите – я не промахнусь.
Фреймо ничего не оставалось, как подчиниться. Он передал Тельнецкому свой револьвер, держа его за ствол. Тельнецкий приказал ему отойти к стене и стал изучать оружие своего подчинённого. Осмотрел каждый патрон, потом понюхал. Подержав револьвер у носа, уловив запах, Тельнецкий поднял глаза на Фреймо, посмотрел несколько секунд, будто читая эмоции, потом резко убрал револьвер от носа, защёлкнул барабан и протянул оружие, загадочно улыбаясь.
Фреймо, побывший во главе полка вместо Кремнева совсем недолгое время, уже стал ощущать себя командиром, и появление человека из столицы спутало все его мысли, планы и желания. В какой-то момент, а именно в тот, когда он осознал, что по запаху можно определить давность применения оружия, он морально уже был готов наброситься на Тельнецкого. В его голове какие-то голоса говорили: «Сделай это. Атакуй здесь и сейчас», но физически он совершенно не был к этому готов. Тело окаменело, что-то его сдерживало и, видимо, не зря. А от того, с какой улыбкой Тельнецкий вернул ему оружие, он и вовсе оцепенел. Взяв револьвер в привычную ему левую руку, Фреймо с трудом его удержал, будто в этот момент револьвер весил несколько пудов. Эти мгновения с меняющимися от ярости и до растерянности эмоциями, хорошо замеченными Тельнецким, прошли. Фреймо, опомнившись, повертел револьвер, будто желая его рассмотреть, но не осмелившись, убрал его в кобуру и замер на месте в ожидании указаний, однако возникшая мысль исследовать запах револьвера заставила его снова взяться за кобуру. Ответные действия Тельнецкого, а именно направленный на Фреймо «Маузер», заставили его отказаться от этой мысли и вернуться к стойке смирно.
Тельнецкий, всем своим видом демонстрируя глубокую задумчивость, дал время Фреймо успокоиться и прийти в себя, после чего приказал доставить к нему Барковского и через час собрать полк, но приказал таким дружественным и мягким тоном, будто Фреймо – самый родной его человек на свете, отчего последний аж побежал исполнять задание.
Тельнецкий пошёл занимать бывший кабинет Кремнева и попросил отца следовать за ним. Уже в кабинете, закрыв за собой дверь, он обратился к отцу с вопросом:
– Отец, что вы тут делаете в эти неспокойные времена?
– Погодите, Николя, с этими сложными вопросами. Ответьте мне на простой вопрос. Вот когда этот Фреймо доложил, что солдаты не виноваты, вы почему не отменили приказ? Они исполняли приказ командира, и только. Они не виноваты.
– Они совершали умышленные действия, причиняющие вред здоровью безоружного человека, причём намного старше их. Вот потому они в карцере. С такими солдатами мне не по пути. Они должны нести наказание и, надеюсь, в будущем ещё подумают, прежде чем поднимать руку на безоружного.
– А этого Фреймо почему не арестовали? Он ведь дал им такой приказ! А теперь что получится? Солдаты не будут исполнять его приказы, боясь вашей кары.
– В этом и есть истинная цель моего приказа – дискредитировать его в глазах солдат. На будущее, чтобы как-то выжить, он при каждом своём приказе будет ссылаться на мой авторитет. Пусть умными решениями своё место в полку оправдывает. Молодой ещё, его нужно учить, учить и воспитывать. А теперь, отец, ответьте на мой, как вы выразились, сложный вопрос: «Что вы тут делаете?»
Никанор Иванович задумался, как начать свой ответ, но не успел. Привели Барковского, который опять оказался в кандалах, но на этот раз его не пинали, а обращались более или менее любезно.
Тельнецкий, увидев оковы, во второй раз за последние двадцать четыре часа приказал снять их с арестованного, распорядился накормить его и издать приказ об освобождении Барковского из-под стражи и снятии с него всех обвинений. Фреймо начал что-то бубнить про себя, возражая, и закончил свою тираду так: «Только солдатский суд может отменить расстрел». Но сказанное Тельнецким жёстким тоном: «За неисполнение моего приказа знаете, что с вами будет?» – пресекло колебания замкомполка.
Фреймо, дойдя до двери, был остановлен Тельнецким и получил ещё один приказ: выпустить из тюрьмы всех арестованных по делу Барковского, на что сквозь зубы возразил:
– Но там не всё так однозначно. Нужно по каждому разобраться, определить причастность.
– Барковский был арестован незаконно, значит, и каждый, кто идёт по его делу, арестован незаконно. Да и это не по закону – держать людей в тюрьме, когда они только хотели справедливости.
– У каждого своё понятие о справедливости, вот, скажем…
Тельнецкий не позволил заместителю начать свои рассуждения и резко скомандовал:
– Исполнять немедленно.
Пока конвоиры возились с кандалами, Тельнецкому подали чай, но он демонстративно поправил солдата, приказав подать чай бывшему арестанту.
– Александр Александрович, нужно срочно восстановить связь с Москвой, – обратился Тельнецкий к Барковскому, когда солдаты вышли и тот наливал себе вторую чашку чая.
– Это можно и даже нужно сделать, но для начала я попрошу Никанора Ивановича рассказать нам, почему он не сопровождает в Петроград мою жену и моего ребёнка?
Никанор Иванович сначала спрятал глаза, видимо, от угрызений совести, но через несколько секунд поднял голову и резко ответил:
– Александр Александрович, я вчера, ещё по пути на вокзал осознал, что Николя могут расстрелять. Понимаете меня?.. Я посадил вашу жену и дочь в вагон, они уехали. Я сделал всё, что мог… Я боялся, что сына расстреляют, да и меня тоже могли к стенке поставить. Вы не волнуйтесь. Будем надеяться, они доедут и с ними всё будет хорошо.
– Благодарю вас за надежду, – ответил задумчиво Барковский и после небольшой паузы обратился: – Никанор Иванович, отвезёте записку?
Никанор Иванович не мог бы себе представить отказ. Он тут же надел пальто и протянул руку, мол, давайте записку. Пока Барковский писал записку крестнику, Тельнецкий обдумывал, как бы начать разговор на волнующую его тему, и заговорил только после того, как Никанор Иванович покинул кабинет:
– Александр Александрович, нам сейчас нужно разработать план, как собрать провизию для Красной армии. Если не соберём, пойдём по следам Кремнева. И будьте уверены – мы пойдём, а не только я.
– Вы пока сами подумайте. У меня есть дела поважнее… Нужно заняться похоронами… – Барковский замолчал. По нему было заметно, как трудно давалась ему эта тема.
– Прошу принять мои соболезнования. Я не знал Ольгу Петровну и этого… гражданина, но уверен: они были достойными людьми и должны быть достойно похоронены, – сочувственным голосом ответил Тельнецкий и, немного помолчав, продолжил, но уже более уверенно: – Простите мой тон и слова, но скажу именно то, что должен сказать. Вы должны держаться возле моей персоны, как бы неприятно это ни было для вас, и вам нужно подумать о том, как собрать провизию.
– Николай Никанорович, вы пропустили мимо ушей мои слова, а зря. Я вам говорил, что спасу вас, так повторюсь – спасу. В долгу не останусь.
– Тогда жду вас вечером для обсуждения плана, – оживился Тельнецкий.
– Но вам придётся сделать ещё кое-что. Это даже не просьба, это теперь ваша обязанность, – Барковский начал резко, будто на правах старшего, и твёрдо отчеканил: – Найдите и покарайте тех, кто убил Григория Матвеевича. Кара должна быть соразмерной.
Тельнецкий ответил не сразу. Задумался, отведя взгляд в сторону. На тридцать секунд в кабинете воцарилась тишина. Барковский оставил чаепитие и стал наблюдать за собеседником.
– Это невозможно делать впопыхах. Лучше пока не торопить события, – ответил Тельнецкий.
– Это мои условия, Николай Никанорович. Будут расстреляны убийцы – будет вам вагон провизии.
