Юнг умер в 1961 году, в возрасте восьмидесяти шести лет, то есть через двадцать с лишним лет после того, как прочитал эти лондонские лекции. За два минувших десятилетия он опубликовал множество работ, уточняющих и углубляющих рассматриваемые им темы, в особенности применительно к изучению бессознательного и непосредственного влияния бессознательного на возникновение и лечение душевных расстройств. Тавистокские лекции представляют собой отменное введение в основы аналитической психологии, составлявшей область деятельности Юнга: они систематичны, но неформальны, а запись собственных слов докладчика прекрасно передает масштаб его личности.[9 - Поскольку немецкое издание работы появилось только после смерти К.?Г. Юнга, отдельные термины, позже автором уточненные и видоизмененные, оставлены в том виде, в каком их употребляли при чтении лекций. [В настоящем издании терминология переведена с английского языка доктором Хильдегардой Бинсвангер. – Примеч. ред. оригинального издания.]]
Основания аналитической психологии
Лекция первая
[Председатель (доктор Х. Крайтон-Миллер)]
Дамы и господа, с превеликим удовольствием приветствую от вашего имени профессора Юнга. Мы ждали вашего приезда, профессор, несколько долгих месяцев и с радостным нетерпением предвкушали встречу. Многие из нас, без сомнения, уповают на то, что ваши лекции прольют новый свет на психологию, а большинство и вовсе полагает, что сумеет благодаря вашим лекциям лучше познать себя. Многие приехали сюда потому, что в вас они видят человека, который сумел спасти современную психологию от опасной самоизоляции в той области человеческого знания и человеческой науки, куда она постепенно сдвигалась. Некоторые пришли сюда потому, что мы уважаем и восхищаемся той широтой видения, с которой вы смело объявили о союзе между философией и психологией, несмотря на осуждающие голоса. Вы вернули нам идею ценности и понятие свободы человека в психологическом мышлении; вы предложили ряд новых гипотез, чрезвычайно важных для нашей деятельности; самое же главное то, что вы продолжаете изучать человеческую психику, не останавливаясь в точке, где заканчивается всякая наука. За это стремление и за все прочее, хорошо известное каждому из нас по отдельности и всем вместе, мы вам крайне признательны – и готовы слушать, преисполнившись благих ожиданий.
[К.?Г. Юнг]
Дамы и господа! Позвольте прежде всего заметить, что мой родной язык – не английский; ввиду этого обстоятельства заранее прошу прощения за возможные ошибки, которые могу допускать.
Как вам известно, моя цель состоит в том, чтобы кратко охарактеризовать некоторые фундаментальные понятия психологии. То обстоятельство, что в изложении я буду опираться главным образом на мои собственные принципы и взгляды, вовсе не означает, что я пренебрегаю вкладом других исследователей в этой области. Нисколько не намереваясь переоценивать себя, я надеюсь, что мои слушатели в той же мере осознают заслуги Фрейда и Адлера[10 - Австрийский психиатр А. Адлер, основоположник психотерапевтической системы индивидуальной психологии, противопоставлял «бессознательным влечениям» З. Фрейда представление о «жизненном стиле», то есть о социальном факторе в жизни каждого человека. – Примеч. пер.], как и я сам.
Что касается самой лекции, позвольте уточнить содержание нашей программы. Нам предстоит рассмотреть две главные темы, а именно, понятия, затрагивающие структуру бессознательного и его наполнение, а также методы изучения этого наполнения, обусловленного бессознательными психическими процессами. Вторая тема как бы распадается на три части – сначала мы поговорим о методе словесных ассоциаций, затем о толковании сновидений и наконец о методе активного воображения.
Разумеется, я отдают себе отчет в том, что при всем желании не смогу раскрыть полностью столь серьезные темы, как, например, философские, религиозные, этические и социальные проблемы, свойственные коллективному сознанию нашего времени, или же процессы коллективного бессознательного и сравнительные мифологические и исторические исследования, необходимые для их разъяснения. Эти темы, при всей их очевидной отдаленности от нашего предмета, выступают основными факторами возникновения, регуляции и нарушения личных душевных состояний, а еще служат источником разногласий в психологических теориях. Сам я медик и потому занимаюсь прежде всего психопатологией, но при этом я убежден, что данная частная область психологии может развиваться только благодаря глубоким и обширным знаниям о человеческой психике в целом. Врач никогда не должен забывать, что болезни суть нарушения нормальных процессов, а не entia per se[11 - Сущность как таковая (лат.), термин средневековой схоластики. – Примеч. ред.] с какой-то собственной психологией. Similia similibus curantur[12 - Подобное лечится подобным (лат.). – Примеч. ред.] – замечательная истина древней медицины, но, подобно всякой великой истине, она, увы, подвержена превращению в столь же великую нелепость. Следовательно, медицинской психологии нужно проявлять осторожность, чтобы не утратить смысл, ведь однобокость и сужение горизонтов – хорошо известные невротические свойства.
Что бы я ни сказал вам сегодня, все сказанное неминуемо окажется лишь неким общим наброском. К сожалению, в моем распоряжении мало новых теорий, поскольку мой эмпирический темперамент больше побуждает к накоплению новых фактов, чем к рассуждениям о них, хотя не стану отрицать, что такие рассуждения – приятное интеллектуальное развлечение. Каждый новый случай для меня почти равнозначен новой теории, и, честно говоря, я не считаю такой подход прискорбным, особенно если учитывать крайнюю молодость современной психологии, которая, на мой взгляд, еще не покинула колыбель. Мне кажется, что гениальные теории еще не вызрели, а порой я даже думаю, что психология до сих пор не осознала ни размаха стоящих перед нею задач, ни запутанной сути своего предмета, то бишь психики как таковой. Мы едва начинаем, по-моему, двигаться к пониманию этого факта, и нам очень далеко до постижения той истины, что психика, будучи объектом научного наблюдения и суждения, одновременно является их субъектом, средством, с помощью которого наблюдения и производятся. Угроза возникновения столь зловещего порочного круга заставляет меня проявлять крайнюю осмотрительность и высказываться релятивистски (что зачастую воспринимается неверно).
Не стану затруднять наше рассмотрение, приводя критические мнения, способные обеспокоить слушателей. Отмечу только, что они суть своего рода предвосхищающие оправдания возможных проблем с пониманием предмета. Повторюсь: меня интересуют не теории, а факты, и прошу поэтому помнить, что срок, отведенный для лекции, не позволяет мне представить необходимые дополнительные доказательства для подтверждения моих выводов. В первую очередь это касается хитросплетений толкования сновидений, а также сравнительного метода изучения бессознательных процессов. Если коротко, я надеюсь на ваше доброе расположение, прекрасно понимая, что моя первейшая задача – излагать материал как можно яснее.
Психология – прежде всего наука о сознании. А еще она изучает плоды того, что мы называем бессознательной психикой. У нас нет возможности непосредственно исследовать бессознательную психику, поскольку та именно бессознательна, а мы никак с нею не связаны, и потому нам приходится иметь дело с плодами сознания, которые, как можно полагать, происходят из области, именуемой бессознательным, или из области «смутных представлений», которая, согласно философу Канту и его «Антропологии», занимает половину мироздания[13 - См. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Сочинения в 6 томах. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 349–587. – Примеч. ред.]. Все, что мы утверждаем о бессознательном, будет суждением сознающего разума. Бессознательная психика, полностью неведомой нам природы, всегда выражается через сознание и посредством сознания; иного нам попросту не дано, пойти дальше мы не можем, и об этом нужно помнить как о неопровержимом доводе в критике наших суждений.
Сознание чрезвычайно своеобразно. Оно, если угодно, прерывисто: одна пятая или одна третья, возможно, даже половина человеческой жизни протекает в бессознательном состоянии. Раннее детство человека целиком бессознательно. Каждую ночь мы погружаемся в бессознательное, и только между пробуждением и сном более или менее ощущаем себя в сознательном состоянии. До некоторой степени спорно само понятие ясности сознания. Предполагается, к примеру, что десятилетние мальчик или девочка обладают сознанием, но легко доказать, что здесь налицо специфический вид сознания без осознания своего «я». Мне известен ряд случаев – это дети от одиннадцати до четырнадцати лет и даже старше, – когда внезапно приходит постижение: «Я есть». Впервые в жизни дети осознают, что именно они переживают нечто; они оглядываются на прошлое и могут вспомнить давние события, но самих себя в этом прошлом вспомнить не получается.
Необходимо признать, что мы, произнося «Я», не располагаем непогрешимым критерием для оценки полноты своего переживания. Не исключено, что наше представление о «я» остается фрагментарным, что лишь в отдаленном будущем людям суждено узнать о значении «я» для человека намного больше нашего. Фактически мы не в силах понять, где этот процесс узнавания может завершиться.
Сознание похоже на поверхность или оболочку обширного бессознательного пространства неизвестного размера. Мы не знаем, как далеко простирается власть бессознательного, потому что ничего не знаем о нем самом. Что можно сказать о том, о чем не знаешь? Употребляя слово «бессознательное», мы часто желаем передать этим термином некий смысл, но фактически сообщаем, что ничего не знаем о бессознательном. У нас имеются лишь косвенные доказательства существования душевной области по ту сторону сознания. Также встречаются научные обоснования этого вывода о существовании бессознательного. Из плодов деятельности бессознательного можно вывести определенные умозаключения относительно его возможной природы. Но тут нужно проявлять осторожность и не впадать в излишний антропоморфизм в своих заключениях, ибо действительность может сильно отличаться от представлений в нашем сознании.
Если, к примеру, мы смотрим на реальный мир и сравниваем картину перед глазами с нашими представлениями об этом мире, то нам предстоит узреть множество умственных образов, которые не являются объективными фактами. Скажем, мы видим цвета и слышим звуки, но на самом деле это колебания воздуха. Вообще, понадобится лаборатория с обилием сложных устройств, чтобы выстроить картину мира, обособленную от наших ощущений и от нашей психики; полагаю, что сходным образом обстоит дело и с нашим бессознательным – нужна лаборатория, посредством которой мы объективными методами будем устанавливать положение вещей в бессознательном состоянии. Так что любое заключение, любое суждение о бессознательном из моих уст в ходе этой лекции необходимо оценивать, памятуя об этом обстоятельстве. Мы лишь предполагаем, а не знаем наверняка; этого нельзя забывать.
Сознательный разум, помимо прочего, характеризуется известной узостью. Он способен удерживать лишь малое число содержаний одномоментно. Все остальное пребывает в бессознательном, и ощущение непрерывности, общего понимания или осведомленности об осознаваемом мире складывается только благодаря последовательности сознательных мгновений. Мы не можем удерживать целостный образ, ибо сознание слишком узко; мы видим лишь проблески существования, как будто наблюдаем через узкую щель и прозреваем отдельные моменты, а все остальное пребывает в темноте неосознавания. Пространство бессознательного громадно и непрерывно, тогда как область сознания представляет собой ограниченное поле моментального видения.
Сознание во многом является плодом восприятия и ориентации во внешнем мире. Возможно, что оно находится в головном мозге, который имеет эктодермическое[14 - Эктодерма – наружная оболочка эмбриона на ранних стадиях развития, формирует нервную систему (спинной и головной мозг и периферические нервы). – Примеч. пер.] происхождение и был, по всей видимости, органом чувств кожи у наших далеких предшественников. Сознание, проистекающее из местонахождения в мозге, сохранило, быть может, свойства ощущения и ориентации. Забавно, что французские и английские психологи в семнадцатом и начале восемнадцатого столетия пытались выводить сознание из ощущений, как если бы оно состояло целиком из чувственных данных. Так родилась знаменитая формула «Nihil est in intellectu quod non fuerit in sensu»[15 - «Нет ничего в душе, чего не было бы раньше в чувствах» (лат.). Цитата из работы Г.?В. Лейбница «Новые опыты о человеческом разумении» (перевод П. Юшкевича), восходящая к афоризму средневекового схоласта Дунса Скотта (Super universalibus Porphyrii). – Примеч. пер.]. Нечто подобное встречается и в современных психологических теориях. Фрейд, к примеру, не выводит сознание из чувственных данных, зато выводит бессознательное из сознания, следуя тому же самому рациональному принципу.
Я ставлю вопрос иначе, от обратного, и говорю, что первым идет, безусловно, бессознательное и что сознание на самом деле обуславливается неосознанным состоянием. В раннем детстве мы все бессознательны; большинство главных функций инстинктивной природы тоже бессознательно, и сознание, в общем-то, выглядит плодом бессознательного. Оно требует значительных усилий. Человек устает от пребывания в сознательном состоянии. Он истощается сознанием. Сознание почти противоестественно. Когда наблюдаешь дикарей, то замечаешь, что при любом удобном поводе или даже без повода они впадают в дремоту и исчезают, так сказать, из яви. Они могут сидеть часами без дела; когда спрашиваешь: «Что вы делаете? О чем думаете?», то они обижаются, потому что «одни безумцы думают – держат мысли в своей голове. Мы не думаем». Если они вообще думают, то скорее животом или сердцем. Некоторые негритянские племена станут уверять, что мысли помещаются в желудке, ведь осознаются только те мысли, которые действительно беспокоят печень, почки, кишки или желудок. Иными словами, они осознают лишь эмоциональные мысли. Эмоции и аффекты всегда сопровождаются явными физиологическими иннервациями.
Индейцы пуэбло рассказывали мне, что все американцы сумасшедшие; разумеется, я, несколько удивившись, спросил – почему? «Потому что они говорят, будто думают головой. Здоровый человек не думает головой. Мы думаем сердцем». Это прямая перекличка с гомеровской эпохой, когда средоточием психической активности считалась диафрагма (phren = разум, душа). Это означало психическую локализацию иной природы. Наше понятие о сознании предполагает, что мысли располагаются в почтенном месте – в голове. Но индейцы пуэбло выводят сознание из насыщенности чувств. Абстрактная мысль для них не существует. Они поклоняются солнцу, и я немного поспорил с ними, повторив слова Августина Блаженного: «Господь не солнце, а Тот, Кто сотворил солнце»[16 - См. Августин Блаженный. Толкование на Евангелие от Иоанна. М.: Сибирская благозвонница, 2020, кн. XXXIV. – Примеч. ред. См. работу Юнга «Символы трансформации», абз. 162. – Примеч. ред. оригинального издания.]. Они не смогли принять этот довод, поскольку оказались не в состоянии пойти дальше своих ощущений и чувств. Вот почему сознание и мысли для них сосредотачиваются в сердце. Мы же, в свою очередь, пренебрегаем психической активностью; мы думаем, будто сны и фантазии располагаются «внизу» («tief unten»), вот почему говорят о под-сознательном разуме, то есть о том, что располагается ниже сознания.
Эти своеобразные местонахождения играют немалую роль в так называемой первобытной психологии, которая ни в коей мере не является первобытной. Например, изучая тантрическую йогу или индусскую психологию, мы находим чрезвычайно тонко проработанную иерархию психических пластов, и сознание перемещается вверх, от области промежности до макушки. Эти центры, или чакры, можно отыскать не только в йогических текстах; сходные представления обнаруживаются в старинных немецких алхимических[17 - См.: Психология и религия, абз. 113 / Юнг К.?Г. О психологии западных и восточных религий. М.: АСТ, 2022, а также работу автора «Психология и алхимия» (рис. 156). – Примеч. ред.] книгах, явно не имеющих ничего общего с йогой.
Важным фактом сознания является то обстоятельство, что ничто не может быть осознано без «я», с которым сознание соотносится. Если что-либо не связано с «я», то оно не осознается. Поэтому сознание можно трактовать как отношение психических фактов к «я». Но что же такое «я»? Это совокупность данных, порождаемая прежде всего общей осведомленностью о своем теле, своем бытии, а также воспоминаниями: человек обладает некими представлениями о прошлом, длинной последовательностью воспоминаний. Вот две главные составляющие «я». Поэтому можно назвать «я» комплексом психических фактов. Этот комплекс сильно притягивает к себе, как магнит; он притягивает содержания бессознательного, темной области, нам неведомой; еще он притягивает впечатления извне, и те, вступая в связь с «я», осознаются. Если же связь не возникает, то осознания не происходит.
Для меня «я» представляется своего рода комплексом. Разумеется, наше эго – ближайший к нам и наиболее любовно лелеемый комплекс, средоточие нашего внимания и наших желаний, неустранимый центр нашего сознания. Если «я» по какой-то причине расщепляется, как происходит при шизофрении, то исчезает всякое осознание ценностей, а также утрачивается возможность сознательного воспроизводства действий, поскольку средоточие расколото, и определенные части психики обращаются к одному фрагменту «я», а другие – к другому. Именно поэтому при шизофрении часто можно наблюдать быстрый переход от одной личности к другой.
В сознании можно выделить целый ряд функций. Эти функции позволяют сознанию ориентироваться в областях эктопсихических и эндопсихических факторов. Под эктопсихикой я понимаю систему отношений между содержаниями сознания и фактами (данными), поступающими извне. То есть система ориентации обеспечивает человеку взаимодействие с внешними фактами, получаемыми посредством органов чувств. Эндопсихика же – система отношений между содержаниями сознания и предполагаемыми процессами в бессознательном.
Прежде всего рассмотрим эктопсихические функции. Начнем с ощущений, иначе чувствования[18 - См. «Психологические типы», раздел «Определения». – Примеч. ред. оригинального издания.]. Под ощущением я понимаю то, что французские психологи называют «la fonction du reel»[19 - Функцией реальности (фр.). – Примеч. ред.], итог моей осведомленности о внешних фактах, получаемых через функции моих чувств. Полагаю, что французский термин можно назвать наиболее исчерпывающим. Ощущения говорят мне, что нечто существует, но не сообщают, что это такое и каково оно; они лишь подтверждают наличие чего-то.
Далее мы выделяем мышление. Если спросить философа, мышление окажется явлением, едва ли подвластным определению, так что лучше его об этом не спрашивать, ибо философ – единственный на свете человек, который не знает, что такое мышление. Все остальные знают. Когда вы говорите кому-то: «А теперь давай-ка подумаем как следует», ваш собеседник вполне понимает, о чем речь, в отличие от философа. Мышление в своей простейшей форме сообщает о сути чего-либо. Оно именует и вводит понятия, поскольку мышление представляет собой восприятие и суждение. (Немецкая психология предпочитает говорить об апперцепции.)
Третья функция, подлежащая выделению и находящая себе имя в языке, – это чувство. Здесь разум начинает путаться, а люди раздражаются, когда я принимаюсь рассуждать о чувстве, ведь, по их мнению, я говорю нечто жуткое и невообразимое. Посредством своих чувственных тонов чувство сообщает нам о ценности чего-либо. Скажем, оно подсказывает нам, приемлемо ли для нас что-либо или нет, а также дает знать, полезно что-то для нас или нет. В согласии с этим попросту невозможно воспринять нечто или помыслить о чем-либо без определенной чувственной реакции. Всегда наличествует определенный чувственный тон, что не составит труда показать посредством эксперимента, но об этом мы подробнее поговорим далее. Что касается «невообразимого» в моих рассуждениях, то я утверждаю, что чувство, подобно мышлению, является рациональной функцией. Все мыслящие люди при этом убеждены в том, что чувство нисколько не рационально, что оно, напротив, в высшей степени иррационально. Скажу так: потерпите немного, примите как факт, что человек не может быть совершенен во всех отношениях. Если он мыслит совершенно, то не может быть совершенен в чувственности, поскольку нельзя одновременно мыслить и чувствовать в полной мере; эти два свойства замедляют друг друга. Поэтому, желая размышлять беспристрастно, то бишь научно или философски, следует избавиться от всех чувственных оценок. Нельзя мыслить и заодно прислушиваться к чувствам, иначе неизбежно начнешь ощущать, что важнее думать о свободе воли, например, а не о классификации личинок. При рассмотрении с чувственной точки зрения любая пара объектов будет различаться, конечно же, не только фактически, но ценностно. Оценки – вовсе не якорь для интеллекта, но мы их выносим и они выполняют важную психологическую функцию. Если мы хотим составить полное представление о мире, нам необходимо учитывать оценки. Пренебрежение ими ведет к неприятностям. Многим людям чувство кажется наиболее иррациональным психическим явлением, ибо нас, когда мы дурачимся, посещают самые разные чувства; посему все убеждены, особенно в этой стране[20 - В Великобритании. – Примеч. ред.], что нужно управлять собственными чувствами. Я вполне согласен с тем, что это хорошая привычка, и восхищаюсь этим умением англичан. Но чувства все же существуют, и мне доводилось встречать людей, которые великолепно управляются со своими чувствами, но сильно от них страдают.
Теперь поговорим о четвертой функции. Ощущения говорят нам, что нечто существует. Мышление определяет суть этого нечто, чувство сообщает, насколько оно ценно. Однако имеется еще одна категория [понимания мира. – Ред.] – время. У всего есть прошлое и будущее, все откуда-то появляется, куда-то движется, и нельзя догадаться, откуда это все берется и куда направляется; зато мы испытываем предчувствие – hunch, как говорят американцы. Допустим, вы торгуете предметами искусства или старой мебелью, и вас посещает предчувствие: некий предмет изготовлен заведомо хорошим мастером в 1720 году; вы предчувствуете, что вам повезет с этим предметом. Или вы не знаете, каков будет курс акций, но у вас есть предчувствие, что он пойдет в рост. Это и называется интуицией, пророческим, мистическим, чудесным даром. Например, вам неведомо, что у вашего пациента есть какое-то болезненное воспоминание, но вы угадываете этот факт, он «приходит в голову», «возникает определенное чувство»: мы выражаемся именно так, потому что обычный язык пока не развился до подходящей степени. Слово «интуиция» все чаще употребляется в английском языке, и в этом отношении за англичан можно порадоваться, ибо в других языках такого слова нет. Немцы не способны даже провести лингвистическое различие между «ощущением» (Empfinden) и «чувством» (F?hlen). Во Франции дело обстоит иначе: тот, кто говорит по-французски, не скажет, что испытывает «sentiment dans l’estomac»[21 - Букв. «ощущение в желудке» (фр.). – Примеч. ред.], но употребит слово «sensation». В английском имеются отдельные слова для обозначения ощущения (sensation) и чувства (feeling), зато легко спутать чувство и интуицию (intuition). Поэтому я провожу фактически почти искусственное разграничение, благо для практических целей очень важно различать указанные понятия в научном языке. Мы должны четко устанавливать значение применяемых терминов, в противном случае окажется, что мы говорим на невразумительном языке, а для психологии это – просто беда. В повседневной речи, когда кто-то говорит о чувстве, он может подразумевать нечто полностью противоположное смыслу высказываний другого человека по тому же поводу. Некоторые психологи используют понятие «чувство», но трактуют последнее как «ущербную» мысль. «Чувство – всего-навсего незаконченная мысль» – эта фраза принадлежит некоему именитому психологу. Но подлинное чувство неподдельно, это функция, и потому мы характеризуем ее особым словом. Инстинктивный природный разум всегда находит слова для обозначения реально существующих явлений. Одни только психологи изобретают слова для того, что не существует.
Последняя выделенная функция, то есть интуиция, кажется крайне загадочной, а я, смею заметить, «склонен к мистике» («sehr mystisch»), как принято говорить. Это лишь одно из проявлений моего мистицизма. Интуиция есть функция, которая позволяет, так сказать, заглядывать за угол, что в обычной жизни невозможно (впрочем, кое-кто на это способен, и люди таким доверяют). Данной функцией практически не пользуются, когда живут обыденной жизнью в четырех стенах и выполняют рутинную работу, но вот на фондовой бирже или в Центральной Африке без предчувствия не обойтись. Нельзя вычислить, попадется ли вам в буше[22 - Здесь: неосвоенные африканские территории, поросшие кустарником. – Примеч. пер.] за следующим кустом носорог или тигр; приходится полагаться на предчувствие, которое может спасти жизнь. Потому-то к интуиции нередко прибегают люди, живущие в суровых условиях, а также те, кто отваживается ступать в неведомое, своего рода пионеры-первопроходцы, – а также изобретатели и судьи. В любой непонятной ситуации, где не действуют установленные понятия и оценки, человек вынужден опираться на интуицию.
Я попытался описать данную функцию довольно подробно, однако все же, боюсь, не преуспел. Интуиция – особый вид восприятия, она не подпитывается напрямую органами чувств, но проходит через бессознательное. Здесь придется остановиться и сказать: «Как действует эта функция, я не знаю». Я не знаю, что происходит, когда человек обретает некое знание, которого у него не должно быть. Я не знаю, как это у него получается, но все же получается неплохо, и человек может действовать, полагаясь на такое знание. Можно тут вспомнить «вещие» сны, телепатические и прочие подобные явления. Я видел воочию достаточно свидетельств и убежден в том, что данные явления реальны. Сходного мнения придерживаются первобытные племена, да и вокруг нас нетрудно углядеть признаки этих явлений, если присматриваться внимательнее и ловить восприятия, каким-то образом проникающие через подсознание, – чувственные восприятия, настолько слабые, что наше сознание попросту их не замечает. Порой, как бывает при криптомнезии[23 - Разновидность провалов в памяти, когда человек не может вспомнить, например, происходило событие во сне или наяву, то есть не может опознать источник своих сведений; термин предложен швейцарским психиатром Т. Флурнуа. – Примеч. пер.], нечто все-таки прокрадывается в сознание, или мы «ловим намек» в словах, дающий нам подсказку, но это всегда будет что-то бессознательное, как будто «свалившееся с небес». В немецком есть слово Einfall, означающее мысль, которая пришла на ум словно из ниоткуда. Отчасти похоже на откровение. В действительности же интуиция – природная, естественная функция, совершенно необходимая, ибо она восполняет недостаток восприятия, помышления или ощущения, обусловленный нереальностью чего-либо. Ведь прошлое утрачивает реальность, а будущее не настолько реально, как мы думаем. Поэтому надо поблагодарить небеса за такую функцию, которая частично освещает то, что таится за углом. Врачи, конечно, немало нуждаются в интуиции, поскольку часто сталкиваются с самыми неслыханными ситуациями. Множество верных диагнозов удалось поставить именно с опорой на эту «таинственную» функцию.
Психологические функции обычно подчиняются человеческой воле; во всяком случае, мы на это надеемся, потому что боимся всего, что способно действовать самостоятельно. Подчиненными функциями можно управлять, их можно подавлять, отбирать, усиливать их насыщенность, направлять силой воли (намерение). Однако функции также могут действовать непроизвольно – мыслить за нас, чувствовать за нас; очень часто так и бывает, и помешать этому невозможно. Или же они действуют бессознательно, а мы ни о чем не догадываемся, хотя, например, можем вдруг получить результат чувственного процесса, протекавшего в бессознательном. Быть может, позднее кто-то скажет: «Просто вы злились, или вас обидели, и потому вы отреагировали так-то и так-то». Кто-то и вправду настолько бессознателен, что чувствует именно так, но в целом подобная реакция вполне жизненна. Психологические функции, как и чувственные, обладают специфической энергией. Нельзя избавиться от чувств, мыслей – от любой из четырех названных функций. Никто не может сказать: «Я не буду думать», ибо думать он все равно будет. Не заявляют: «Я не буду чувствовать», – ибо люди чувствуют благодаря тому, что специфическая энергия, заключенная в каждой функции, выражает себя и не подлежит замене на другую.
Разумеется, у каждого человека есть свои предпочтения. Люди мыслящие предпочитают думать и так приспосабливаются к обстоятельствам. Другие, с развитой чувственной функцией, уверенно ведут себя в обществе, отлично сознают ценности, великолепно умеют создавать чувственные ситуации и проживать эти ситуации. Человек с острым восприятием (объективная наблюдательность) будет полагаться в основном на ощущения, и так далее. Преобладающая функция определяет собственный психологический тип индивидуума. Например, если человек пользуется преимущественно своим интеллектом, его можно отнести к так называемому «безошибочному» типу, и отсюда мы можем проследить состояние его чувств: когда мышление преобладает или главенствует, чувство неизменно занимает подчиненное положение. То же правило применимо к трем остальным функциям, и я объясню это утверждение с помощью схемы.
Рис. 1. Функции
Нарисуем так называемый крест функций (рис. 1). В центре помещается «я», которое обладает определенным запасом энергии, что воплощается в силе воли. В случае мыслительного типа эта сила воли может быть направлена к мышлению (М). Тогда мы должны расположить чувство (Ч) внизу, под М, поскольку оно оказывается здесь подчиненной функцией. Это проистекает из следующего факта: когда человек думает, он должен забыть о чувствах, а когда чувствует, должен забыть о мыслях. Когда мы думаем, нужно вычеркнуть чувства и чувственные оценки, поскольку чувства разрушительно воздействуют на мысли. С другой стороны, люди, склонные опираться на чувственные оценки, пренебрегают мышлением – и они совершенно правы, ибо эти две функции отрицают друг друга. Порой приходится слышать, что, мол, мышление разнообразно, как и чувствование, но я в это не верю, поскольку индивидууму не дано одновременно владеть в совершенстве двумя противоположными качествами.
То же самое верно для ощущения (О) и интуиции (И). Как они воздействуют друг на друга? Наблюдая физические факты, нельзя при этом заглядывать за углы. Когда видишь того, кто полагается на органы чувств, нетрудно заметить, если присмотреться, что он сосредотачивает взгляд на каком-либо предмете, в какой-либо одной точке. А вот если проследить за взглядом человека интуитивного типа, то мы заметим, что такие люди смотрят мельком, не приглядываются, лишь окидывают взором, потому что воспринимают полную картину, а среди множества предметов в поле своего зрения выбирают нечто периферийное, и так рождается предчувствие. По взгляду человека нередко можно понять, интуитивен он или нет. При интуитивной установке обыкновенно не уделяют внимания подробностям, стараются ухватить ситуацию в целом, и внезапно из этого целого прорывается нечто особенное. У того, кто привержен ощущениям, выражена склонность подмечать факты, но отсутствует интуиция, только потому, что нельзя делать два дела сразу. Это чересчур трудно, ведь принцип одной функции исключает действие другой. Именно поэтому я и поместил их на схеме друг против друга.
Что ж, с помощью этой простой схемы можно сделать целый ряд важных выводов о структуре сознания отдельного человека. Например, если выясняется, что мышление сильно дифференцировано, то чувство будет недифференцированным. Что это значит? Означает ли это, что у таких людей нет чувств? Вовсе нет. Они говорят: «Я во власти сильных чувств. Я переполнен эмоциями и темпераментом». Эти люди подвержены эмоциям, захвачены своими эмоциями, даже порой ими одержимы. Если заняться, к примеру, изучением частной жизни профессуры, нас ожидают прелюбопытные открытия. Если хотите узнать, как интеллектуал ведет себя дома, спросите его жену – она расскажет много интересного!
Для чувствующего типа верно обратное: в естественном состоянии этот тип никогда не будет утруждать себя мыслью, но вот под влиянием глубоких чувств и отчасти невротично он способен предаться мышлению. Последнее в данном случае приобретает навязчивый характер, и человек попросту не может избавиться от определенных мыслей. Он, быть может, отличный парень (netter Mensch, very nice chap), но находится под влиянием экстраординарных убеждений и идей и тяготеет к низовому, скажем так, мышлению. Он захвачен мыслями, запутался в них, и выбраться невозможно, ибо о рациональном суждении речи не идет, его мысли недвижимы. С другой стороны, интеллектуал, захваченный чувствами, говорит: «Я просто так чувствую», – и на это трудно возразить. Лишь когда он полностью отдается эмоциям, то в конце концов от них освобождается. Он не сумеет освободиться от чувства силой разума, а если все же принудит себя к этому, то окажется глубоко неполноценным человеком.
Подобное происходит и с людьми, принадлежащими к интуитивному и «ощущательному» (сенситивному) типам. Интуитивный тип всегда озабочен достоверностью явлений; он обманывается в своих представлениях о реальности и перебирает возможности, предоставляемые жизнью. Это человек, который возделывает поле и, не дождавшись созревшего урожая, переходит на новое. За спиной возделанное поле, впереди – новые надежды, но результатов не было и нет. Сенситивный же тип привержен своему окружению: он остается в заданной реальности, для него истинно то, что реально. Вспомним, каково реальное для интуитивного типа: это неправда, так не должно быть, будет иначе. Когда сенситивный тип лишается заданной реальности – четырех стен для жизни, – он заболевает. Однако поместите в четыре стены человека интуитивного типа, и он тут же примется искать, как из них выбраться, ибо для него любая заданная ситуация сродни тюрьме, из которой нужно в кратчайший срок сбежать навстречу новым возможностям.
Эти различия играют немаловажную роль в практической психологии. Не сочтите, будто я распределяю всех людей по категориям и ставлю метку: «Это вот интуитивный, а это – мыслительный тип». Меня часто спрашивают: «Может, такой-то принадлежит к мыслительному типу?» Я обычно отвечаю, что никогда об этом не задумывался, – и ничуть не лукавлю. Не имеет смысла навешивать ярлыки, но при обилии эмпирического материала все же необходимы принципы упорядочивания для его классификации. Без преувеличения скажу, что для меня крайне важно привести эмпирический материал в порядок, особенно когда сталкиваешься со смущенными и обеспокоенными пациентами или когда нужно объяснить их состояние кому-то еще. Скажем, если нужно растолковать состояние мужа жене, или наоборот, полезно опираться на объективные критерии, иначе все сведется к обыденному противопоставлению «он сказал – она сказала».
Как правило, подчиненная функция лишена свойств сознательной дифференцированной функции. Последняя обыкновенно регулируется намерением и волей. Настоящему мыслителю свойственно направлять мышление силой воли, он способен управлять собственными мыслями. Он не раб своих мыслей и может думать о чем угодно, он говорит себе: «Я могу думать иначе, думать обратное». Чувствующий же тип никогда так не поступит, поскольку не может избавиться от своих мыслей. Он одержим мыслями, они им владеют, прельщают его, и он их боится. Интеллектуал опасается чувств, ибо те для него архаичны, и в этом он подобен древнему человеку, становится беспомощной жертвой своих эмоций. Именно по этой причине первобытный человек чрезвычайно вежлив и старается не тревожить чувства своих соплеменников, ведь это опасно. Многие наши обычаи объясняются такой «архаичной учтивостью»: так, не принято, обмениваясь рукопожатием, держать левую руку в кармане или за спиной, поскольку надлежало показать, что в ней нет оружия. Восточное приветствие, поклон с вытянутыми вперед руками, ладонями вперед, означает «Мои руки пусты». Простираясь ниц перед другим, вы как бы кладете свою голову к ногам этого другого, обозначая свою полную беззащитность и веру в могущество другого. Изучая поведенческие символы дикарей, начинаешь понимать, почему они страшатся соплеменников (а мы испытываем сходный страх перед подчиненными функциями). Возьмем типичного интеллектуала, который боится влюбиться, и нам его опасения покажутся глупостью, но он, скорее всего, прав, потому что наверняка примется чудить, если влюбится. Он наверняка угодит в ловушку, его чувства откликнутся именно на архаичный или опасный тип женщин. Вот почему многие интеллектуалы склонны заключать неравные браки: их покоряют домохозяйки или кухарки[24 - В оригинале «von der Vermieterin oder von der Koch» – букв. «домовладелицы и кухарки»; поскольку русское слово «домовладелица» обладает несколько более высоким социальным статусом, чем «квартирная хозяйка», а в тексте подразумеваются, скорее, последние (типаж знаменитой миссис Хадсон из рассказов о Шерлоке Холмсе), было решено употребить при переводе более широкий по значению термин «домохозяйка». – Примеч. пер.], потому что эти мужчины не осознают собственных архаических чувств, которые и проявляются таким образом. Но они справедливо опасаются брака, ибо в чувствах заключается их погибель. В интеллекте у них нет соперников, но в чувствах они подвержены чужому влиянию, их легко обвести вокруг пальца и заманить в засаду – и они это знают. Поэтому никогда не «давите» на чувства интеллектуала: он держит свои порывы в узде, осознавая степень угрозы.
Это правило применимо ко всем функциям. Подчиненная функция всегда ассоциируется с архаической личностью в человеке, и в этой функции мы остаемся первобытными людьми. В дифференцированных функциях мы развиваемся и предположительно обладаем свободой выбора, но на это нет и намека в функциях подчиненных. Здесь налицо открытая рана – или, по крайней мере, открытая дверь, сквозь которую может проникнуть что угодно.
Теперь рассмотрим эндопсихические функции сознания. Функции, о которых было сказано ранее, управляют нашей сознательной ориентацией во взаимоотношениях с внешней средой или помогают ориентироваться, но они не неприменимы к тому, что составляет область под «я». Эго – всего лишь кусочек сознания, плавающий по океану смутных явлений, каковые суть внутренние явления. В этой внутренней области лежит пласт психических событий, формирующих нечто вроде края сознания вокруг «я». Проиллюстрирую сказанное схемой.
Рис. 2. «Я»
Если признать отрезок АА’ порогом сознания, тогда D будет областью сознания, связанной с эндопсихическим пространством В, где правят функции, о которых мы только что говорили. С другой же стороны находится теневое пространство C. Там «я» отчасти смутное, мы не можем заглянуть в него – и остаемся загадкой для самих себя. «Я» познаваемо для нас только в области D, но не в области С. Поэтому мы постоянно узнаем что-то новое о себе. Мы часто думаем, что достигли предела открытий, но это не так: продолжая находить в себе то, другое, третье и так далее, мы порой приобретаем удивительный опыт. Следовательно, часть нашей личности пребывает в неосознаваемом состоянии и в стадии становления; мы не достигли полноты, мы растем и изменяемся. При этом будущая личность, которая возникнет, положим, через год, уже здесь, но пока прячется в тени. «Я» подобно движущемуся кадру из фильма. Будущая личность еще не видна, но движение происходит и постепенно будущее проступает. Эти возможности развития принадлежат темной стороне эго; мы хорошо осознаем, кем были в прошлом, но не догадываемся о том, кем станем.
Поэтому первая функция эндопсихической стороны – память. Функция памяти, или воспроизведения, связывает нас с тем, что выпало из сознания, очутилось в подсознании, было подавленно или отброшено. То, что мы называем памятью, есть способность воспроизводить бессознательные содержания, и это первая функция, которая четко выделяется во взаимосвязи нашего сознания и содержаниями, недоступными взору.
Вторую эндопсихическую функцию разъяснить несколько затруднительно. Мы заплываем в глубокие воды, идем дальше во мрак. Для начала определим, о чем речь, – о субъективном элементе сознательных функций. Надеюсь, примеры помогут понять, что имеется в виду. Допустим, вы встречаете какого-либо человека, которого прежде не видели, и, естественно, что-то думаете по его поводу. Причем не всегда эти ваши мысли относятся к разряду тех, что уместно тотчас же высказать вслух; не исключено также, что у вас сложилось ошибочное впечатление, которое будет опровергнуто. Если коротко, налицо субъективная реакция. Это может происходить с людьми, предметами и ситуациями. Любое действие сознательной функции, каков бы ни был ее объект, всегда сопровождается субъективной реакцией, в той или иной степени непозволительной, несправедливой и неточной. Каждому человеку болезненно знакомо это ощущение, но никто не готов признавать за собой такой грешок. Индивидуум предпочитает скрывать свои размышления подобного рода, тем самым доказывая самому себе собственную безобидность и честность – дескать, я хороший человек, ни о чем таком не помышляю и пр. (список любезностей тут длинный). Вообще-то, на самом деле все не так: у всякого индивидуума достаточно субъективных реакций, но признаваться в них он стесняется. Вот что я называю субъективными элементами, которые являются важной составляющей во взаимоотношении с внутренней стороной «я». Они определенно мучительны, и потому мы норовим отвернуться от теневой стороны эго; нам не нравится созерцать собственную тень; многие люди в нашем цивилизованном (zivilisierten) обществе полностью утратили свою тень, избавились от нее. Теперь они двумерны, лишились третьего измерения, а с ним обыкновенно теряется и тело. По правде говоря, тело – друг крайне сомнительный, оно выполняет действия, которые нам претят, а о ряде телесных действий и подавно не принято упоминать. Само тело нередко выступает олицетворением этой тени «я». Порой оно оказывается этаким скелетом в шкафу, от которого, вполне естественно, хочется отделаться. Пожалуй, сказанного достаточно для разъяснения идеи субъективных элементов. Как правило, это некая предрасположенность действовать определенным образом, зачастую неблагоприятная.
Из этого определения имеется единственное исключение: речь о тех, кто не живет, в отличие от всех нас, на позитивной стороне (как мы думаем), кто вечно попадают впросак. Таких людей у нас в Швейцарии называют «растяпами» (Pechv?gel); они постоянно влипают в неприятности и доставляют беспокойство другим, поскольку живут в своей собственной тени, как бы проживают собственное отрицание. Это те самые люди, которые вечно опаздывают на концерт или на лекцию; в силу своей скромности, не желая мешать всем остальным, они прокрадываются в зал под конец мероприятия, спотыкаются и роняют стулья, поднимая жуткий грохот, из-за чего все на них оборачиваются. Таковы эти «растяпы».
Теперь перед нами третий эндопсихический элемент – о функции уже говорить не приходится. Когда речь заходит о памяти, это точно функция, но даже память лишь до некоторой степени произвольна и управляема. Очень часто она крайне своенравна, будто капризная лошадь, которую никак не усмирить. Ей случается отказывать нам, ввергая в смущение. Субъективные элементы и реакции в этом отношении еще более самовластны. Когда же мы сталкиваемся с эмоциями и аффектами, становится совсем скверно. Это явно не функции, а просто события, ведь само слово «эмоция» означает смещение[25 - От лат. Emovere – потрясать, букв. «смещать (movere) вовне (e-)». – Примеч. ред.], сдвиг прочь, благопристойное «я» отодвигается, а его место занимает нечто другое. Мы говорим: «В него вселился бес», «Он вышел из себя» или «Что на него сегодня нашло?», подразумевая, что человек ведет себя как одержимый. Дикарь не скажет, что он сердит без меры; он заявит, что в него вселился дух, полностью изменивший его характер. Нечто в этом духе происходит и с эмоциями: вы больше не в себе, вы одержимы, власть над собой почти исчезла. В таком состоянии внутренняя сторона человека берет верх, чему не удается помешать. Конечно, можно долго сжимать кулаки и внешне вести себя спокойно, однако главной в индивидууме будет тень.
Четвертый важный эндопсихический фактор я называю инвазией, или вторжением (Einbruch). Теневая, бессознательная сторона торжествует и непосредственно вторгается в сознание. Сознательное поведение минимизируется. Сюда относятся и те состояния человеческой жизни, которые необязательно характеризовать как патологические: они патологичны лишь в старом смысле этого слова, когда патология означала науку о страстях. В этом значении можно, конечно, говорить о патологичности, но на самом деле это экстраординарные состояния, когда индивидуум целиком подвластен бессознательному и способен вытворить что угодно. Любой может лишиться сознания более или менее нормальным образом. Например, не стоит утверждать, будто истории, хорошо известные нашим предкам, аномальны, ибо они повествуют о вполне обыденных явлениях в кругу первобытных людей. Те рассуждали о бесах, об инкубах, о духе, вселившемся в человека, о бегстве души из тела (одной из душ, каковых всего насчитывали до шести). Когда душа покидает человека, тот оказывается в изменившемся состоянии, лишается самого себя и страдает от утраты личности. Подобное нередко наблюдается среди пациентов-невротиков. В отдельные дни или время от времени они вдруг теряют силы, теряют себя, подпадают под чужое, непривычное влияние. Эти явления сами по себе не патологичны, они относятся к общей феноменологии человека, однако если они становятся привычными, то впору говорить о неврозе. Все перечисленное ведет к неврозам, но также встречается и у нормальных людей. Поддаваться непреодолимым эмоциям – не патология, это просто нежелательно. Нет нужды применять слово «патология» к нежелательным явлениям, ведь на свете хватает всего такого, что нежелательно, но обыденно (в частности, сборщики налогов).
