Нет, с ним невозможно говорить нормально. Что не слово – шутка, любая попытка перевести тему в нужное русло – он уводит к постели или чему похуже. Или я неправильно расцениваю наши весовые категории в борьбе умов, или лыжи не едут.
– Что ты вообще здесь делаешь? – устало спросила я и потерла лоб. Голову сдавило обручем, отчего по вискам ударили набатом барабаны и загремели в ушах. – Уже должен на радостях заключать сделку с Иваном Петровичем, а не изображать идиота перед чужим мужем и тещей.
Морозов цокнул языком, потом протянул мне смартфон. Наши пальцы соприкоснулись всего на мгновение, но его хватило, чтобы пресловутая дрожь возбуждения все-таки ударила молнией в позвоночник. Проклятие! У этого оленя два несомненных достоинства: Рудольф чертовски красив и до тошноты обаятелен.
Последнее ему явно развили где-то в школе юных талантов, возможно, в театральном колледже или каком-нибудь творческом кружке. Уж очень хорошо и вольготно Морозов чувствовал себя на людях. Буквально сосредотачивал их внимание на своей персоне.
– Видишь ли, в чем суть, Сахарок, – вздохнул притворно Рудольф. – Два месяца назад моя сделка тоже сорвалась. По причинам, о которых я предпочту не упоминать без лишней необходимости.
Я сжала челюсть и шумно вздохнула. Ладно, ничего. Он ведь не обязан объясняться, хотя перерыв в два месяца действительно подозрителен.
– И не буду спрашивать, почему ты приехала сюда только сейчас. Под Новый год, – он выразительно склонил голову и хмыкнул. – Суть в чем. Штерн сейчас болтает с дочкой по телефону, радуется как ребенок. Брошенный старик, детям особо не нужен. Лишь его талант и деньги, которые он регулярно в клювике приносит. Тоскует, грустит, впереди праздники – а Иван Петрович один.
– Ну? – поторопила я.
Рудольф сделал мягкий шаг ко мне, нависнув своими сантиметрами. По моим подсчетам, где-то целых сто восемьдесят пять или чуть больше. Ладони легли по обе стороны от головы, опьяняющая вишня буквально пригвоздила спиной к препятствию двери позади.
– Штерн пытается за наш счет разнообразить жизнь, – улыбнулся Рудольф. – Видит в двух соперниках то, что хочет. А мы как клоуны вынуждены его развлекать. Сделка-то нам нужна. Иван Петрович будет тянуть резину до конца десятидневных пьянок населения. Или пока дочка не вернется из Италии.
В моей голове тараканами забегали мысли. Вот оно как. Неудивительно, что Штерн так горячо рассказывал о советском прошлом, всеми силами оттягивал тему договора. Мы нечто вроде замены семьи, люди, способные спасти печального старичка от мрачных дум и одиночества.
Я распахнула глаза и страшно разозлилась. Нашел тоже бесплатное развлечение! Пусть я – профессионал, но не игрушка же. Нельзя повесить меня на елку или вставить в музыкальную шкатулку, чтобы та скрашивала серые дни приятной мелодией!
«Надо его дожать, – гневно подумала я. – Ничего, попробуем иначе. Или выпытать контакты дочери»
За этим занятием я упустила Рудольфа. Он склонился ниже и шепнул на ухо:
– Омела.
– Что? – вздрогнула я.
В следующий момент гарцующие тараканы-революционеры, требующие крови старика, разбежались по шхунам, когда Рудольф поцеловал меня.
Глава 6
У поцелуев разный вкус.
Для одних людей они остаются высокопарными строчками на страницах любовного романа, а в жизни выглядит мучительной процедурой слюнообмена. Для других – соприкосновение губ превращается в ритуал блаженства.
Мне повезло, поскольку все мои кавалеры умели целоваться. Лучше или хуже – но баллов на шесть из десяти возможных тянул даже самый неумелый представитель мужского пола. Кажется, то был Петька из 8 «Б», который раз пять приглашал меня на свидание в кино. Или Марат? Уж не упомнить.
Сначала вкус отдавал жвачкой с химическим ароматом арбуза или мятными конфетами. Иногда горечью первого глотка крепкого чая и зубной пасты. Потом, когда в моей жизни появился Назар, в голове прочно засело сравнение с кедровыми орехами и кофе; терпким, горячим, где страсть как не хватало молока для смягчения композиции.
С Рудольфом я поняла, что значит фраза «сладость поцелуя». Ни у кого из бывших парней губы не отдавали вишней, политой настоящим шоколадом, хрустящими перьями миндаля и… пряниками. Обычными имбирными пряниками, коими полнились кондитерские магазины в преддверии новогодних каникул.
И чтобы продлить свое наслаждение, я схватила Морозова за плечи и жарко ответила ему. Отдала, так сказать, должное его умению работать языком не только словесно, заодно получила убойную дозу дофамина в мозг. Отлично помогло справиться с мыслями и все-таки оторваться от оленя. Ровно на целых десять секунд.
– Иван Петрович нас потеряет, – пробормотала я и быстро опустила ресницы, чтобы Рудольф не заметил лихорадочный блеск в глазах.
– Ему сейчас не до нас, – Морозов снова потянулся ко мне. Пришлось подогнуть колени и съехать немного вниз по двери.
Я задрала голову и взглядом поймала темно-зеленые вытянутые листья омелы с россыпью красных ягод, что каплями вина усеяли венок с крупным алым бантом. Не хрусталь – пластик, оно и понятно. Кто в здравом уме повесит стекло на дверь? А настоящие венки поди достань – даже при нынешнем разнообразии почти нереально.
Хм…
Коварный олень подцепил зубами серьгу, возвращая меня обратно в стоячее положение, чтобы продолжить безобразничать. Мои ногти терзали ткань рубашки, Рудольф добрался до шеи и нащупал спусковой механизм мурашек. С губ сорвался вздох, смешались перед глазами краски в неясное пятно; остались только малахитовые радужки и коварное мурлыканье каких-то романтичных глупостей в приоткрытый рот.
Прекрасный образец, жаль, существует исключительно в качестве демоверсии рыцаря на красной машине. Через день или два закончится срок обслуживания, а лицензия выйдет в большую копеечку. Душевную.
– Рудольф? – я прикусила его подбородок и в последний раз втянула аромат вишни.
– М-м-м?
– Копыта на уровне плеч! Сми-и-ирно! – рявкнула так, что бедолага отскочил от меня и чуть не снес елку.
– С ума сошла?! – фальцетом взвизгнул Рудольф, при этом дважды себя ощупал. Вдруг я там чего откусила. – Зачем орать-то? Как будто налоговая пришла за чемоданом денег под моим алоэ в саду!
– У тебя есть чемодан денег, алоэ и сад? – заинтересовалась я, незаметно открывая дверь.
– Нет, но я представил себя вором в СИЗО. Вся жизнь перед глазами промелькнула, когда мои любовно украденные миллионы засчитали в пользу государства. Ужас.
– Плати налоги и спи без задних копыт, – пробормотала я, оглянувшись на образовавшуюся щель. Судя по голосу, Иван Петрович прощался с доченькой. Значит, пора. – Говоришь, надо старичку внимания?
– Ты чего задумала? – насторожился Рудольф и прекратил стенать про истрепанные нервы.
– Закусила удила, рогатый, – я махнула рукой и бросилась в коридор.
Все тот же поворот сюжета, но на сей раз в мою пользу.
Дрожащая рука Ивана Петровича опустилась, пальцы разжались, старенький смартфон упал на паркет. Самое время спасать грустного Штерна от грусти. Немного чуда никому из нас не помешает. Вдруг мне за доброе дело где-то в карме зачтется?
– Иван Петрович! – позвала я застывшего Штерна, и он поднял на меня пустой взгляд.
Ох, ну и дети пошли. Хотя кто там знает, почему у отца с дочерью настолько безобразные отношения.
Следом за мной из гостиной решительно выскочил Рудольф. Явно намеревался помешать мне выиграть гонку брендов. И затормозил, когда я спросила:
– Не хотите приготовить глинтвейн?
Выстрел в небо, но точно в цель. Омела – символ Рождества. Католики очень ее любили, множество традиций и мифов связано с довольно безобидным растением-паразитом. Мое предложение зажгло не просто интерес, оно вызвало поистине детский восторг в темных зрачках Ивана Петровича.
Однако плечи Штерна вдруг поникли после непродолжительной мыслительной работы.
– У меня нет апельсинов и специй, – вздохнул он. – Давненько не варил себе этот напиток. Обычно его делала Мариночка, но когда ее не стало…
Иван Петрович осекся, а я с улыбкой крокодила повернулась к Рудольфу и пропела:
– Ну ничего, мы с Рудиком все организуем. Да? Сбегает до магазина и поможет мне с готовкой?
