Тоннель

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 00:47

Человек в наручниках с трудом переполз наконец на переднее сиденье патрульной машины. На его счастье, руки ему сковали спереди, а не за спиной и водительская дверь оказалась не заперта. Он быстро распахнул ее, но задумался на мгновение и открыл бардачок. Ничего полезного внутри не оказалось: бумажки, стопка пожелтевших салфеток из «Бургер Кинга» и мятая пачка сигарет. Он выбрался наружу и огляделся.

Вокруг никого уже не было, и только в блестящем Лексусе через ряд сидел какой-то бородатый старик. Вид у него был больной и сонный. Человек в наручниках поднял скованные руки, улыбнулся и помахал старику, а потом захромал прочь, к въезду, и скрылся между рядами.

В эту же самую минуту бегущим далеко впереди тоже стало легче – последняя треть тоннеля оказалась пуста, плотные ряды автомобилей наконец закончились, толпа рассыпалась и сразу начала замедляться, словно причиной паники были именно тесно стоящие машины. Как будто теперь, когда впереди развернулись три широких полосы чистого сухого асфальта, кричать и толкаться стало неловко. Свободные полкилометра, оставшиеся до въезда, вместили пять с лишним сотен людей легко, всех разом и очень вовремя, потому что, когда первым рядам двигаться стало некуда, задние уже не напирали и давки не случилось. Но бежать – и это увидели все одновременно – действительно было некуда.

Длинная трехкилометровая труба оказалась запечатана с обеих сторон, и высоченную арку так же, как на выезде, перекрывали теперь массивные ворота из грубого ноздреватого бетона, только цифры были другие: о-бо, и такая же торчала перед ними тяжелая стальная решетка. Прутья были толстые, как канаты.

– Черт знает что такое, – сказал кто-то.

– Ну хоть не пожар, – отозвался другой голос. – Хотя что-то мне подсказывает, на работу мы точно опоздаем.

Как ни странно, послышалось даже несколько смешков. И вообще, подумал Митя, лица вокруг были скорее озадаченные и смущенные, как будто не эти люди бежали только что, сбивая друг друга с ног, как бессмысленное перепуганное стадо. Как будто об этой унизительной вспышке страха срочно нужно было забыть. По крайней мере, его причина наконец материализовалась, обрела конкретную форму. Ну ворота. Да, неясно, кто их закрыл, и зачем, и надолго ли, но никакой немедленной опасностью эти бетонные створки точно не угрожали. Огонь, вода или какой-нибудь обвал с камнями были бы гораздо хуже, стихия всегда пугает сильнее, потому что с ней нельзя договориться. А вот двери со скучными цифрами точно были кем-то задуманы, приготовлены заранее, и за этим определенно стояла чья-то воля, которую можно было разгадать, понять логику. И все-таки откуда они взялись, эти ворота? И когда откроются? Ася и Саша молча стояли рядом, руки у обеих были очень горячие.

– Так, а ну-ка, – хмуро сказали сзади. – Дайте пройти.

Толпа послушно зашевелилась, расступаясь. Митя оглянулся и узнал мордатого капитана, который часом раньше с таким же недовольным видом процедил сквозь зубы «мы не ДПС», а потом отправил молоденького старлея к началу тоннеля проверять, в чем причина пробки. На руках у него неловко, как тяжелая кукла, повис щекастый мальчик из Пежо. Похоже было, что он заснул, ноги у него болтались, голова свесилась набок, но стоило капитану сделать шаг, и мальчик тут же забился, замычал и боднул его макушкой в подбородок.

– Ему не нравится, как вы его держите, – сказала мама-Пежо, хватая толстого капитана за локоть. – Не надо так прижимать, вы пугаете его!

Капитан зажмурился и замер, как человек, который мысленно считает до десяти. Примерно на счете «два» он нагнулся, решительно опустил свою ношу на асфальт и начал пробираться вперед, к воротам. Мальчик тут же закачался и захныкал громче, новое положение явно нравилось ему не больше прежнего. Мать опустилась рядом с ним на колени, но не обняла, только погладила по ноге – осторожно, как будто эта пухлая детская нога в синих джинсах была сделана из стекла, – а потом подняла голову и сказала громко:

– Пожалуйста, отойдите немного все. На пару шагов, прошу вас, он боится незнакомых.

Места в самом деле оказалось достаточно – и для того чтобы пропустить вперед сердитого полицейского, и чтобы не нависать над ребенком и его мамашей. Все взгляды теперь были прикованы к капитану, которому каждый шаг, отделявший его от женщины из Пежо, возвращал прежнюю важность. Казалось, он даже становится выше ростом.

К огромной стальной решетке он подошел уже не спеша, задрал голову и неодобрительно оглядел ее сверху вниз. Затем взялся за толстые прутья и подергал – раз, второй, – и наконец стукнул решетку ногой.

– Откройте, милиция, – сказали в толпе.

В задних рядах захихикали.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 00:49

– Наверно, они рванули в последний момент, – сказал Кабриолет. – Стояли, как все, на красный, а потом ворота начали закрываться, и они решили, что успеют проскочить, и рванули. И тут на них упала эта штука. Нет, нормально вообще – людей решеткой давить? Надо поснимать тут все, пока не растащили, есть телефон у кого-нибудь? Я свой в машине оставил.

Он стоял теперь метрах в десяти и нервно щелкал ручкой спасенного чемодана. Лицо у него было бледное, но голос звучал немного бодрее.

Старлей присел на корточки рядом с решеткой и уперся плечом, потянул вверх. Тяжелая рама даже не дрогнула.

– Вы ведь не рассчитываете, что сможете ее поднять? – язвительно спросила женщина-Мерседес. – В одиночку, голыми руками?

Кабриолет перестал мучить чемодан, подошел и схватился рядом. Видно было, что чертова баба тоже до смерти ему надоела. С полминуты они толкали и дергали вдвоем, потом Кабриолет выпрямился и отряхнул ладони.

– Не, без толку, – сказал он. – Сфотографировать надо. Для родственников, а то наврут им с три короба, не докажешь потом ничего. Тут знаешь какой иск можно вкатить, найдешь их по своим каналам, они тебе спасибо…

И не договорил, потому что в кабине Фольксвагена что-то шевельнулось, кто-то заворочался там и застонал, и оба они, старлей и Кабриолет, тут же отступили на шаг, испытывая одинаковый ужас, как будто именно их бесполезная возня с решеткой и причинила страдание невидимому человеку внутри, и, если больше не трогать ее, не раскачивать корпус изуродованной машины, это страдание прекратится.

Не надо, подумал старлей, не хочу смотреть.

Но искореженная водительская дверь уже захрустела, открываясь, посыпались осколки стекла, и на асфальт вывалился человек. Неловко упал на бок, болезненно охнул, замер на мгновение, и почти сразу зашевелился снова, и наконец с трудом сел. Он оказался совсем молодой, от силы лет двадцати, почти мальчик. Из носа у него шла кровь, лицо было разбито – скорее всего, подушкой безопасности, которая обмякла внутри Фольксвагена, как лопнувший белый шар. Левая рука его явно была сломана и висела под каким-то ужасным углом, и перелом выглядел плохо. Старлею показалось даже, что торчит кость.

– Помогите мне, пожалуйста, – сказал мальчик. – Очень больно.

Но добраться до него было нельзя. Никак, совсем, потому что неподъемная железяка перерубила Фольксваген почти пополам и заперла молоденького водителя в тесном пространстве между ней и бетонными воротами так же надежно, как клетка в зоопарке.

– Монтировка нужна, – бессильно сказал старлей, – есть же, наверно, в машине у кого-нибудь, пошли поищем.

Женщина-Мерседес фыркнула.

– Не говорите ерунды, – сказала она. – Эта решетка весит несколько тонн. Посмотрите, что она сделала с машиной.

Мальчик-Фольксваген испуганно оглянулся и впервые увидел то, что осталось от его веселенького оранжевого автомобиля.

– Вы… можете проверить, как они там? – попросил он.

– Не надо, – сразу сказал Кабриолет, – не смотрите.

Не могу, подумал старлей с тоской. Не мое это, надо было в инкассацию устроиться, как Лёха, или в банк. Сидел бы сейчас в кожаном кресле, пропуска проверял.

Он опустил голову, покрепче обхватил сварную раму и дернул еще раз.

– Да отпустите вы ее, идиот, – сказала женщина-Мерседес у него за спиной. – Вставайте, нам пора возвращаться.

– Вы что? – тревожно спросил мальчик и попытался подняться на ноги. – Вы куда?

Он встал, шатаясь, и заглянул в салон своей раздавленной машины, туда, где было раньше заднее сиденье. В горле у него булькнуло, он заплакал.

Женщина-Мерседес оглядела рассыпанный по асфальту мусор, подобрала выкатившуюся из чьей-то сумки банку колы, открыла и просунула между прутьев. Мальчик-Фольксваген жадно схватил ее здоровой рукой, поднял к разбитым губам и начал пить, захлебываясь и всхлипывая. Газировка стекала у него по подбородку пенными розоватыми струйками.

– А с ним как? – спросил старлей. – Тут, что ли, оставим?

Мальчик вздрогнул, подавился и заморгал. Глаза у него были круглые, ресницы слиплись от слез.

– Снимите рубашку, – сказала ему женщина-Мерседес, – и обмотайте руку как можно плотнее.

– Нет, – ответил он тут же, старательно не глядя вниз, на свой жуткий раздробленный локоть. – Нет, я не могу, я скорую подожду.

– Слушай, – начал Кабриолет, – мы сейчас сходим и приведем кого-нибудь…

– Нет, давайте подождем! – крикнул мальчик, уронил недопитую банку себе под ноги, зажмурился и даже сжал уцелевший правый кулак, как ребенок в магазине игрушек. – Просто подождем, ну пожалуйста, они сейчас приедут!

– Так, всё, пошли, – сказала женщина-Мерседес и посмотрела на часы.

– Может, я с ним посижу? – предложил старлей безрадостно. – А вы доктора приведете.

– Ну уж нет, это ваша работа, старший лейтенант, – сказала она ядовито. – Так что отправляйтесь и ищите ему врача сами. У меня нет на это времени.

Она повернулась и зашагала прочь, стуча своими сердитыми каблуками, и старлей с Кабриолетом поспешили за ней с одинаковым облегчением, как будто остаться в пустом и гулком куске тоннеля рядом с машиной, полной мертвых тинейджеров, без горластой неприятной бабы в самом деле было страшно.

Сзади выл и бился в своей клетке мальчик-Фольксваген, который разглядел наконец ряды брошенных автомобилей, включенные фары и разбросанные вещи.

– Подождите! – кричал он им вслед. – Куда все делись? Вы вернетесь? Ну пожалуйста, не бросайте меня! Я не могу тут один!

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 00:52

Наблюдать за борьбой капитана с решеткой оказалось совсем неинтересно. Дергать и пинать ее он перестал довольно быстро, несколько раз прошелся уже вдоль нее от одной стены к другой и теперь просто стоял, заложив руки за спину, и сверлил ее взглядом, словно от самого этого взгляда непокорная стальная штуковина должна была с минуты на минуту устыдиться и растаять. Тучная Капитанова спина по-прежнему излучала негодование и уверенность, но решетка явно победила, и толпа заскучала.

– Слушайте, вы мне все ноги уже отдавили, – сказала какая-то женщина. – Обязательно вот так прижиматься?

– Я не прижимаюсь, – отозвался возмущенный мужской голос. – Очень надо!

– Так отойдите на шаг, раз не надо, зачем в затылок дышать?

– Да куда я отойду-то, извините, напирают же сзади!

– А вы скажите, чтобы не напирали, не в очереди, слава богу!

– Женщина, ну что вы пристали к человеку, а сами, между прочим, своей сумкой синяков уже всем наставили!

В общем, разгоралась обычная будничная склока, какая могла бы возникнуть в переполненном трамвае или на почте в день выдачи пенсий, и разгоралась задорно, с каким-то даже облегчением, потому что на контрасте с немой иссушающей недавней паникой это было нормально, да что там – необходимо. Можно было отвлечься наконец и не разглядывать страшноватые бетонные двери с непонятными цифрами, раз торчал перед ними мордатый идиот-полицейский в пропотевшей форменной рубашке, и двери эти стали теперь его проблемой. Хоть на время, подумал Митя, потому что поверх привычного нестрашного шума вновь послышался голос, ясный и звонкий, как на пионерской линейке, и все сразу опять развалилось.

– А я все-таки хотела бы знать, – сказала круглолицая мамочка из Пежо, которая, очевидно, утешила наконец сына, выпрямилась во весь невысокий свой рост и даже, кажется, встала на цыпочки. – Долго нас еще тут продержат? Капитан, вы слышите меня, я к вам обращаюсь! Что происходит вообще, вы уже связались с начальством?

Толстый капитан расцепил руки и медленно повернулся, краснолицый и свирепый, и посмотрел на нее с отвращением.

– Ни с кем я не связывался, – сказал он с каким-то мстительным удовольствием. – Нету связи. He-ту. Вообще никакой.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 00:58

После этого неожиданно злорадного заявления несколько сотен человек тут же достали свои телефоны и задрали над головой, надеясь все-таки поймать сеть. Заполненный людьми участок тоннеля сразу сделался похож на рок-концерт или на огромный селфи-флешмоб. Экраны мерцали, щелкали кнопки, но связи в самом деле не было. Очевидно, капитан не соврал: массивные гермодвери отрезали не только выход на поверхность, но заодно и без того слабый здесь, под землей, мобильный сигнал.

Ася выдернула руку из папиной ладони и тоже полезла было в карман, но вспомнила свой разряженный телефон, забытый на заднем сиденье Тойоты, и опять разозлилась. Вот сейчас сказать бы им наконец, что она не хотела с ними ни на какую дачу, никуда вообще. Тем более что была там ужасная на этой даче скука, куча незнакомых взрослых, которые выпендривались друг перед другом, и папу, как обычно, сильнее всех развезло, и смотреть на него было неловко, а Терпила, как всегда, молча закатывала глаза, и спать пришлось в одной комнате с какой-то мелкой девчонкой. А теперь она еще и застряла тут из-за них неизвестно на сколько, пока мама там сходит с ума и не может дозвониться.

– Но это ведь нестрашно, да? – спросили рядом, и, обернувшись на голос, Ася узнала младшую красавицу из Кайена со светлой челкой. – Они же в курсе, что мы тут, внутри?

– Дав курсе, не в курсе, плевать им просто! – крикнули сзади.

– Ну что значит «плевать», – возразили ему. – Целый тоннель, полный машин. Там же и снаружи, наверно, пробка скопилась огромная, откроют, куда денутся!

– Вообще странно, – поддержал кто-то. – Ну как это – нету связи? Должны же быть какие-то, не знаю, средства? Передать наверх, если вдруг что. А если тут потоп, например, или пожар? Чтоб спасателей хотя бы вызвать!

– Вы как будто скорую ни разу в деревню не вызывали, – мрачно сказали в толпе. – Или пожарников, например. Они через два часа приезжают, это вам не Москва.

– Да прошло уже два часа, извините! И вообще-то мы в Москве, в черте города, если вы не заметили!

Голоса множились, набирали силу, и все до единой реплики так или иначе были адресованы капитану, хотя никто пока на него не смотрел и лично к нему больше не обращался. Неприятный толстяк был сейчас бесполезен, точно так же ничего не понимал и уж тем более ничего, конечно, поделать не мог, но, как и в случае со старлеем часом раньше, сама его должность и форма уже сделали его ответственным за всё – и за странные эти неизвестно откуда взявшиеся ворота, за отсутствие связи и за то, что уже час ночи, а завтра на работу, и даже за невыносимую липкую жару.

– Вы ДПС попробуйте вызвать на трассе ночью, – сказал кто-то. – Безо всяких ворот до утра простоите, пока они там выспятся, пока чаю попьют.

– Или полицию. У нас дачу обнесли в прошлом году, так они только к вечеру приехали и заявление принимать не хотели еще. Все равно не найдем никого, говорят, и один прямо пьяный, так и прет от него. На рынке, говорят, посмотрите, там ворованное быстрее появится. А у меня бензопилу японскую, между прочим, из гаража поперли.

– Да не хотят они работать просто, бездельники, морды себе наели! Сколько мы тут сидим, а они не чешутся даже, нам что тут, ночевать?

Ох, насуют сейчас капитану, подумал Митя и посмотрел на краснолицего толстяка с неожиданной жалостью. Вероятно, чуткий капитан тоже это понял, потому что отреагировал быстро и напал первым – налился кровью, раздулся и заорал:

– А может, и придется! Ночевать! Ни воды, ни дыма нету, ситуация неострая, и не базарить надо без толку, а вернуться по местам и ждать, без истерики, порядок соблюдать! Устроили тут, понимаешь, пикет! Дайте специалистам работать, без вас, понимаешь, разберутся!

Как ни странно, находчивая Капитанова контратака сработала. Причины, вероятно, были разные, но гнев человека в форме подействовал на всех одинаково. Не то чтобы они успокоились и простили капитану, а заодно и невидимым его соучастникам возмутительный бардак и привычную их неэффективность, но шуметь, во всяком случае, перестали. Все одновременно вдруг вспомнили о брошенных своих сумках, распахнутых дверцах, включенных фарах и забытых в замке зажигания ключах. Митинговать перед запертым въездом, пока кто-то потрошит твой кошелек, оставленный без присмотра, или у тебя просто вот-вот сядет аккумулятор, в самом деле не имело смысла, и толпа осела, распалась на группы и повернула назад, к машинам, до которых еще и добираться теперь, когда паника схлынула, предстояло минимум полчаса, если не дольше.

Торопливо и не глядя друг на друга ушли обе женщины-Кайен, словно каждая надеялась обогнать вторую; заспешил к своему Рено темнолицый маленький таксист. Потом мимо решительно прошагал Патриот, уже остывший почти до нормального цвета, с белобрысым шестилеткой на руках, и с ним его сдобные розовые жена и дочка. Митя тоже протянул было руки, но ни Саша, ни Ася ждать его не стали и были уже далеко впереди. За ними, морщась и охая, шла босая нимфа-Кабриолет; адреналин выветрился, и она ступала по асфальту, как по горячим углям.

– А где капитан? – спросила мама-Пежо, дергая Митю за рукав. – Вы не видели капитана? Ох, да куда же он делся, только что же был здесь…

Но похоже, мордатый хитрец-полицейский совершенно не собирался превратиться в ее заложника еще и на обратном пути, потому что видно его нигде не было, да и вообще знакомых вокруг почти уже не осталось.

– Господи, – вздохнула мама-Пежо и посмотрела вниз, на сына, который затих наконец и сидел теперь возле ее ног со слабой блуждающей улыбкой, как румяный джинсовый Будда. – Я его сама не донесу.

Недовольное лицо ее на секунду обмякло, сделалось усталым и беспомощным. Митя еще раз обернулся, чтобы найти своих, и не нашел.

– Давайте я помогу, – предложил он.

Она с сомнением оглядела его, потом подошла ближе и принюхалась. В самом деле принюхалась и даже наморщила нос.

– Вы пили, кажется, – сказала она. – Он не выносит запах.

А капитан у нас, значит, незабудками пахнет, хотел сказать Митя, но промолчал. Какая невыносимая все-таки баба. Останется же торчать тут одна просто из упрямства, и все у нее будут виноваты. Он наклонился и попробовал поднять ребенка. Мальчишка дернулся, выгнул шею и действительно тут же завопил, отчаянно и сердито.

– Всё, не надо, отойдите, – сразу сказала женщина, – вы слышите? Не трогайте его, он боится пьяных, у него сейчас приступ начнется!

– А ну, дай-ка я, – сказали рядом.

Посторонившись, Митя увидел крупного дядьку в растянутой майке с логотипом «Мегафон» поперек широкой груди и узнал в нем одного из загорелых строителей из микроавтобуса. Пятеро его товарищей топтались неподалеку и наблюдали за происходящим с явным неодобрением. Не обращая внимания на истошный детский крик и протесты тревожной матери, дядька легко подхватил мальчика на руки.

– Да не волнуйся ты, мать, – сказал он добродушно. – Ну поорет пацан, ничего ему не сделается. Давай показывай дорогу. Доставим в лучшем виде, у меня братишка младший такой же дурачок.

Женщина-Пежо вздернула подбородок, ноздри ее побелели.

– Ду-ра-чок? – повторила она. – Что значит – дурачок, это что еще за пещерное определение? И вообще, какая я вам «мать», я младше вас, между прочим! И почему вы мне тыкаете, кстати?

Дядькина улыбка поблекла, но было поздно. Продолжая свой возмущенный монолог (Дурачок! Как у вас только язык повернулся, вы понимаете, что он вас слышит?), мамаша-Пежо погнала его в сторону машин. Недолго посовещавшись, остальные строители, которые точно теперь опоздали на свой поезд, неохотно повлеклись следом. Обогнать эту невеселую процессию оказалось нетрудно, и на бегу Митя увидел, как мальчик, не переставая кричать, лупит своего незадачливого рикшу пухлой ладонью по голове.

Бежать пришлось недолго; за первым же поворотом выяснилось, что толпа снова встала, потому что у левой стены лежал на боку желтый спортивный мотоцикл, придавивший своего ездока. Промчавшись по забитому автомобилями тоннелю три с лишним километра, до въезда он все-таки не дотянул и рухнул почему-то именно здесь, на сухом и свободном участке. Через две полосы к мотоциклу тянулся широкий и черный резиновый след. Человек в расписной кожаной куртке и зеркальном шлеме лежал на спине, раскинув руки, и не шевелился. Приближаться и трогать его, очевидно, никому не хотелось, но просто пройти мимо тоже было нельзя.

– Доктор есть? – наконец спросил кто-то. – Нет, серьезно, ему помощь нужна, есть тут доктор?

– В скорую позвоните, – мрачно ответили ему.

– Очень смешно!

– А похоже, что я смеюсь?

– Пропустите, – раздался голос. – Пожалуйста, дайте пройти, я доктор.

Люди охотно задвигались, расступаясь, и выпустили к опрокинутому мотоциклу невысокого щуплого человечка с пластиковой кошачьей переноской в руках. Того самого, сразу вспомнил Митя, которого светловолосая женщина-Терминатор выхватила из бегущей толпы и затащила за автобус. Еще пара часов, и мы все тут будем знать друг друга в лицо, подумал он невесело. Человечку с переноской тоже явно было не по себе. Он поставил свой громоздкий ящик у стены, опустился на корточки возле неподвижного мотоциклиста и потянулся к шлему, но в последний момент замер. Забрало было непрозрачное, отражало желтую потолочную лампу, и казалось, маленький доктор надеется, что под ним не будет лица и нарядный шлем просто наполнен пластмассой, как цветной шар для боулинга.

– Извините, – сказал он хрипло. – Я стоматолог, у меня такое нечасто.

Он сдвинул-таки зеркальную шторку и заглянул внутрь. Потрогал шею мотоциклиста чуть ниже уха и наконец встал и развел руками.

– Боюсь, я ничего не могу сделать, он умер. Нам, наверное, и правда лучше всем вернуться.

А после поднял свою переноску, погладил решетку и, бормоча извинения, начал протискиваться сквозь толпу.

Дальше пошли молча.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 01:13

Расталкивать людей было неловко, так что Асю и Сашу он догнал уже почти у самой Тойоты. Лица у обеих были утомленные и бледные. Аська отчаянно зевала и, казалось, сейчас заснет прямо на ходу.

– Где ты был? – спросила Саша.

– Помочь надо было кое-кому, – сказал Митя виновато. – Прости.

– И как, помог?

Никакого упрека не было в этом вопросе, никакой иронии даже. Она умела так спрашивать – ровно и без оценки, с абсолютно нейтральным интересом, за это ее и ценили на работе. Безупречный, объективный интервьюер, рядом с которым ты всегда говорил больше, чем собирался, и, если в результате чувствовал себя говном, ее упрекнуть было не в чем, она тебя никак к этому выводу не подталкивала.

Устал я просто, подумал Митя. Три километра в одну сторону, потом в другую, и жара еще эта.

– Мама тебя убьет, – сонно сказала Ася и опять зевнула.

– Сейчас мы тебя спать положим сзади, – бодро сказал он. – А с мамой я поговорю. Ну пропустишь зубного завтра, в конце концов. Кто же знал, что так выйдет?

Тойота стояла обиженная, с распахнутыми дверцами, но внутри все было не тронуто. Судя по всему, ни на Сашину сумку, ни на Аськин расстегнутый рюкзак и забытый на заднем сиденье телефон никто не позарился, и все-таки обе сразу забрались внутрь – одна вперед, другая назад, проверять вещи. Снаружи слышно было, как Саша вежливо предлагает Асе выпить воды и как Ася вежливо отказывается, потому что не хочет пить, спасибо большое, и Митя сразу почувствовал, что в машину ему не хочется совсем, а вместо этого, наоборот, нестерпимо хочется курить. Он сел прямо на асфальт, прислонившись спиной к тойотиному пыльному борту, вытащил из кармана пачку «Винстона» и щелчком выбил сигарету.

Впереди жена-Патриот деловито копалась в багажнике УАЗа, шуршала целлофаном. Левую руку она согнула в локте и яркие пакетики чипсов, яблоки и бутылки цветной газировки складывала прямо себе на грудь. Вид у нее был неожиданно пляжный, словно она вот-вот вытащит из багажника одеяло, крем для загара и надувной круг. А может, и кастрюлю с борщом, завернутую в полотенце. Дети нетерпеливо скакали рядом, как голодные маленькие птицы.

Справа в Порше красивая женщина-Кайен откинулась в кожаном кресле и протирала влажной салфеткой лоб, виски и тонкие голые руки, а потом, бросив осторожный взгляд в окно (Митя поспешно отвернулся), быстрым движением коснулась салфеткой подмышек, одной и другой. Ее сердитая младшая спутница пришла позже и как раз усаживалась на свое место. Через тонированное стекло видно было, как она наклоняется, чтобы снять обувь, забирается на сиденье с ногами и начинает массировать ступни, и что платье на ней короткое, а коленки хороши, хоть и несколько полноваты, и что ей совершенно плевать, видит ее в эту минуту кто-нибудь или нет.