Вышли мне что-нибудь стоящее о военном искусстве в Пергамском царстве вообще и об ars gladiatoria в частности.
Письмо VII
(Скилла)
Lucius Lucio salutem.
Да хранят тебя боги. Пожелание это – не пустые слова: я верю в покровительство богов, потому что меня они хранят.
В эти смутные дни, когда наша армия потерпела поражение, столь страшное в виду возможных его последствий, сколь и позорное, молю богов, чтобы они не отвели свои покровительственные длани от Рима.
Я узнал о поражении Гая Кассия[140 - Речь идет о битве при Мутине в Цисальпийской Галлии (совр. Модена) в 71 году до н. э. См. Плутарх. Красс. 9, 11. Гай Кассий Лонгин, консул 73 года до н. э. (вместе с Марком Теренцием Лукуллом, братом Луция Лукулла), выступал впоследствие в качестве свидетеля на процессе Верреса.], когда здесь, на юге Италии угроза, казалось, уже висела в воздухе. Я не удивился – я был готов, как готов ко многому с тех пор, как посвятил себя исследованиям гладиаторского искусства. Но и для меня удар этот был сильным. Вздорное бегство жалких гладиаторов (жалких и смешных с точки зрения нашего, римского порядка вещей), несуразная гибель первых наших когорт, вызывавшие поначалу только досадное недоумение да остроты авторов комедий, обернулись внезапно потерей десятитысячной армии Гая Кассия.
Помнишь снежную лавину, ринувшуюся на нас в Альпах, Луций? Помнишь ту жуткую красоту, которая грозила нам гибелью? Тогда казалось, что сила и угроза ее – в ее массивности, в ее тяжести, в ее свирепом движении. Теперь я знаю, что сила и угроза ее – в ее непостижимости и в ее естественности одновременно. Что может быть более естественно, чем падение вниз огромной массы, что может быть непостижимее, чем внезапное и непроизвольное ее движение? Что может быть жутче внезапного рева природы среди лунной тишины? И что может быть жутче ее непостижимости?
Так и Спартак. Он ошеломил нас своей победой над Кассием и еще больше – своим внезапным нежеланием идти к Альпам. Говорят, после битвы при Мутине опьяненные победой ближайшие сподвижники Спартака окружили его с обнаженными мечами в руках и угрозами заставили повернуть на Рим. Ты веришь в это, Луций? Я нет.
Нечто совершенно противоречащее здравому смыслу свершилось. Мы ведь значительно сильнее. Пусть наши лучшие армии сражаются в Испании и в Азии, однако мы есть Рим. Мы неодолимы. Но именно то, что действия Спартака противоречат законам логики, и делает его непостижимым, делает его страшным, как та альпийская лавина. Почему он не пошел к Альпам?
Представляю себе, что творится теперь в Риме. Чернь, как всегда в подобных случаях, возбуждена и нагла в испуге своем. Всюду, наверное, переполох, цены на хлеб растут, вожаки толпы – те самые оратели, которые только «глас народа», но не его повелители, – наверное, орут какие-то имена и вспоминают свершения, славные в далеком и недалеком прошлом. Наверное, опять призвали этрусских гадателей и устроили погром каким-нибудь сирийцам или обломили рога Исиде. В каком участке неба ударила молния? Не погасли ли звезды в созвездии Арктура? Стоит ли все так же член у статуи Приапа? Впрочем, не думаю, что фециал метнул копье от «колонны войны»[141 - Обряд официального объявления войны. Фециалы – жреческая коллегия, занимавшаяся объявлением войны. «Колонна войны» (columna bellica) находилась близ храма Беллоны: фециал метал оттуда копье на земельный участок близ Фламиниева цирка, символически считавшийся «вражеской территорией».], ибо нет в мире ничего презренней войны с рабами, и войны на Сицилии[142 - Речь идет о двух Сицилийских восстаниях рабов – 135–131 и 104–100 годов до н. э.] научили нас, что Рим есть основа миропорядка, а мы, римляне, несокрушимы.
И, тем не менее, угроза висит в воздухе и здесь, и красные плащи наших легионеров кажутся пыльными и выцветшими, а доспехи их совсем потускнели в лучах полуденного солнца. Банды, составленные из прислуги здешних богачей, среди которых также много беглых рабов, обнаглели вконец. Разбой и насилие не только на дорогах, но и на виллах и даже в городах, и раньше никого особенно здесь не удивлявшие, стали теперь повседневной закономерностью. Имя Рима никого более не сдерживает, скорее наоборот – подбивает на дерзость, годами прикрывавшуюся трусостью.
Здесь даже небо словно подернуто испугом и угрозой. Впрочем, в этом есть какая-то прелесть, несмотря на пыль и зной.
Я покинул Луканию и двинулся через Бруттий на крайний юг Италии.
Горы Бруттия бесплодны, бесчувственны, безразличны. Они никогда не взорвутся огнем, не содрогнутся от землетрясения. Каменный щит, который словно отражает от этой земли всякую радость и превращает в камень всякую боль. Кажется, будто Лета-Забвение – не река, но равнины Бруттия.
Власть Рима здесь весьма призрачна. Такое впечатление, будто находишься не в Италии, а где-то за Альпами или в Испании. Здешние племена, бруттии, издавна славились разбойным и мятежным характером. Когда-то они подчинялись луканам, но во времена Дионисия Младшего[143 - Дионисий Младший – тиран Сиракуз (367–357 гг. до н. э.).] восстали и обрели независимость, которую сохраняли, пока здесь не появился Ганнибал, а после него – мы, римляне.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
