Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона
Мария Александровна Филимонова
Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона
Введение
Первая американская революция XVIII века… Десять лет антианглийских протестов. Восемь лет войны. Наконец, принятие федеральной Конституции 1787 г. и создание стабильной федерации. Эти годы глубоко перепахали Америку. Не только появилось новое государство. Изменилась и жизнь обычных людей.
В глазах современников революция стала началом американской нации. Южнокаролинский историк Дэвид Рамсей подчеркивал, что революция дала начало американской нации: «Местные предрассудки ослабли. Частые контакты смягчили взаимные трения, и было заложено основание для создания нации из разнородных материалов»1. Примерно 2,5 миллиона человек, составлявших население тринадцати британских колоний в 1776 г., начали осознавать себя по-новому. Автор Декларации независимости США Томас Джефферсон рассуждал в переписке с французским активистом Ж.П. Бриссо: «Вы правильно заметили, что нас больше нельзя называть англоамериканцами. Это название теперь описывает только жителей Новой Шотландии, Канады и т.д. Я применил к нашим гражданам термин “федероамериканцы”, поскольку с нашей стороны было бы не очень прилично присвоить себе лестное название “свободные американцы”»2.
Подъем национального самосознания сопровождался своего рода антиглобалистским импульсом. Европейские великие державы, прежде всего, Франция и Великобритания, не только были могущественны в военном отношении, но и могли навязать другим нациям свою культурную повестку, свои модели потребления. Недаром миссис Рэкет, нью-йоркская дама из комедии Уильяма Данлэпа, хвалилась тем, что не уступит самым изысканным европейцам3. Европейское было престижным. Американская революция сделала отказ от импорта одним из своих лозунгов. Дэвид Рамсей заявлял в связи с ратификацией Конституции США: «До сих пор наши нравы, обычаи и одежда регулировались обычаями Европы; но, объединившись под одной властью, наш народ будет иметь нечто свое, оригинальное, чему он сможет подражать и экономить деньги, которые теперь нелепо расходуются на следование моде других стран»4.
Равенство тоже было частью революционной утопии. В воображении современников США представали страной свободных фермеров, где не ценятся пышные родословные и каждый может достичь чего угодно, – ранняя версия мифа об Америке как стране безграничных возможностей. Массачусетский политик, госсекретарь США в 1795–1800 гг. Тимоти Пикеринг уверял: «Если человек обладает добродетелью и способностями, не имея при этом ни шиллинга, он все же может стать президентом Соединенных Штатов. Разве это похоже на аристократию?»5 Это было, конечно же, далеко от реального американского общества XVIII в., где существовала собственная аристократия, хотя бы в лице «набобов» Южной Каролины и «джентри» Верхнего Юга. И все же революция действительно потеснила традиционные политические кланы во власти. Рядовые американцы получили новые возможности политического действия6.
Для представителей элиты все это выглядело как своего рода «восстание масс». Виргинские джентльмены из пьесы Роберта Манфорда «Патриоты» (1777) сетовали на то, что функционеры новых революционных органов власти – наглые выскочки, опьяненные свободой; женщины увлеклись политикой, оставляя свои традиционные роли; слуги вели себя вызывающе7. Консерваторы-тори оплакивали правление «милорда Толпы».
Понятие борьбы за свободу, в революции в XVIII в. было тесно связано с понятием добродетели. Революция мыслилась не только как уничтожение тирании во имя свободы, но и как борьба с пороком и торжество добродетели. Джон Адамс, будущий второй президент США, излагал теорию республики добродетели следующим образом: «Подобное [республиканское] правление должно поддерживаться лишь чистой религией или суровой моралью»8. Республиканская простота нравов должна была распространиться во всех областях жизни – начиная с языка и манер и кончая политикой. Представление о добродетели XVIII в. применительно к другой революции иногда описывается как «суровое счастье Спарты». «Христианская Спарта» – так это сформулировал Сэмюэль Адамс, один из главных идеологов Американской революции. Отказ от импортной роскоши, домотканая одежда, самоотречение во имя родной страны – так мог выглядеть идеальный патриот в 1775 г.
Революция приводила к высокой политизации быта. Повседневное меню, одежда, танец, даже способ лечения болезни могли быть знаком партийной принадлежности, лояльности или нелояльности «американскому делу».
Немалое влияние на американскую повседневность оказывали культура Просвещения и неотделимый от нее на практике классический республиканизм. Индоктринация масс идеями Просвещения была велика9. В повседневности их внедрение могло принимать различные формы, от бойкотов импорта как проявления республиканской добродетели до распространения оспопрививания, тесно связанного с просвещенческим культом науки и прогресса.
И все же американцы XVIII в. жили не только революционной борьбой. Строгость классического республиканизма причудливо сочеталась у них с бытовым консьюмеризмом. Историки говорят о «революции потребления» в середине столетия. Ее выражением служит значительная степень глобализации потребления. Она особенно хорошо прослеживается в ранней Америке, где собственное производство еще не было развито. И как бы пламенно революционная пропаганда ни призывала к «простоте нравов», рекламные блоки американских газет старались завлечь читателей совсем другими приманками. Их любимым словом была «жантильность» (gentility). «Жантильность» была также приметой элитарности. Она превращала потребителей и потребительниц – хотя бы в собственном воображении – в джентльменов и леди. К несчастью для себя, им приходилось сталкиваться не только с новыми идеалами, прививаемыми классическим республиканизмом, но также с законодательными запретами определенных видов жантильных развлечений, излюбленных блюд и напитков и т.п. Свои коррективы вносила и военная экономика с ее безудержной инфляцией и дефицитами.
Простота нравов считалась присущей республике, а жантильность – монархии. Джон Адамс писал своей приятельнице: «Скажите, мадам, вы за американскую монархию или за республику? Монархия – это самое благородное и самое модное правительство, и я не знаю, почему бы дамам не считаться с элегантностью и модой в вопросах правительства, как относительно платьев, бюро или экипажей. Что касается меня, то я настолько безвкусен, что предпочитаю республику»10. И в то же время в молодой американской республике жантильность, джентльменское поведение были важной политической характеристикой. Предлагая кандидатов на нью-йоркский ратификационный конвент в 1788 г., их сторонники не забывали похвалить «обаятельные», «непринужденные» или хотя бы просто «приятные» манеры своих протеже11.
Подытоживая в двух словах, можно констатировать, что Американская революция привела к тому, что современные французские историки называют «тотальной политизацией частной жизни»12. Граница между частным и публичным размывалась. И все же США не превратились в «христианскую Спарту». Американцы охотно проявляли свою республиканскую добродетель при случае, но также они стремились к комфорту и следовали модным трендам. И то, и другое нашло свое отражение в этой книге.
Глава 1. Повседневность армии и армия в повседневности
Две подруги из пьесы виргинца Роберта Манфорда «Патриоты» (1777) так рассуждали о войне:
Изабелла. Прошу тебя, Мира13, отбрось этот скромный вид; когда все вокруг сходят с ума от радости, услышав славную весть с Севера, ты словно египетская мумия – без чувств и движения.
Мира. У меня случаются приступы ужаса, мисс, когда я слышу о битве.
Изабелла. И у меня тоже, если она обернется против нас.
Мира. Победа сопровождается плачем вдов и слезами сирот; я не могу радоваться ничему, что звучит похоронными песнопениями или заставляет радость улыбаться перед лицом скорби14.
Теоретики эпохи Просвещения не одобряли войн. Бенджамин Раш, пенсильванский врач и философ-просветитель, писал: «Война – занятие для дикарей. Во всех цивилизованных нациях она порождает пороки и долги. Она приятна монархам, поскольку они извлекают из нее славу и увеличивают свою власть. Республики заинтересованы в мире»15. А между тем на протяжении восьми лет Соединенные Штаты сражались за свою независимость. Войска, свои и иностранные, союзные и вражеские, были неотъемлемой частью повседневности. Так что с повседневной жизни армии и следует начать рассказ о буднях Американской революции.
В оккупации
Английские оккупационные войска появились в Америке задолго до того, как в Лексингтоне и Конкорде прозвучали первые выстрелы. В 1768 г. они высадились в мятежном Бостоне. И лишь в 1783 г., с освобождением Нью-Йорка, последний английский солдат покинул США. Под контролем Великобритании на некоторое время остались лишь кое-какие форты на Западе.
Английский капитан Джеймс Мюррей не слишком высоко оценивал то, чем занимался: «Варварское занятие в варварской стране»16. Другие офицеры были уверены: «Ничто не образумит этих людей, кроме огня и меча»17. Временами именно огнем и мечом англичане и действовали. Но не всегда. Порой кажется, что у английских военных не было четкого представления о том, как же можно вернуть мятежные колонии. В их действиях можно найти примеры как «войны в кружевах», так и жестокости.
Оккупированные города – а в разное время войска его величества стояли в Бостоне и Нью-Йорке, Филадельфии и Чарльстоне, не считая менее значительных населенных пунктов, – англичане старались поставить под жесткий контроль. Например, заняв в августе 1776 г. Нью-Йорк, англичане ввели в городе военный закон. Полицейскими и правоохранительными функциями занимались британские военные власти. Тут же начинались и репрессии против патриотов. Филадельфийка Элизабет Дринкер рассказывала об оккупации своего города: «Многие горожане арестованы и заключены в тюрьму»18. Стандартной мерой было также перерезание всех возможностей коммуникации между городом и сельской округой. Бостонка Сара Деминг описывала политику английского командующего: «К утру я погрузилась в крепкий сон, от которого мистер Деминг пробудил меня между 6 и 7 часами утра, сообщив, что теперь я узница генерала Гейджа и что все движение в город и из него перерезано. Здесь вновь описание бессильно»19. Разрушение торговых сношений между городом и деревней приводило к дефициту продовольствия и безудержному росту цен. Бостонский торговец Джон Эндрюс остался в оккупированном городе, чтобы англичане не разграбили его склады. В результате ему пришлось хлебнуть горя: «Вчера прошло две недели с тех пор, как прекратилось сообщение между городом и деревней, поэтому наши глаза не были благословлены ни овощами, ни свежей провизией. Как долго мы протянем в этом жалком состоянии – одному Богу известно»20. Порой перебои снабжения били и по самим англичанам. Уже знакомый нам капитан Мюррей не без юмора описывал свой рацион: «Жареная солонина на завтрак, вареная солонина на обед, холодная солонина на ужин»21.
В то же время полностью изолировать оккупированные города не удавалось. Мирные жители, оказавшиеся между двумя воюющими армиями, всеми правдами и неправдами старались кто разузнать о судьбе родных, оказавшихся во вражеском окружении, кто заработать на спекуляции дефицитными товарами. Жизнь такой нейтральной полосы превосходно описана Фенимором Купером в романе «Шпион» (1821)22. Губернатор Нью-Джерси Уильям Ливингстон сетовал на «законченных бандитов», благодаря которым «враг, как мне сообщили, в изобилии снабжается свежей провизией, а взамен привозится такое количество британских товаров, что заинтересованные лица могли открыть магазины для их розничной продажи»23. Нью-Джерси издал закон, запрещающий гражданам штата пересекать вражеские линии без разрешения или паспорта24. Английский генерал Хоу, со своей стороны, тоже старался пресечь контрабанду. Однако ни у одной из сторон ничего не вышло.
Контрабандистскими тропами пользовались не только для перевозки товаров. Темнокожие рабы старались пробраться теми же путями, надеясь при помощи британской армии обрести свободу. Еще в самом начале Войны за независимость, 7 ноября 1775 г. бывший королевский губернатор Виргинии Данмор даровал свободу всем рабам, принадлежащим мятежникам, если только эти рабы помогут усмирить взбунтовавшуюся колонию. Результатом было довольно широкое распространение лоялизма среди темнокожего населения. Американские рабы начали верить, что король Георг III на их стороне и против их хозяев. Если такие «черные лоялисты» попадали в руки американцев, им приходилось солоно.
Рядовой Континентальной армии Джозеф Пламб Мартин описывал случай, когда чернокожий беглец по ошибке вышел не к английскому, а к американскому блокгаузу. Беднягу тут же вернули владельцу25. Более удачливым оказался Генри Вашингтон, раб Джорджа Вашингтона. В августе 1776 г. он сбежал из Маунт-Вернона, чтобы присоединиться к афроамериканскому полку, организованному лордом Данмором. Таких полков было несколько. Наиболее известные из них: «Эфиопский полк» в Виргинии, «Черные первопроходцы» в Нью-Йорке и «Черная бригада» в Нью-Джерси. Генри Вашингтон служил во втором из них. В 1783 г. он покинул Нью-Йорк вместе с британскими войсками. Ему повезло больше, чем многим другим. После освобождения Нью-Йорка, Чарльстона и Саванны – последних крупных американских городов, удерживаемых британцами, – туда направились сотни рабовладельцев, пытавшихся вернуть сбежавшую собственность. Далеко не для всех бывших рабов нашлось место на английских кораблях. Общее число черных лоялистов неизвестно, но ясно, что их были десятки тысяч (внушительная цифра при общем населении США не более 3 млн человек!). Не случайно американский историк Г. Нэш считает участие афроамериканцев в Войне за независимость на стороне англичан крупнейшим рабским восстанием в истории США. Всего англичане в ходе Войны за независимость освободили ок. 20 тыс. рабов. Около половины из них впоследствии переселились в Канаду, Британию или Сьерра-Леоне (в числе последних был и Генри Вашингтон)26.
Английские офицеры старались устроиться в Америке как можно приятнее. Череда приемов, балов, театральных постановок, а также игра в карты и общение с дамами свободного поведения скрашивали их жизнь в чужой стране. Оккупировав Бостон, англичане шокировали горожан, превратив Старую южную церковь в школу верховой езды, а Фанейл-холл27 в театр. Такой же порядок был в оккупированном Нью-Йорке. «Connecticut Courant» сообщала, что «на зиму в Нью-Йорке заведен театр; но хотя город изобилует семьями [высокого] ранга, вкуса и состояния, он (как нам говорили), не может содержать постоянную труппу актеров». Далее следовало ироническое описание того, как английские офицеры в Нью-Йорке преобразились в плясунов и скоморохов, а издатель-тори28 Джеймс Ривингтон продает им скрипки и другие музыкальные инструменты29.
Самый впечатляющий лоялистский праздник состоялся 18 мая 1778 г. в Филадельфии и запомнился надолго. В этот день генерал Хоу покидал пост главнокомандующего британскими силами в Америке и хотел отметить прощание запоминающимся зрелищем. Название торжества «мешьянца», примерно означавшее по-итальянски «смесь», соответствовало сочетанию разных мероприятий. Организацию взял на себя майор Джон Андре30. Приглашены были как британские офицеры, так и богатые филадельфийцы. День начался с регаты на реке Делавэр. Множество судов проходили вверх по реке под звуки музыки и залпы салюта, под приветствия зрителей. Затем на обширной лужайке был устроен стилизованный рыцарский турнир.
Юная филадельфийка описывала эту сцену: «Наше внимание привлекла триумфальная арка в честь лорда Хоу. На ней был выгравирован Нептун со своим трезубцем; две сестры охраняли его с обнаженными шпагами. Они разместились в маленьких нишах, сделанных специально для этого. По обе стороны арки были места для леди: ступеньки, одна над другой, все покрытые коврами. (…) По особой просьбе устроителей четырнадцать юных леди были одеты одинаково: белые мантуи31 в польском стиле, с длинными рукавами, полосатые газовые тюрбаны и кушаки вокруг талии. Семь из них носили розовые кушаки с серебряными полосами, а другие – белые с золотыми полосами. Их газовые платочки были такого же цвета. Девушки в розовом и белом назывались Дамами пестрой розы, бело-золотые – Дамами пылающей горы». Сохранился сделанный Андре набросок костюма. Дама на рисунке украшена тюрбаном, отделанным жемчугом и небольшим плюмажем; ее восточный головной убор образует весьма необычное сочетание с высокой прической во вкусе рококо32. Затем явились герольды, одетые «совершенно в стиле Тысячи и одной ночи». Каждый провозглашал своих дам прекраснейшими на земле. Например, Черный герольд от имени своей партии провозгласил под звуки труб: «Рыцари пылающей горы явились сюда, дабы не словами, но деяниями опровергнуть тщеславные притязания Рыцарей пестрой розы, и вступают в борьбу, дабы утвердить превосходство Дам пылающей горы в красоте, добродетели и совершенствах над всеми во Вселенной».
Выехали рыцари в фантастических одеяниях (среди них был и Андре) и продемонстрировали подобие турнира, то преломляя копья, то обмениваясь пистолетными выстрелами. Когда два предводителя сошлись в поединке, распорядитель объявил, что дамы удовлетворены. За турниром последовали танцы и роскошный обед в зале, раскрашенном под мрамор, а также фейерверк, сияние которого отражалось в сотнях специально привезенных по такому случаю зеркал. Увеселения обошлись англичанам в кругленькую сумму: 3 312 фунтов33. Реакция патриотов была предсказуемо негативной. Некий старый артиллерист-американец припечатал: «Рыцари пылающей горы – дуралеи, а Рыцари пестрой розы – чертовы глупцы, вот и вся разница»34.
Местным жителям не всегда было так весело. Мародерство было бичом европейских армий XVIII в., и английская исключения не составляла. Гессенцы, нанятые Георгом III для покорения Америки, славились еще большей страстью к грабежам, чем англичане. Элизабет Дринкер записывала в дневник: «Гессенцы продолжают сильно грабить»35. Командование время от времени пыталось пресечь бесчинства. Был, например, такой случай: некий английский драгун был убит, когда пытался ограбить дом американца. Хоу приказал вздернуть тело мародера на виселицу, как наглядный пример своим солдатам36. Но это, видимо, помогало мало. Английские солдаты дебоширили, грабили собственность патриотов, давая тем самым благодатную тему для американской пропаганды. Томас Пейн37 не упускал случая рассказать о войсках Хоу: «Что нельзя было увезти, разрушали, и мебель красного дерева намеренно использовалась в качестве топлива, дабы не утомлять солдат рубкой дров»38. Можно было бы заподозрить Пейна в том, что в пропагандистском запале он допустил преувеличение. Но сами англичане свидетельствовали о том, что приведенные им факты – еще цветочки.
В 1780 г. Бенедикт Арнольд39, подойдя к Ричмонду со своим «Лояльным американским полком», требовал от горожан заложников, а также целый список товаров: табак, ром, вино, сахар, черную патоку, парусину и кофе. Жители Ричмонда передали его требования тогдашнему губернатору Виргинии Томасу Джефферсону. Но Джефферсон даже не удостоил Арнольда ответом. Тогда лоялисты принялись грабить и жечь табачные и соляные склады, до которых могли добраться. Закончилась эта история целой «табачной войной». Английские войска вместе с лоялистами методично разоряли Виргинию, уничтожая урожай табака, сушильные амбары и поля, освобождая рабов. В том числе увели тридцать рабов и разорили поля у Джефферсона. На исход войны все это мало повлияло, а вот виргинскую экономику сильно подорвало40.
Женщины тоже становились военной добычей. Английский офицер лорд Раудон писал своему дяде со Стейтен-айленда: «Удивительное несчастье постигло прекрасных нимф этого острова, так как свежее мясо, которое наши люди здесь получили, сделало их буйными, как сатиры. Девушка не может зайти в кусты, чтобы сорвать розу, не подвергаясь самому неизбежному риску быть изнасилованной»41.
К небу поднимался дым сожженных городов. Английский адмирал Грейвз в октябре 1775 г. приказал капитану шлюпа «Кансо» уничтожить массачусетские городки Фалмут и Мачайас и нью-гэмпширский Портсмут, посмевшие сопротивляться войскам его величества. Следовало полностью сжечь и разрушить жилые здания, портовые сооружения, корабли, а заодно, если капитан сочтет нужным, еще и соседние поселения42. Свидетель сожжения Фалмута вспоминал: «Стрельба началась со всех судов со всей возможной быстротой, по всем частям города… ужасный ливень из ядер весом от трех до девяти фунтов, бомб, книппелей43, зажигательных снарядов, картечи и мушкетных пуль.… Стрельба продолжалась, почти не прекращаясь, до шести часов»44. После длительной бомбардировки был высажен английский десант, чтобы поджечь уцелевшие здания. К вечеру город пылал. Более 1000 человек осталось без крова. Город был восстановлен под новым названием Портленд лишь после войны. Трагедия Фалмута потрясла американцев. Абигайль Адамс45 писала: «Неисповедимы пути Неба, которое допускает злую участь города и народа от тех самых рук, которые должны бы их защищать»46. Это несчастье заставило Континентальный конгресс поспешить с созданием военно-морского флота. Провинциальный конгресс Массачусетса распорядился выделить наиболее пострадавшим помощь: 250 долларов и 15 бушелей зерна. В дополнение к этому горожанам скостили половину налогов на следующий год47.
У Америки появляется армия
Добровольцем-янки быть в дни перебранки Счастьем считал любой48, –так описывала начало Войны за независимость народная песня. В первых сражениях участвовало ополчение – милиция, либо местные регулярные войска, которые набирались на добровольной основе. Поначалу американцев охватил военный пыл. Первые выстрелы еще не успели прозвучать, но слухи о скорой высадке английских войск возникали то здесь, то там. Мужчины брались за оружие. Коннектикутский священник Эзра Стайлз описывал такой эпизод в 1774 г.: «Повсюду были спешившие вооруженные люди, кто пешком, кто верхом. В каждом доме женщины и дети делали патроны, отливали пули, собирали свертки с едой, пекли галеты»49. Когда же боевые действия и впрямь начались, люди массами записывались в ополчение. Например, из 150 взрослых мужчин городка Питерборо (Нью-Гэмпшир) сто записались в армию50. Массачусетец Джозеф Пламб Мартин, сын священника, записался в милицию, когда ему было всего 16 лет. Позже он перешел в Континентальную армию. В своих мемуарах он так описывал начало солдатской жизни: «И вот я сел за стол, получил приказ о зачислении в армию. Я взял роковое перо, обмакнул его в чернила и сделал несколько движений, как будто расписываюсь, и все же не прикасался к бумаге, пока коварный дух, склонившийся над моим плечом, не тронул мою руку и перо не царапнуло листок. “О, он записался в армию, – сказал кто-то, – он оставил роспись”»51.
Такие, как Джозеф, ополченцы начала войны, получили прозвище минитменов – «людей минуты», за то, что могли при необходимости мгновенно выступить навстречу врагу. Они не носили военной формы, вооружались охотничьими ружьями, иногда винтовками. Они не были обучены линейной тактике своего века, зато хорошо знали местность, отлично умели устраивать засады и вести партизанскую войну. Их участие в первых сражениях при Конкорде и Лексингтоне было многократно воспето. Ральф Уолдо Эмерсон славил минитменов своим «Конкордским гимном» (1837):
Здесь наши предки в ранний час Из бревен мост когда-то сбили И сотни ружей, грянув враз, Весь мир в апреле разбудили52.Но было очевидно, что для войны с одной из лучших европейских армий тринадцати восставшим колониям понадобятся общие вооруженные силы. 14 июня 1775 г. Конгресс принял решение о создании Континентальной армии. Она объединила 22 тысячи солдат, уже осаждавших оккупированный Бостон, а также 10 отрядов стрелков из Пенсильвании, Мэриленда и Виргинии. Общая же ее численность составляла около 48 тыс. человек. Главнокомандующим был назначен виргинец Джордж Вашингтон. Он получил некоторый боевой опыт во время Семилетней войны, что теперь оказывалось весьма кстати. К тому же конгрессмены надеялись, что виргинский аристократизм нового главнокомандующего привлечет к нему общественное мнение, особенно на Юге. Это было важно, поскольку основные боевые действия первых лет войны шли далеко от южных штатов. «В Виргинии все гуси – лебеди», – ворчал язвительный Джон Адамс.
Континентальная армия не была до конца централизованной: создавались общий военный госпиталь, интендантская служба, связь, но при этом набор волонтеров и комплектование офицерских кадров оставались в ведении отдельных колоний, позднее – штатов (Конгрессу принадлежало лишь право назначать генералов)53. Каждый штат должен был поставить определенное количество солдат, пропорционально численности собственного населения, а также позаботиться об их вооружении и снабжении. Основой комплектования армии был набор добровольцев, отчасти рекрутский набор. С осени 1776 г. каждому новобранцу при вступлении в армию выдавали 20 долларов премиальных и сертификат на получение после войны земельного участка (для рядового его размер составлял 100 акров, для полковника – 500 акров). Обещали также хорошую плату за службу (29 долларов в месяц)54.