В городе улица
Стараюсь не искать глазами Настю, но это получается как-то само собой. На классный час она не пришла, а я хочу ее увидеть, хочу посмотреть, как она будет себя вести. Пусть она подойдет поздороваться, как ни в чем не бывало. И тогда я ей всё скажу. Бабушка говорила: «Учись прощать, Женя. Не научишься – обиды всю жизнь тебя есть будут». Это она говорила не про Настю, конечно, – про Алену. Про Настю она ничего не знала. Теперь обида ест меня. Она ест меня почти три месяца и сожрала всё, что было во мне мягкого и доброго, осталось только злое и твердое. А мне нормально, мне так только легче.
Когда Настя наконец появляется, она и не думает подходить. Мне достается вежливый кивок, а она тут же начинает весело болтать с Ариной. Она так громко щебечет, что, наверное, вся школа слышит, как здорово они вчера погуляли. Какая же она дура… Во мне закипает злость, и я сжимаю кулак так, чтобы ногти кололи кожу. Тупая…
Первый урок – русский, его ведет Вера Николаевна, теперь она наша классная. Она довольно молодая и раньше уже вела у нас уроки. Она и тогда ни фига не справлялась с нашим классом, и теперь тоже. И нормального русского у нас, похоже, теперь не будет, потому что вдобавок ко всему урок начинается со всяких организационных вопросов, как она это называет. Верочка занимается тем, что рассаживает всех по местам. Она реально думает, что в десятом классе все будут сидеть, где посадят? Конечно, нет, разве что на ее уроках. Я молюсь, чтобы она не вздумала посадить меня с Настей – типа мы же дружим, она может об этом помнить. Но она, наверное, боится, что мы будем болтать, и поэтому сажает меня с Артемом. Артем в принципе нормальный: мы не дружим, но и проблем у меня с ним никогда не было.
Я сижу у окна, как раньше, но теперь это неважно. Мой взгляд по привычке убегает вперед и вправо. Там кто-то сидит, но не тот, кто мне нужен. Весь прошлый год продолжалась эта наша игра – не игра. Я чувствовала на себе взгляд Кирилла и тоже смотрела на него. Если Настя замечала, она сердито говорила:
– Маркин, глаза сломаешь.
А Кирилл отвечал ей что-то типа:
– У меня запасные есть.
Кирилл ее стал бесить с начала девятого класса, до этого ничего такого не было. В «началке» мы часто ходили домой втроем, жили-то в одном доме, а они двое вообще на одной лестничной площадке. Потом Кирилл стал дружить с пацанами, мы с Настей сами держались от него на расстоянии. Мы не ссорились, ничего такого, просто какой мальчик будет ходить с девчонками? Я всегда к нему хорошо относилась: от других мальчишек не знаешь, чего ожидать, а Кирилл – это же Кирилл.
Год назад всё резко изменилось. Тогда тоже было начало сентября. Когда мы пришли в школу после каникул, оказалось, что все мальчики сильно выросли. Кирилл был самым высоким – можно мяч в корзину класть, не напрягаясь, так я тогда сказала, а он кивнул и засмеялся. А потом положил мне ладонь на макушку и сказал, что я еще маленькая. Настя скорчила рожу, как будто ей противно. Наверное, тогда всё и началось – так я думаю теперь. Потом, уже спустя время, был какой-то особенно веселый день, и мы пошли в пиццерию – кто захотел. Эта пиццерия недалеко от школы – мы вечно там зависали. И было вроде так легко и свободно. Потом мы начали играть в «Правду или действие», и это тоже было смешно – по крайней мере, сначала.
Настя смотрит на меня и говорит с загадочным видом:
– Женя. Расскажи про свое свидание, которое было на той неделе. Или выпей эспрессо без сахара.
Я неуверенно смеюсь.
– Что, серьезно? Да ладно тебе.
– Давай, давай, – с легкой улыбкой настаивает Настя.
Все умолкают. Настю почему-то все всегда слушают, и я тоже. Как-то так сложилось еще с первого класса – она притягивает к себе людей. Девочки вечно хотели с ней дружить – наверное, из-за ее уверенности в себе. Я всегда радовалась, что ей с ними неинтересно, что она выбирает меня.
Настя знает, что я ненавижу кофе, а без сахара – вообще гадость. Но я совершенно не хочу рассказывать сейчас всей этой толпе что-то личное. Не понимаю, зачем она это затеяла. Поэтому я пожимаю плечами и преувеличенно равнодушно говорю:
– Ладно. Что-то кофе захотелось.
– Эспрессо, без сахара, можно двойной, – напоминает Настя, когда я протискиваюсь за чужими спинами и иду к стойке.
Я корчу ей рожу и показываю средний палец, она заливается смехом. Подхожу к стойке и заказываю кофе, с тоской представляя, как буду пить горькую дрянь. Кирилл подходит и встает справа от меня. Мне кажется, я бы не глядя могла догадаться, что это он: просто чувствую его присутствие рядом. Мое сердце резко ускоряется.
– Тоже кофе хочешь? – спрашиваю я.
– Нет, колы еще возьму.
Мы молчим, потом он спрашивает:
– А что за свидание, с кем?
– Тебе зачем?
– Так просто. Интересно. Из нашей школы?
– Нет, не из нашей. Да это не свидание даже, так. Просто переписывались, а потом сходили погулять. Не пойму, какая разница. Зачем Настя вот это начала?
– И как? – продолжает спрашивать он.
– Что как? Нормально всё, – мне совершенно не хочется рассказывать, как и что было.
– То есть ты с кем-то встречаешься?
Всё это время он не сводил с меня глаз, а я разглядывала обшитую белым пластиком стойку. Я поворачиваюсь и, глядя прямо на него, спрашиваю снова.
– Тебе зачем?
Кирилл молчит, и я качаю головой:
– Нет, ни с кем я не встречаюсь.
Он еле заметно улыбается и тихо спрашивает:
– А если я тебе напишу? Можно?
Мое лицо окатывает жаром. Я пожимаю плечами и преувеличенно равнодушно отвечаю:
– Ладно. Почему нет?
Передо мной ставят стаканчик с кофе. Я беру его, но Кирилл останавливает меня. Он берет из коробки два пакетика сахара, разрывает их и высыпает в стакан.
– Эй, ты чего? Мне же надо без сахара…
– Пофиг на них.
Он размешивает сахар палочкой, и мне хочется засмеяться. Я иду к столу, Кирилл идет следом. Настя переводит внимательный взгляд с меня на него. Я думаю, неужели она видела, как он насыпал сахар? Нет, она молчит. Сажусь, залпом выпиваю сладкий кофе и старательно морщусь. Настя усмехается.
В тот день он мне написал в первый раз. И с этого дня Настя стала говорить, что он ее бесит. Что он тупой и надоедливый, что стрижка у него уродливая. А я ничего не понимала.
Весь этот день я жду, что Настя подойдет, но она держится со своей новой компанией: Викой и Ариной. Забавно, что бы они сказали, если бы узнали, как она их называла в прошлом году. Тогда мы с ней были вдвоем против этого тупого сборища, теперь она – одна из них. Иногда я ловлю на себе их любопытные взгляды. На перемене мы все толпой тащимся на третий этаж. Рядом со мной оказывается Вика. Она щурит накрашенные глаза и подчеркнуто дружелюбно спрашивает:
– Новый лук?
Вика кивает на мои волосы и рубашку. Мне хочется сказать, чтобы шла подальше, но я молчу, и она, хмыкнув, отходит к своим. Краем глаза вижу, как они перешептываются. Обезьяны… Я думаю о Кирилле. Думаю, вдруг он передумает быть спортсменом и вернется в наш класс. Говорят, что чудеса случаются.
На втором уроке и дальше я сижу одна. Это и понятно. Пацаны не особенно хотят садиться с девочками, только если это парочка. Я никому из них, наверное, и не нравлюсь. А девчонки все дружат по двое-трое. Я всегда была с Настей.
На самом деле школа ведь не для того, чтобы дружить. Она нужна, чтобы учиться. Вот я и учусь. Учебный год недолгий на самом деле, нужно посмотреть, сколько там дней, если отнять каникулы и выходные. Немного, наверное. Да и вообще, я ведь могу в любой момент уйти. Поступить в колледж. Можно на повара – сейчас всякие сушисты очень востребованы. Да можно даже и не в колледж. Курсы какие-нибудь найти – и потом работать сразу. Мало ли кто чего хотел. Не получается. Что плохого в том, чтобы просто заниматься каким-то делом? Причем полезным делом. Всю жизнь… «В королевстве город. А в городе улица…»
После уроков я топаю на остановку. Сажусь в маршрутку и еду. Ближе к нашей окраине салон постепенно пустеет, и в итоге остаемся только мы с водителем, усатым мужиком неприятного вида. Он смотрит на меня в зеркало и спрашивает:
– Вам докуда?
– До Заводской, – говорю я.
Он цокает и бросает:
– От же заносит людей… Живешь там, что ли?
– Мгм, – киваю я.
Мне не нравится его тыканье. Я открываю приложение и заказываю сигналку. Все-таки это недорого.
– Там же раньше дачи вроде были? – громко спрашивает водитель. Видно, ему охота поболтать, нашел подходящие уши. Ненавижу, когда со мной разговаривают незнакомые люди. Вообще когда со мной разговаривают.
– Я не знаю. Мы недавно переехали, – сухо говорю я.
– Нашли куда переезжать… У моего кума там дача была. Но они там даже строиться не стали, продали. Говорит, жуткое место какое-то. Собаку у него там волки сожрали, что ли.
Волки сожрали… Что за придурок!
– Здесь же леса нет, какие волки…
Он фыркает, трет лысоватый лоб – мне видно в зеркале. Наконец пожимает плечами и говорит:
– Не знаю. Говорит, сожрали собаку, одни кости остались да ошейник. Да там, говорят, и дети какие-то пропадали.
– Какие дети?
– Да я не вникал, кум чего-то говорил… Это тут у вас знать должны.
Отлично. Именно этой информации мне сейчас не хватало. Наконец я выхожу. Оглядываюсь: Толика с его «ласточкой» не видно, и я выдыхаю. Многовато психов для одного дня.
Алена открывает мне дверь с Любомиром на руках – он ноет, капризничает. И она прямо с порога просит:
– Женя, сходи в магазин, пожалуйста. У нас черный хлеб закончился, а я, когда доставку заказывала, забыла.
Блин, как неохота тащиться. Дался ей этот черный хлеб, все это их здоровое питание. Но отказаться я не могу, нужно же отрабатывать свое содержание.
– Ладно.
Магазин в этом чудесном районе всего один. Чтобы туда попасть, нужно выйти на главную широкую улицу и идти по ней, пока не увидишь здоровый толстый столб, а на нем железную стрелку с красной надписью «Продукты» – там направо и дальше по колдобинам. Магазин одноэтажный, приземистый, как будто разбухший, расползшийся в стороны. Продавцом здесь работает молчаливая женщина восточного вида. Во всяком случае, я до сих пор видела за прилавком только ее.
Звякает колокольчик на двери, я захожу и сразу натыкаюсь взглядом на девочку, стоящую перед стеллажами. Она оборачивается, и я несколько секунд молча пялюсь на нее. Она примерно моего возраста – невысокая, со светлыми локонами, спускающимися ниже лопаток. Нежно нарумяненное кукольное личико с длинными черными ресницами и круглым розовым ротиком. На ней широкие голубые джинсы, сильно затянутые поясом, и джинсовая куртка того же цвета.
Девочка подмигивает мне, я неловко улыбаюсь и отвожу взгляд: я ее не знаю, и это выглядит немного странно. Иду по проходу. Половина магазина заставлена алкоголем. Зайдя сюда в первый раз, я прямо шарахнулась – подумала, алкашеская забегаловка. Но потом осмотрелась: вроде ничего. Довольно чисто, на стеллажах разложено и расставлено всё, что нужно: всякие крупы, консервы и прочее. А выбора же всё равно нет: или покупать тут, или тащиться туда, где нормальные супермаркеты.
Подхожу к прилавку, девочка встает рядом со мной у кассы – от нее растекается по воздуху сладкий запах духов.
– Как дела, Мадина? – спрашивает она и широко улыбается. – Свет не отключают?
Продавщица казалась мне достаточно приветливой, и я жду, что она вежливо ответит, но она молча смотрит в прилавок, сжав губы в ниточку.
– Мадина?
Девочка поднимает ровные брови, ожидая ответа. Смотрит на меня, как бы приглашая удивиться вместе. Я вежливо улыбаюсь краешком рта.
– Всё в порядке, спасибо, – наконец говорит Мадина с сильным акцентом. Девочка кивает и с довольным видом отходит назад, к стеллажам.
Мадина поднимает глаза и смотрит на меня:
– Вы что-то хотели?
Я здороваюсь и прошу булку рижского хлеба. Хлеб лежит у Мадины за спиной, поэтому его нужно именно попросить, взять сама я не могу. Мадина кладет пакет с булкой на прилавок, я лезу за деньгами, и тут позади раздается грохот.
– Ой, извини, пожалуйста, я нечаянно, – нараспев говорит нежным голоском странная девочка. Она умудрилась обрушить с полки несколько банок пива и газировки.
– Ничего, – сдержанно говорит Мадина.
Едва дождавшись, пока я отойду, она выбирается из-за прилавка и идет наводить порядок. Похоже, девчонка ее бесит, но сказать она ничего не может. Прикольно. Интересно, почему?
Я выхожу, девочка под звон колокольчика выскальзывает следом. Отойдя на пару шагов, она смеется и показывает мне спрятанную под курткой банку.
– Ты сперла пиво? – удивленно спрашиваю я.
Она бьет по бордюру толстой рифленой подошвой черного ботинка.
– Это не пиво, просто лимонад, – объясняет она насмешливо.
– А… продавец? – спрашиваю я. – Ей ничего не будет?
– Мадинка? Это ее магазин. Переживет, – говорит девочка неожиданно жестко, но тут же снова улыбается и дружелюбно кивает мне.
– Я тебя раньше не видела! – весело говорит она. – Ты откуда здесь?
– Мы недавно переехали.
– А-а, поня-ятненько, – кивает она.
На первый взгляд она напомнила мне Настю: подчеркнуто нежная красотка-Барби. Но украденная банка лимонада всё изменила. Она кажется мне классной: яркая, веселая и немного чокнутая, как обещание праздника! Да, в ее легкости есть что-то опасное, нестабильное. Но разве со мной самой всё в порядке?
– Тебе сколько лет? – спрашивает она.
– Шестнадцать, – говорю я.
– Хм, ясно. Мне восемнадцать.
Она смотрит на меня в ожидании реакции, но долго не выдерживает.
– Ладно, вру, тоже шестнадцать.
Запрокидывает голову так, что локоны отлетают назад, и громко смеется. Я тоже смеюсь.
– Тебя как зовут? – весело спрашивает она. – Меня – Марго. Не Рита, слышишь? Мар-го!
– Меня – Женя, – я переминаюсь с ноги на ногу.
Марго вдруг становится серьезной и спрашивает почти строго:
– Так что, Женя, недавно переехали, говоришь? А куда?
Мне немного неприятно от этих расспросов – она как будто старше меня, увереннее в себе. Но, наверное, это мои тараканы.
– На Первую улицу.
Марго закусывает накрашенную губу и задумчиво кивает:
– Новый дом с красной крышей? С елками?
– Да…
– Я-ясненько, а я там, подальше, – тянет она и, подумав еще, предлагает, – может, потусим как-нибудь вместе? А то тут скукота такая…
– Ладно, – киваю я.
– Ты еще в школе учишься или нет?
– Да, а ты? – спрашиваю я.
Марго мотает головой, так что прядь волос падает ей на лицо, и опять смеется:
– Не-е, я всё, фу-ух! Я на курсах. Мастер ногтевого сервиса!
Марго выставляет руку с ярко-красными ногтями, растопыривает пальцы.
– Красиво, – я улыбаюсь, – может, мне сделаешь тоже?
– Без проблем! Как будет нужна модель, скажу. Какой у тебя номер? Сейчас запишу… А, блин…
Она обшаривает карманы куртки и раздраженно вздыхает:
– Телефон забыла. Ты мне так скажи, у меня память хорошая.
– Ладно.
Я диктую номер, она кивает и тут же повторяет его без запинки.
– Короче, напишу тебе и потусим, – говорит она.
Мы доходим до главной дороги и прощаемся – ей дальше. Я отхожу на несколько шагов и слышу:
– Жень!
Оборачиваюсь, и она бросает мне яркую банку:
– На! Вдруг захочешь пить!
Я громко смеюсь, машу ей и прячу банку. Впервые за долгое-долгое время мне весело. Мне кажется, что ничего плохого со мной не случится, всё будет очень-очень классно!
Еще с порога я слышу, как ревет Любомир и как его успокаивает Алена. Подхожу к двери комнаты и смотрю, как она качает ребенка. Стою тихонько и слушаю, как она зовет его солнышком, зайчиком и куколкой. Я недавно узнала из «Игры престолов», как правильно называется брат по матери: единоутробный. Если по отцу, то единокровный. У моего единоутробного брата режутся зубы, поэтому он много плачет…
– Женя! – мне кажется, что в ее голосе слышится облегчение. – Ты мне не поможешь с ужином?
– Ну… ладно, – я неуверенно киваю, – только я же ничего такого не умею.
– Там ничего сложного не нужно делать! Бульон я сварила, мясо замариновано, его нужно просто пожарить на сковородке. И картошку почистить и сварить.
– Ладно.
Мне не трудно. Вид у нее замученный, если честно. Лишь бы не накосячить, а то Борис опять скривит рожу… Я достаю банку и рассматриваю ее. Это лимонад со вкусом сидра. Борис считает любую сладкую газировку вредной химозой – может, поэтому, когда я прячу банку за книжками у себя в комнате, чувствую глупое детское злорадство. Типа я сделала по-своему. Бред, конечно. Я иду готовить. Жарю мясо, варю картошку и время от времени поглядываю на телефон. Марго не пишет. Наверное, глупо думать, что она запомнила мой номер! Мне вообще никто не пишет. В группе класса мелькают какие-то мемы, я пролистываю их без всякого желания улыбнуться. Максимально тупые и скучные к тому же.
Приходит Борис, и мы садимся ужинать. Алене так и не удалось успокоить Любомира. Она усаживается за стол, держа его на коленях. Мелкий, обычно такой забавный, сейчас ноет, вертится, прячет лицо Алене под мышку. Я предлагаю взять его – вообще я так не делаю, но сейчас мне немного не по себе оттого, что она даже не может поесть, а Боречке пофиг. Но Любомир не хочет идти ко мне, так что Алена кое-как жует бутерброд.
Борис спокойно доедает бульон, отставляет тарелку в сторону и кладет себе мясо с картошкой.
– Хм, неплохое жаркое, – кивает он.
– Это Женя приготовила, – поясняет Алена.
– О, надо же. Женя стала заниматься домашними делами, это похвально.
Я замираю с куском во рту. Не знаю, как на это реагировать. Он как бы похвалил меня, но при этом дал понять, что я ничего не делаю. Я? Я ни разу ни в чем не отказала Алене. Я мою посуду, хожу в магазин. Окно это дурацкое согласилась помыть…
– Ы-ы-ы-а-а!
Любомир закидывает голову назад и резко переходит с нытья на рев. Алена поспешно встает и принимается его качать, успокаивать. Борис кладет вилку. Я вижу, как он сжимает челюсти, и напрягаюсь. Но голос его звучит подчеркнуто спокойно:
– Милая, в чем дело? Почему он так капризничает?
Мне всегда не по себе от этой его невозмутимости, от тщательно подобранных слов. Кажется, что лучше бы он вздохнул и сказал: «Да блин, что такое? Давай померим ему температуру!», ну или что-то другое, неважно, просто человеческое. Алена поворачивается к своему мужу и устало говорит:
– У меня уже сил нет. Он меня замучил просто, с обеда ноет.
Наконец Любомир умолкает, и Алена садится. Помолчав, она тихо говорит:
– Мы сегодня на прогулке какого-то дебила встретили. Мне кажется, Мирчик испугался… Он как начал там, на улице плакать, так и не успокаивается до сих пор.
Борис хмурится:
– Что за дебил? Ты можешь говорить яснее? Вас кто-то обидел?
– Ну… – она подбирает слова. – В общем, мы вышли на улицу с коляской, и я увидела мужика с тачкой. Такой, вроде бомжа, знаешь… И он к нам подошел и стал щупать коляску, говорить, мол, какая хорошая машина. Я его попросила не трогать коляску, а он уставился на меня и говорит: «А это вообще не твой дом. Ты зачем тут? Это не твой дом». Мирчик стал реветь, я быстрей назад, во двор, а этот идет за мной и бубнит: «Тебе тут нельзя, это не твой дом, это не твой дом, не твой…»
Борис пожимает плечами и снова берется за вилку:
– Честно говоря, не вижу тут ничего особенного. Странных людей везде хватает, незачем придавать такое значение. А Любомир был в коляске. С чего бы ему было пугаться? Ты преувеличиваешь. Думаю, это просто зубы режутся.
Я смотрю на Алену. Она смотрит на скатерть. Козел…
– Это Толик, – громко говорю я, – я так поняла, местный дурачок.
– Ты его знаешь?
На лице Алены удивление пополам с ужасом, и я невольно улыбаюсь. Она думает, что это мой новый друг?
– Видела утром, когда на остановку шла.
И тут Алена меня удивляет:
– Господи, Женя… Будь осторожнее.
Неужели она за меня волнуется? Но Борис тут же развеивает мои надежды:
– Женя, твоя мама права: тебе не стоит общаться непонятно с кем.
Точно. Главная проблема в том, что я общаюсь непонятно с кем. Алена смотрит на Бориса, ожидая, что еще он скажет, но он молча жует. Идеальная семейная пара.
Ночью я долго не могу заснуть. Лежу и стараюсь ни о чем не думать, и ни фига не получается.
***
Я просыпаюсь от мелодии будильника и пытаюсь выскочить из сна, который только что видела. Была ночь, и я услышала, как кто-то кидает камешки в мое окно. Я подошла к окну – там в кустах стояла девочка, подстриженная под каре брюнетка в красной куртке. Она подняла ко мне лицо – сквозь стекло я немного расплывчато видела ее бледную кожу, темные глаза и накрашенный красным рот. Ее губы шевелились, она что-то говорила, говорила, не переставая, но я не слышала, что. Нужно было выйти к ней или хотя бы открыть окно, а я боялась. И потом я проснулась. Странный сон. Я знаю, что теперь весь день буду чувствовать неприятный холодный осадок: по плохим снам я специалист.
Выйдя из дома, боюсь увидеть Толика, но его нет. К счастью. Хочется верить, что этот чувак случайно попал в наш район и больше здесь не появится.
В школе всё точно так же, как и вчера. У меня нет врагов, но я совершенно одна. В нашем классе никогда не было настоящего буллинга, прямо с травлей. Наверное, это потому, что у нас нет какого-то явного лидера, который бы всех объединял против кого-то. По большому счету, мне кажется, всем всё равно. Хотя, может быть, у нас просто никто по-настоящему всех не раздражал?
Всё совершенно так же и в среду, и в четверг. Я сижу на уроках, ничего толком не слушаю и думаю, зачем я здесь. Алена предлагала перевести меня в школу поблизости от их дома, там буквально пара остановок. Я отказалась. Сейчас я думаю: может, стоило перевестись? Какая разница, где сидеть и ничего не делать, ничего не понимать? Бабушка хотела, чтобы я училась именно в своем лицее, получила хорошее образование. Но сейчас это ведь уже неважно. Никому не важно. Ну, и была еще одна причина, почему я сказала Алене «нет»: мне не хотелось быть новенькой, быть одной в чужой школе. Так ведь здесь я тоже одна, и класс мой – уже не совсем мой.
На истории у меня звякает телефон: это голосовое сообщение от Марго! Я не верила, что она напишет, но это правда. Не могу дождаться перемены, чтобы спокойно послушать.
– Приветик, – говорит она чуть хрипловато, – короче, я сегодня почти целый день свободна. Если хочешь, можем часика в три встретиться. Ты где будешь?
Я быстро смотрю расписание – да, у меня как раз закончатся уроки.
– Если около моей школы? – отправляю я и поясняю, где это.
– Оки, – пишет она.
Мы должны встретиться в сквере за детской поликлиникой. Я думаю об этом на алгебре и поэтому совершенно не вникаю в то, что бубнит математичка.
На перемене слышу, как Настя со своими подругами собирается куда-то идти после школы. В какой-то момент я ловлю на себе ее сомневающийся взгляд – как будто она думает, подойти ко мне или не надо. Я отворачиваюсь. Она точно такая же, как раньше: равнодушно-милое лицо, аккуратно подкрашенные голубые глаза. Я ведь знала обо всём, что у нее происходило: и о ссорах родителей, и о неуверенности, и о страхах. Всё. Она рассказывала это только мне, для всех остальных старательно создавала образ благополучной спокойной красотки, и я его поддерживала. А теперь мы совершенно чужие друг другу люди.
Моя жизнь превратилась в сплошную дыру, куда провалилось всё, что у меня было, и иногда хочется уцепиться хоть за что-то, удержать. Но я пообещала себе ни за что этого не делать. Пусть мне будет ужасно больно, но я не хочу прощать. Я не хочу прощать, даже если обида сожрет меня всю, до костей, и от меня ничего не останется. И теперь я не одна: есть же Марго.
После уроков я беру в гардеробе куртку и выхожу во двор. Странно, здесь, в моем старом районе как будто другой климат. Там, на Заводской, небо с утра так хмурилось, что я думала: точно пойдет дождь. Просто ни одного просвета не виднелось в тучах – как будто не сентябрь, а конец ноября. А здесь небо синее, листья на березах только начали желтеть. Это начало осени, самое начало. Раньше я любила это время, мне нравился именно сентябрь, когда еще тепло, еще солнечно, но уже совершился какой-то тайный поворот к зиме. И понимаешь, что будет зима, а потом весна. Будет всё, и всё будет хорошо.
Я вхожу в сквер и иду к скамейке возле розовых кустов. За этим местом хорошо ухаживают: розы обрезаны, дорожки чисто выметены. Здесь вообще всё кажется правильным, разумным, понятным… Но это, конечно, только иллюзия. Я очень долго верила в эту общую разумность – до тех пор, пока не случилось то, что случилось.