Змеиная пустошь. Сокровище змеелова
Мика дул, склонив голову и сложив руки, и по трещащим прутикам разбегались розовые и жёлтые языки пламени. Он сломал о колено бесцветную ветку и положил её в огонь. Тот обнял её с приветственным шипением и потрескиванием. Мика подбросил ещё дров и, удостоверившись, что огонь не потухнет, снова залез в рюкзак – за медным котелком, который держал на самом дне. Мика набрал в него воды и поставил на огонь. Затем, отряхнув грибы и нарезав чёрные корешки, он бросил скудную горсть припасов в воду.
Острый, мучительный голод корчился в его впалом животе, но ускорить готовку было никак нельзя. Корни нужно было проварить, чтобы они утратили резкий горький вкус и превратились в жидкую кашицу, которая получалась хотя бы наполовину съедобной. Этого было мало – но больше у него ничего не осталось. Мика поймал своё отражение в неподвижной воде: он был измождён, худ, как палка, рёбра болезненно торчали из-под обтянувшей их кожи, – и тут он вдруг осознал, что умирает от голода.
Над озером пронеслось холодное дыхание воздуха. Солнце теряло свой жар. Внизу, в зелёной глубине озера, крупные рыбы сновали туда-сюда, поблёскивая, как состаренное золото. У Мики мучительно сводило живот, и он в голос проклинал себя за то, что не захватил ни рыболовной сети, ни копья. И вот он, ослабевший от голода, стоял возле озера, полного еды – только руку протяни.
Он услышал за спиной бульканье закипающей воды и уловил слабый запах размягчающихся корней козлобородника. Ему придётся съесть этот водянистый суп в надежде, что завтра ему хватит сил обойти берег и раздобыть еды.
Мика взял небольшой камень и с досады швырнул его в озеро. Он наблюдал за рябью, расползавшейся по спокойной воде, как вдруг всё в одночасье преобразилось. Озеро забурлило и вздыбилось, и из самого его центра поднялся огромный куполообразный бугор, который затем обрушился грохочущим каскадом белой воды: на поверхность вырвалась голова чудовища.
Мика отшатнулся.
Огромная голова была широкой, с нависшими бровями и кожей, напоминавшей грубую кору; череп обрамляли два гребня из острых пластин, похожих на зубцы башни. Два огромных глаза с тяжёлыми веками венчали тонкую длинную морду, которая на конце сплющивалась в широкое плоское блюдо, будто клюв громадной утки.
Озёрный змей приподнялся выше, стала видна его чешуйчатая шея, толстая, как ствол вековой сосны, но при этом изогнутая, как вопросительный знак. Затем показалась спина шириной с амбар; к изогнутым плечам крепились короткие недоразвитые крылья. Существо раскачивалось из стороны в сторону, вокруг него поднималась и бурлила вода.
Глубокий скорбный рёв сотряс хрупкий воздух и отозвался эхом со всех концов озера. Огромный змей смотрел на Мику в упор. Усы, свисавшие из уголков его пасти, дрожали, с них стекала вода. Его огромный плоский клюв вздрогнул. Глаза под тяжёлыми веками сузились до тёмных прорезей.
Голый и беззащитный, Мика уставился на него, разинув рот.
Существо медленно приподнялось и опустило голову. Затем, глубоко вздохнув, оно скользнуло под воду, будто лезвием рассекли шёлк. Ещё мгновение его зубчатый гребень расчерчивал поверхность воды, но вскоре исчез и он.
Мика карабкался на скалу, спеша собрать вещи, но вдруг под водой всё заходило ходуном, и на поверхность вырвался столб брызг. С резким грохочущим звуком озёрный змей выпрыгнул на поверхность и взлетел высоко в воздух, выгибая спину и корчась.
Он достиг высшей точки своего невероятного прыжка и снова устремился вниз; солнечный свет блестел на его отполированной чешуе. Он опустил голову, его тело упало в воду могучим ударом, а вслед за ним обрушился и его массивный хвост. И когда существо нырнуло, Мике показалось, что озеро наполовину вышло из берегов. Мощный гейзер поднялся в воздух и залил берег.
Мику окатило водой с ног до головы.
Когда всё успокоилось, он откинул мокрые волосы с лица и уставился на поверхность воды. Огромный змей скрылся так же внезапно, как и появился. Волнение прекратилось, и озеро снова было спокойным. Откуда-то поблизости доносилось судорожное шлёпанье; Мика посмотрел вниз и увидел крупную рыбу, бьющуюся на камне прямо у него под ногами.
Неподалёку лежала ещё одна, и третья прямо рядом с ней. Осмотревшись, Мика увидел, что берег усеян десятками рыб, которые извивались и корчились среди ила. Широкая улыбка расползлась по его лицу, синевато-серые глаза сощурились.
Костёр шипел и сильно дымил под перевёрнутым котелком, поленья намокли, пламя почти погасло. Но Мике было всё равно. Огромный озёрный змей щедро одарил его. Он наклонился и поднял крупную рыбу.
Сегодня, думал он, вертя в руках добычу, он отобедает по-царски.
Он не заметил тень, встрепенувшуюся далеко над озером, тень, которую отбрасывал огромный белозмей, паривший высоко в предвечернем небе. Белозмей и его наездник.
Глава десятая
Илай Винтер посмотрел вверх, его глаза сузились под тяжёлыми веками, а подбородок, обросший щетиной, серебрился в мерцающем свете. Перекинув тяжёлый рюкзак на другое плечо, он осматривал скалистый склон перед собой и линию горизонта вдали – грифельно-серую на ровном чёрном.
Наступившая ночь избавила от удушающего зноя. Скалы, покрытые редким кустарником, и каменистые осыпи остыли; изломанные стрелы молний с треском разрывали и расцвечивали тёмное небо.
Скалолаз вынул изо рта изжёванный корешок, рассмотрел его и снова взял в зубы.
В ту же минуту прерывистые всполохи молний у него над головой слились в одно блестящее покрывало, которое озарило небо и осветило расстилающийся вокруг безжизненный скалистый пейзаж. Чуть вдалеке на фоне белого неба чернела сложенная из камней хижина.
Выплюнув горьковатый корень, скалолаз криво усмехнулся, выпрямился и направился к каменному укрытию. Этой ночью он отлично выспится.
Он приблизился к хижине. Из отверстия в середине крыши не шёл дым, из щелей в стенах не просачивался свет, и это его очень обрадовало: общество ему было совершенно ни к чему.
Пригнув голову, он шагнул в дверной проём. Внутри в горячем воздухе пахло горелым, как будто здесь жгли пергамент, и, казалось, ощущался слабый запах ликёра. В очаге оставались потухшие угли, на каменном столе были разбросаны крошки, а у дальней стены валялась куча грязных одеял. Скалолаз снял рюкзак и положил его перед собой, отстегнул спальный мешок и разложил в одной из ниш. Потом отцепил лампу, приподнял колбу, зажёг спичку и поднёс к фитилю.
Хижина стала похожа на перевёрнутый горшок из серых теней и жёлтого свечения. Камни вокруг отверстия в крыше, служившего дымоходом, закоптились; сквозь него было видно, как молнии в беспорядочном ритме продолжали раскалывать чёрное небо.
Скалолаз по-турецки уселся на краю спального мешка, подтянул к себе рюкзак, расстегнул ремни, развязал узлы и открыл его.
Илай достал сложенную змеиную шкуру и разложил на коленях. Когда он поднял шкуру, его лицо расплылось в довольной улыбке. Гладкая, как металлическая, поверхность, покрытая патиной, отливала ртутью.
Отложив шкуру в сторону, Илай Винтер принялся рыться в рюкзаке. Он вынул глиняный сосуд, открыл пробку и заглянул внутрь.
Мускусный мешок туманозмея, гладкий и круглый, без единого повреждения, плавал в густом жёлтом масле. Воздух наполнил дурманящий аромат, сладковатый и пряный. Скалолаз втянул его носом и снова улыбнулся.
Внезапно в дальнем углу хижины кто-то слишком уж протяжно зевнул. Мужчина повернулся на звук, его удивление сменилось раздражением. Он утратил бдительность. Нахмурившись, он закрыл сосуд пробкой и завернул его в змеиную шкуру. Напротив него зашевелилась груда одеял. Скалолаз убрал шкуру в рюкзак и закрыл его.
– Так вот кто составит мне компанию этой тёмной беспокойной ночью, – прохрипел чей-то голос.
Скалолаз встал, поднял лампу перед собой и направился через хижину, жёлтый сноп света метался туда-сюда по затоптанному полу. В груде одеял, которые он не заметил, сидела фигура; она выпрямилась и щурилась на свет.
Это был мужчина, худой и давно не бритый. Его косматая борода и всклокоченные волосы сливались в один спутанный комок, похожий на гигантский одуванчик. Большие тёмные глаза были широко распахнуты, белки широкими полосами окаймляли радужную оболочку. Внезапно его губы растянулись в улыбке.
– Итак, – воскликнул он, – попутчик!
Голос у него был резкий и зычный. Мужчина вскочил на ноги и сбросил одеяла, которые обнажили поношенную рубашку и потрёпанные штаны из змеиной кожи, исписанные разными знаками и символами. На шее у него висело несколько ожерелий из змеиных зубов, нанизанных на кожаные ремешки. Он протянул Илаю грязную руку.
– Икабод, искатель правды, – представился он. – Каменный пророк и провидец.
Скалолаза передёрнуло и от пронзительного голоса мужчины, и от его слов. Ему ещё не доводилось иметь дело с фанатиками. Он опустил лампу, но продолжал быть настороже. Он взял тонкую руку мужчины и на мгновение сжал её, затем отпустил, удивлённый тем, какой она оказалась горячей.
– Илай Винтер, – грубовато ответил он в своей привычной манере растягивать слова и слегка откашлялся. – Рад с вами познакомиться… каменный пророк.
Оба замолчали. Сухая гроза с молниями бушевала почти у них над головами. Сильный ветер вихрем обвивался вокруг хижины; камни сотрясались от раскатов грома. Молнии вспыхивали в небе и трещали, как разгорающиеся сухие поленья, наполняя каменную лачугу призрачным серебристо-синим светом.
Илай вздрогнул.
Икабод рассмеялся, вращая безумными глазами.
– Голоса предков, друг мой Илай, – объявил он. – Я слышу, как они зовут меня.
Он запрокинул голову и широко расставил руки, уставившись вверх через отверстие в крыше.
– Все мы – потерянные дети на этой земле, что не знает прощения… Надежды нет, пока мы не увидим свет!
Он озирался по сторонам, и тут Илай поймал себя на том, что не может оторваться от пристального взгляда Икабода, будто тот его завораживает. Каменный пророк подался вперёд и осклабился. Каждое его движение было нервным и порывистым, словно из какого-то странного, дёрганого танца, и Илай заметил, что в ответ он и сам всё делает быстрее, не в своём привычном, неспешном темпе.
– Но я совсем забыл о манерах! – воскликнул Икабод. – Такая дикая ночь требует лекарства, не так ли?
Илай смотрел, как оборванец, крутанувшсь на пятках, поспешил обратно к куче одеял и откопал в ней потёртую длинную куртку из змеиной кожи. Он засунул руки в рукава, потом в карманы. Когда он обернулся к Илаю, его ухмылка превратилась в самую широкую улыбку: в руке он вертел кожаную флягу.
– Зелёный ликёр, лучший во всей Змеиной пустоши, – объявил пророк.
Илай упёр руки в бока, кривая ухмылка растянулась на его загорелом лице. Вот что за запах он почувствовал, когда вошёл в хижину.
– Прости, Икабод, но я не знал, что проповедники пьют дурманящие ликёры.
Икабод склонил голову набок и уставился на флягу, сосредоточенно наморщив лоб. Он провёл костлявым пальцем по её неровной поверхности, а затем поднял глаза на Илая, с улыбкой вытаскивая пробку.
– Ликёр успокаивает мне нервы, – сказал он. – И заглушает голоса ночи вроде этой!
Он сделал долгий жадный глоток. Когда ликёр попал в горло, его лицо сморщилось, а ноги исполнили короткую джигу. Затем он резко обернулся вокруг своей оси и, сияя, протянул флягу Илаю.
– Присоединяйся, друг Илай.
Когда Илай Винтер взял флягу и понюхал открытое горлышко, по его лицу медленно расползлась улыбка.
– Запах ничего, – сказал он.
– Как и вкус, – подтвердил Икабод, ободряюще кивая.
– Я, конечно, не очень-то привык к крепким напиткам, – сказал Илай. – Вернее, отвык. Кажется, они ударяют мне прямо в голову, – он снова улыбнулся прежней кривоватой улыбкой. – Но пахнет вкусно.
Подняв флягу повыше, он сделал основательный глоток, выдохнул и причмокнул. Затем глотнул ещё, и ещё – и качнулся назад, проливая при этом ликёр из горлышка фляги.
– Осторожно, друг Илай, – сказал Икабод; его лицо выражало преувеличенную заботу.
Илай улыбнулся и тяжело опустился на спальный мешок, расплескав ещё немного обжигающей жидкости. Что-то невнятно бормоча, он закрыл глаза и уронил голову на грудь.
Икабод сел на колени перед старым скалолазом и какое-то время внимательно его рассматривал. Затем он аккуратно вытащил флягу из его руки и воткнул на место пробку.
– Я же говорил, хорошая вещь, – сказал Икабод, пряча флягу в карман. – А теперь посмотрим, чего ты там наторговал…
Он повернулся на коленях и стал своими грязными переломанными ногтями развязывать кожаные ремни чужого рюкзака. Илай Винтер открыл глаза и выплюнул ликёр, который держал во рту, не глотая. Он схватил Икабода за руку.
– Довольно, проповедник.
Говорил он мягким и мурлыкающим голосом, но хватка, с которой он сжал запястье каменного пророка, заставила Икабода заверещать от боли. Каменный пророк дёрнул головой и ощутил прикосновение острого лезвия к своей шее.
– Не надо, не надо, не надо, – вскрикнул он, пытаясь отпрянуть.
– Одно движение, и я перережу тебе горло, – спокойно сказал Илай.
– Я не хотел обидеть тебя, друг Илай, – протестовал Икабод пронзительно-возмущённым голосом. – Я… я хотел посмотреть, вот и всё. Просто хотел узнать, что несёт с собой попутчик… Быть может, мы могли бы обменяться. Это всего лишь сделка, – он не переставал корчиться и извиваться. – Понимаешь? Обмен тем, что у нас есть…
– Обмен, – повторил Илай и фыркнул. – За кого ты меня принимаешь? Я, по-твоему, какой-то дурачок с равнин, у которого ещё молоко на губах не обсохло? Первый раз в горах? Тебе понадобится что-то посильнее ликёра, чтобы одолеть меня, проповедник!
– Пощади, прошу! – пищал каменный пророк. – Сжалься!
Илай стиснул челюсть Икабода рукой и крепче прижал лезвие к его вытянутой жилистой шее. Можно было услышать запах страха, который сочился даже из пор каменного пророка.
Внезапно хижину сотряс мощный раскат грома, такой громкий и сильный, что Илай невольно дёрнулся. Икабод вскрикнул. Высоко над отверстием в крыше кроваво-красное небо побелело и раскололось на тысячу неровных осколков.
Изломанная молния с треском и шипением сорвалась с неба. Она раскаляла воздух и обжигала ветер, зигзагом, как кривой костлявый палец, спускаясь к отверстию в крыше хижины. Она коснулась поднятого вверх лица пророка и ударила в самую середину лба.
Илая Винтера отбросило в сторону.
Считаные секунды молния блестящей леской свисала с крыши хижины. Проповедник стоял, как пойманный ею на крючок, весь в облаке света от кончиков пальцев босых ног до нимба спутанных волос на голове. Его бешеные глаза были широко распахнуты, из застывшего рта стекала слюна, а тощее тело дёргалось в мучительном танце.
И тут молния оборвалась. Илай подумал, что Икабод вот-вот упадёт.
Но он не упал. Он остался стоять. Затем, под пристальным взглядом Илая Винтера, каменный пророк развернулся и рванул навстречу яростной буре, спотыкаясь, дымясь и вопя куда-то в небо.
Глава одиннадцатая
Ботинок Мики ударился обо что-то твёрдое. Он рухнул на землю, ударился запястьями; дыхание сбилось. Оглянулся назад, чтобы понять, обо что споткнулся, и тихо вскрикнул.
– О господи! – выдохнул он.
Это было мёртвое тело, лежавшее в тени одной из высоченных скал. Падальщики ещё не добрались до него: у трупа ещё оставались глаза.
Мика присел на корточки, потянулся вперёд и пальцами прикрыл ему веки. От прикосновения к влажной коже Мика вздрогнул и, усевшись на землю, принялся тереть ладони друг о друга, будто пытаясь избавиться от неприятного ощущения.
Мика вытянул шею и огляделся. Он оказался у основания зубчатой скалы из тёмной, прочной кристаллической породы, пёстрой от белых вкраплений, каждое размером с кулак.
Мертвец был одет в тяжёлую одежду. Широкий капюшон, серые кожаные сапоги, узкие брюки с подкладкой и просторная куртка: в её карманах было полно верёвок и проволок; из одного торчал нож-шкуродёр с резной ручкой и зубчатым лезвием.
Мика заметил тусклое бурое пятно на передней стороне куртки мертвеца. Он потянулся вперёд, дрожащими пальцами расстегнул костяные застёжки и откинул полу куртки.
И тут у него перехватило дыхание.
По рубашке расползлось огромное пятно крови, высохшее и коричневое по краям, но всё ещё алое и глянцевое в центре. Кровь вытекала из тёмной раны посередине груди, нанесённой чем-то тонким и острым, как копьё или пика.
Мика поднял глаза. И увидел ещё один труп.
Он был переброшен через торчащий выступ скалы прямо над Микой. Одна рука свисала, её ладонь тянулась, будто прося чего-то, а запрокинутая голова болталась, уставившись на него невидящим взглядом. Рот с тонкими губами застыл в беззвучном крике.
Глубокая рана зияла у него в груди, как и у того, что лежал на земле; но внимание Мики привлекла изящная подзорная труба, свисавшая с цепи на шее мертвеца.
Мика встал, приподнялся на носках и схватил подзорную трубу. Он легко стянул цепь. Тело дёрнулось, невидящие глаза мертвеца, казалось, сверлили его взглядом. Мика уже вешал себе на шею цепь с подзорной трубой, когда на него обрушился удар…
Чудовищной силы удар в грудь отбросил его назад. Рухнув, он лежал, не способный даже вдохнуть. Затем, преодолевая нестерпимую боль, пронзавшую тело, он перевернулся и вперился в сгущающуюся тьму округлившимися от ужаса глазами.
Мика достал свой нож.
Уже стемнело, спускался туман, вязкий и серно-кислый. Вскрикивая от боли, Мика неловко поднялся на ноги, его грудь горела адским пламенем. Он осторожно дотронулся до того места, где болело. Кончиками пальцев Мика нащупал дыру в своей кожаной куртке и что-то липкое, тягучее.
Это была кровь, его кровь.
В эту самую минуту дикий пронзительный визг эхом пронёсся между скалами. Подняв вихрь движения и разгоняя потоки спёртого воздуха, перед ним из тумана появилась гигантская угловатая фигура. Мелькнули неясные очертания острых когтей, на секунду Мика поймал на себе взгляд сверкающих глаз, и спустя мгновение огонь обжёг его кожу и опалил волосы.
Изо всех сил прижав ладонь к ране, Мика побежал. Воздух был неподвижен, и он не слышал ничего, кроме звука собственных шагов.
Что бы это ни было, теперь оно возвращалось. Потоки воздуха проносились мимо, бешено кружась, дёргая за плащ и норовя сорвать шляпу, и он почувствовал, как что-то ударилось о рюкзак на его спине.
Он оглянулся. Ужасающего вида копьё целилось ему в голову. Он успел увернуться, и оно отскочило от его плеча.
Он пробирался через запутанный лабиринт ущелий, пригибаясь и то и дело приседая. Рука была липкой от крови, которая сочилась сквозь пальцы. Он уворачивался от падающих камней и валунов, спотыкался о насыпи; в голове всё плыло, ноги слабели.
Кровь капала на камни. Дышать становилось всё труднее.
Он всё бежал и бежал. Вот уже высокие зубчатые скалы остались далеко позади; вот уже и то, что преследовало его, перестало за ним гнаться; вот уже и ночь накрыла его вязким туманом. А он продолжал бежать.
Силы покидали его, ноги отяжелели и при каждом шаге грозили подкоситься. Он с трудом сглатывал, хватая ртом воздух; боль в груди усиливалась, будто в его плоть всё глубже ввинчивали острый клинок. Мика рухнул, затем снова заставил себя подняться на ноги. Он еле-еле плёлся вперёд.
И тут он увидел его прямо перед собой: жёлтый свет в густом воздухе, будто сами камни были в огне. Секунду он колебался, но затем, шатаясь, направился к нему.
Тонкая струйка крови стекала на камни, по которым он ступал. Каждый раз, как он останавливался, кровь собиралась в маленькие лужицы; одна из них осталась у дверного проёма, через который он ввалился внутрь.
Он упал на колени и зажал обеими руками обильно кровоточащую рану, с трудом пытаясь отдышаться. Боль и тошнота накрывали его волнами. Голова кружилась, мерцающий свет и тени сливались в одно пятно. С тихим сдавленным стоном Мика провалился в небытие.
Глава двенадцатая
Мике снилось, что он снова там, в имении. Три месяца назад…
Гомон разгорячённых ликёром голосов разбудил Мику в его укрытии за бочками с дождевой водой в дальнем углу двора. Наступила ночь. Гости расходились, а окна балкона Серафиты были залиты золотистым светом ламп.
Он с трудом поднялся на ноги и подождал, пока голоса не стихнут, а затем прокрался через двор и оказался прямо под её балконом. Он задрал голову, приложил ладони ко рту и заухал, как сова. Её окна оставались закрытыми. Он снова ухнул, и его сердце бешено забилось: в проёме открывшегося окна появилась Серафита.
– Мика, – прошептала она. – Это ты?
Она оперлась на перила и посмотрела вниз. Их глаза встретились. Она нахмурилась.
– Я не думала, что ты придёшь.
– Прости, Серафита, – он в смущении шаркал ногами. – Но я ждал, когда разойдутся гости. У меня кое-что есть для тебя – к твоему первому празднику…
– Ну и? – спросила она. – Так и останешься там на всю ночь, болтаться одиноким петухом, или поднимешься поздравить меня как следует?
Мика забрался по шпалерам, которые расчерчивали стены дома, и вскарабкался на балкон. Серафита взяла его за руки и провела через открытые двери прямиком в свою спальню. Губы Мики растянулись в улыбке.
– Ты сегодня замечательно выглядишь, – сказал он.
Серафита отпустила его ладони и отступила на шаг. Она расстегнула серебряный зажим и распустила волосы. Затем подмигнула и покружилась перед ним. Её платье с изящной вышивкой переливалось, развеваясь, и Мике ужасно хотелось обнять её за тонкую талию.
– Отец специально его заказал, – сказала она. – К моему первому празднику.
Мика расстегнул куртку и вытащил свёрток, который прятал на груди. Он осторожно развернул ткань и достал вырезанную из букового дерева фигурку лошади на полном скаку, с развевающейся гривой и раздутыми ноздрями.
Это был Пешнег, конь Серафиты.
– Это… к твоему празднику, – запинаясь, сказал Мика.
Серафита приняла подарок, едва взглянув на него.
– О, Мика, – сказала она и небрежно положила резную поделку на туалетный столик. – Это так мило.
Мика посмотрел на фигурку – над которой он трудился столько ночей, стирая в кровь посиневшие от холода пальцы; за которую его избил Калеб, когда увидел, что Мика израсходовал на неё хорошее льняное масло; которая, он надеялся, даст понять Серафите, как он её любит и как она ему дорога…
Он с грустью смотрел на свою работу. Она оказалась ненужной. Грубой и безжизненной.
Рядом с ней лежала брошь, сделанная из филигранного золота, усыпанная по краям драгоценными камнями, а в центре на изысканном чёрном камне красовался силуэт лошади, вставшей на дыбы. Очень тонкая, совершенная работа…
– Будешь стоять там и глазеть всю ночь, деревенщина? – спросила Серафита.
Она притянула его к своему тёплому телу и увлекла к кровати…
Глава тринадцатая
Мика открыл глаза, силясь понять, где он. Он попытался привстать, но у него перехватило дыхание от резкой боли. Подняв руку, он нащупал повязку, сдавившую ему грудь и мешавшую дышать.
Человек в видавшей виды одежде сидел за каменным столом посередине каменной хижины и пристально изучал Мику. Увидев, что тот очнулся, он встал и подошёл к нему. Наклонившись, он протянул Мике кожаную флягу.
Мика приподнялся и сел, хрипло постанывая от боли. Взял флягу, обтёр её горлышко и сделал глоток.
Ликёр. Крепкий, резковатый и разгорающийся огнём в горле и груди. Мика вернул флягу мужчине.
– Ещё немного?
Мика облизнул губы. Ликёр был хорош. Мика поднял глаза на мужчину, предлагавшего ему флягу. Его бледно-голубые глаза смотрели равнодушно. Мужчина языком переместил кусок жёваного корня из одного уголка рта в другой.
– Ну?
– Вы уверены?
– Я не стал бы предлагать, если б не хотел поделиться, – выдавил он, взбалтывая содержимое фляги. – Будешь, не будешь – мне всё одно.
Мика потянулся за флягой, снова протёр горлышко ладонью и сделал глоток, а затем протяжно выдохнул, выражая одобрение.
По качеству напиток был чем-то средним между грубым самогоном с фермы и мягким ароматным ликёром, который он однажды пробовал, – из зелёного сосуда со сломанной восковой печатью. Он немного обжёг язык, но зато глаза после него не слезились, и Мика с удовольствием ощутил тепло, которое ликёр разливал по его телу. Мика вытер губы тыльной стороной ладони.
– Понравилось?
– Очень, – сказал Мика.
Он вернул флягу мужчине, тот поднёс её к губам и сделал глоток. Затем свёл брови, прищурился и наклонился чуть вперёд.