Литературное и политическое украинофильство

II

Semper calumniare audacter.

Возражения на статью г. Маковея, появившиеся в русских закордонных газетах, удовлетворительны, быть может, для русской закордонной публики, так как в России, исключая десяток-другой сторонников украинофильства, на этот национальный сепаратизм смотрят с улыбкою, как на шалости избалованного ребенка. Дело в том, что большинство русской закордонной публики не понимает нынешнего украинофильства и считает его не только естественным, но и похвальным выражением привязанности к особенностям родного малорусского слова, к природе мягкого юга и к особенностям южнорусской жизни. Такое понимание украинофильства было бы, однако, непростительным заблуждением. Нынешнее украинофильство – не благородное и естественное украинофильство Костомарова, Шевченка и Кулиша, а раньше их Котляревского и Квитки Основяненка, так как с течением времени и под влиянием враждебной русскому народу, но хитрой политики его противников, первоначальное чистое, литературное украинофильство, выражавшееся в любви к родному слову, к преданиям козацкой старины, к обычаям южной Руси, выродилось в национально- политическое сектантство, которое, при благоприятствующих для него обстоятельствах могло бы принести много вреда русскому народу. Зло нынешнего украинофильства в том, что оно, под покровом «народничества», впрочем карикатурно извращенного, каплею по капле отравляет несведущих ложью, чему пример – статья г. Маковея. К сожалению, та самая ложь, против многообразных проявлений и разветвлений которой особенно нам, русским галичанам, столько раз приходится защищать себя – со свойственным ей иезуитизмом (ссылка на принцип: audiatur et altera pars в статье г. Маковея) при борьбе с галицким противником на страницах петербургской газеты и тупоумием – в понимании положения, задач и целей русского населения в Австрии и вообще русского народа – нашла место в «С.-Петербургских Ведомостях». Это обстоятельство и заставляет нас пояснить существо и значение нынешнего украинофильства и представить его цели и стремления. Русская закордонная печать, как уже выше сказано, или молчит об этом движении, или сообщает о нем краткие и далеко не ясные сведения, по которым нельзя составить себе ясного понятия об оттенках литературных и политических мнений тех сепаратистов, которые управляют ныне украинофильским движением. Мы, русские галичане, однако, больше тридцати лет боремся с украинофильским сепаратизмом, мы были свидетелями его развития и вырождения в политическую секту, мы, наконец, перенесли по причине борьбы с украинофильством столько неприятностей и гонений, что можем считать себя компетентными в оценке этого движения и в издании справедливого о нем суда. Мы постараемся сделать это в кратком обзоре литературного и политического украинофильства, отношений польских политических деятелей к украинофильству и отношений украинофильских вожаков к русской партии в Галичине, чтоб под конец вывести заключеніе, логически вытекающее из фактов и могущее, по нашему мнению, служит практическим руководством и наставлением для деятельности в настоящем и будущем. Печальная роль вырожденного украинофильства есть в действительности несчастье галицко-русской интеллигенции, несчастье русского населения Австрии, несчастье всего русского народа. Мы уже теперь видим в Галичине и Буковине печальные плоды украинофильства, порожденного плохо понятым местным патриотизмом, извращенного невежеством и поддерживаемого политической хитростью противников русского народа из боязни перед его грозным единством, именно – национальное обезличение вольных или невольных сторонников украинофильства. Мы видим, как гибнут не только безплодно, но даже вредно, силы по природе хорошие, но увлеченные примером или матерьяльными разсчетами и как уклонение от твердой национально-исторической почвы приводит заблудших к рабскому подчинению чужим идеям, чужим планам.

Статья г. Маковея в «С.-Петербургских Ведомостях» есть выражением нынешнего литературно-политического украинофильства, заправленным, однако, ядом клеветы не только на членов русской национально- исторической партии в Галичине и Буковине, но и на саму русскую мысль. Да, г. Маковей старается оклеветать саму русскую мысль и найсвятейшие чувства и стремления русских галичан. Когда читается или слушается гг. Маковеев, то русская партия называется у нихъ «рабскою», ее представители «рабами» и «ренегатами», а иногда даже «гадюками», мужество – дерзостью и они, те клеветники, вывертая глаза, на подобие фарисеев и испуская благочестивые вздохи, плачутся и рыдают, что члены русской партии – «противники» народного развития. Притворные трусы, шляющиеся по свету под бременем тайных сделок с заведомыми противниками Руси, дерзают осквернять движение русское и едино спасительное, движение, которого участники приносят себя в жертву за грех прошлого времени, за вековое отчуждение Червонной Руси от ея родного корня и забудущую культуру и будущее счастье для русского населения Галичины и Буковины.

III

Прежде всего разберем письмо г. Маковея о столько, о сколько оно касается национально-исторической партии в Галичине, которой членов г. Маковей называет иронически «великороссами», а также «ренегатами». Национально- историческая партия в Галичине никогда не называла себя «великороссами», так как это была бы такая же безсмыслица, как то, что галицкие и буковинские украинофилы называют себя «русинами-украинцами», или даже «австрийскими украинцами», а малорусское наречие» русько- (и руско-) украинским языкомъ». Нас, сторонников единства русского народа и его развития на национально-исторической почве, даже наши противники называют «старороссами», «москвофилами» и «москалефилами», мы сами называем себя русскими галичанами или галицкими русинами3, партию же нашу называем русско-народною, хотя для нас не обидны и названия «москвофилы», «москали» и даже «кацапы», так как они выражают наше культурно-национальное стремление. Для нас, конечно, не обидно и название «великороссы», которым нас г. Маковей почитал в «С.-Петербугских Ведомостях», но так как мы никогда не корчили из себя «галицких великороссов», то г. Маковей, вежливо сказавши, ошибся. А «ошибся» он сознательно, имея на цели представить нас «самозванцами» и осмешить нас перед русским обществом, которое ведь знает или по крайней мере должно знать, что в Галичине великороссов нет, и что за пределами России живет всего несколько тысяч великороссов в одной Буковине, имеено «старообрядцы». Это впрочем одна из самых невинных «ошибок» г. Маковея.

Г. Маковей говорит, что в нынешнем году «австрийские малороссы празднуют столетний юбилей появления «Энеиды» Котляревского, первой книжки на чистом малорусском языке» и утверждает, что «этот год малороссы считают началом своего национального возрождения, «Что в нынешнем году действительно припадает столетний юбилей появления «Энеиды» и что австрийские малороссы будут праздновать его, это верно. Но от чьего имени говорит г. Маковей, что «этот год малороссы считают началом своего национального возрождения»? Г. Маковей позабыл, кажется, добавить, которые малороссы, российские ли или австрийские, так как мы, австрийские малороссы, считаем 1848 год годом нашего национального возрождения и этот юбилей мы отпраздновали величаво в днях от 3 (15) до 7 (19) мая с. г. в каждом городе, в каждом местечке и в каждом селе Галичины. Мы, австрийские и буковинские малороссы, можем и будем праздновать годовщину появления «Энеиды» Котляревского, но мы не вправе считать 1798 год началом нашего национального возрождения, так как у нас до конца 50-х годов никто не знал о существовании «Энеиды», значит, на наше национальное возрождение она не произвела никакого влияния. В таком же положении находится и г. Маковей со всеми своими галицкими и буковинскими единомышленниками. Могут ли, однако, малороссы вообще считать год появления «Энеиды» Котляревского началом своего национального возрождения? Где были малороссы, разумеется, партии г. Маковея, до Котляревского и где их след в истории культурного развития русского народа, если год 1798 они считают началом своего национального возрождения? Возродиться может лишь то, что раньше существовало и по каким-либо причинамъ в течение известного времени не оказывало признаков жизни. Но существовали ли малороссы, да еще в роде нынешних украинофилов, до Котляревского? Правда, нынешние украинофилы, чтоб вывести свое историческое происхождение, причисляют с ужаснейшими натяжками и «Слово о полку Игореве» и «Слово Даниила Заточника» и другие того рода исторические памятники к малорусским произведениям. Но теже исторические памятники русского творчества принадлежат и великороссам и потому не могут служить доказательствами для украинофильской исключительности. В виду всего того, «Энеида» Котляревского не может составлять начала малорусского национального возрождения, так как отдельной малорусской национальности раньше совсем не было. Гг. Маковеи могут считать появление «Энеиды» только началом существования украинофильства, и то не благодаря Котляревскому, который наверно и не помышлял стать родоначальником отдельной малорусской литературы, так как он писал и по-великорусски, а благодаря национальных сепаратистов, появившихся после польских восстаний, которые, за недостатком чего-либо лучшего шуточное стихотворение Котляревского положили в основу новой «русько-украинской» литературы. Неужели гг. Маковеи серьёзно думают, что в 19 веке из старого культурного народа, каким есть ныне русский народ, может отделиться одна его, положим, южная часть и, основываясь на травестии латинской «Энеиды», создать отдельный народъ и отдельную литературу? Мы еще вернемся к этому вопросу, тут лишь мы считали необходимым указать на исходную точку г. Маковея, смотря с которой он доходит до чистейших абсурдов в роде того, что сторонников национального и литературного единства русского народа, для которых «Энеида» Котляревского только милое шуточное стихотворение, а не эпохальное событие называет – «ренегатами».

Если г. Маковей, ставя в основание «национального возрождения» малороссов «Энеиду» Котляревского, или не знает истории русской литературы и развития русского языка или не понимает её, а по нашему мнению, в своем украинофильском фанатизме не хочет её знать и понимать, то в последующих строках он прямо извращает факты, чтобъ обосновать свои нападки на русско народную партию. И так он пишет, что «в 1837 году Маркиан Шашкевич поставил вопрос малорусскаго языка в Галичине так же ясно, как Котляревский в России в 1798 году». Уже одного сравнения М. Шашкевича с Котляревским было бы достаточно для того, чтобы доказать, что М. Шашкевич совсем не ясно поставил вопрос малорусского языка в Галичине, ибо Котляревский его в России вовсе не ставил. Если бы г. Маковей больше добросовестно относился к деятельности M. Шашкевича и его сподвижников, Я.Ф. Головацкого и И. Вагилевича, написавших и издавших в 1837 году малорусскую «Русалку Днѣстрову», то он не мог бы сделать М. Шашкевича родоначальником украинофильства. Украинофилы вообще, а галицкие в особенности, любят ссылаться на неживущих уже выдающихся деятелей и делать их своими единомышленниками, благо «мертвые срама не имут» и протестовать не станут. В России они сделали своим родоначальником И.П. Котляревского, а в Галичине Маркиана С. Шашкевича. Что касается галицких сепаратистов, то они считают М. Шашкевича родоначальником своей литературной «самостоятельности» на том основании, что «Русалка Днѣстрова» составлена на галицко-русском наречии и напечатана наполовину фонетикою, именно с опущением (и то не во всех статьях и словах) буквы «ъ», хотя другие буквы, ныне украинофилами выброшенные, «ѣ» и «ы» в «Pyсалке» задержаны. Между тем разве одному г. Маковею неизвестно, что в 1837 году в Галичине вся местная русская интеллигенция, состоявшая почти исключительно из священников, говорила и писала по-польски и за малыми исключениями о русском языке и письме меньше имела понятие, чем псаломщики, обучавшие тут и там детей грамоте на «Часословах» и «Псалтирях». Сочинители и издатели «Русалки Днѣстровой», составляя ее на галицко-русском наречии, решительно не имели намерения выразить этим самостоятельность малорусского языка и народа, а что касается опущения буквы «ъ» в «Русалке», то оно произошло по причине незнания правильного правописания и под влиянием чеха Добровского, который выбросил «ъ» из славянской азбуки и серба Вука Караджича, употребившего в издании сербских песен фонетическое правонисание. По свидетельству Якова Головацкого, товарища и сподвижника Маркиана Шашкевича и главного автора «Русалки», М. Шашкевич после выхода «Русалки» сожалел о своем увлечении и в появившихся позже своих сочинениях всегда употреблял этимологическое правописание. Замечательно также и то обстоятельство, что галицкие украинофилы только в 1893 году додумались произвести M.C. Шашкевича в родоначальники галицкого украинофильства. До того времени их авторитетом был Т.Гр. Шевченко, которого поэтические произведения составляли альфу и омегу их литературных, культурных, политических и социальных знаний и стремлений. Но с поры провозглашения в львовском сойме г. Романчуком пресловутой «программы» в 1890 году, в которой католицизм был объявлен основой «русько-украинской» народности, Т.Гр. Шевченко, как православный, должен был уступить, особенно, что язык произведений Шевченка слишком пахнет «московщиной» для нынешних украинофилов. Котляревский и Квитка-Основьяненко тоже не могли занять места корифеев галицкого украинофильства, так как и они были православными. Оставалось выбрать кого-либо из галицких униатов в сепаратистские авторитеты и выбор пал на М.Шашкевича. Сепаратисты не имеют, однако, ни малейшего права анектовать для своих целей М. Шашкевича. «Русалка Днѣстрова» была созданием не одного М. Шашкевича, но также Я. Головацкого и И. Вагилевича.

Впрочем, если бы М. Шашкевич один составил «Русалку», то сепаратисты не в праве злоупотреблять его имя для своих целей, так как в рассуждении: Azbuka i abecadło, odpowiedź na zdanie o wprowadzeniu abecadła polskiego do piśmiennictwa ruskiego, написанном M. Шашкевичем в 1836 году против попытки ввести латинскую азбуку в русское письмо и в составленном ним учебнике «Читанка для малыхъ дѣтей до школьного и домашного употребленiя», изданном в 1850 году, нет и следа украинофильского сепаратизма4. По этому галицие сепаратисты напрасно облекаютъ М. Шашкевича въ свой халатъ и незаслуженно оскверняютъ память человЪка, котораго высоко чтитъ галицкая Русь.

По словам г. Маковея, уже в 1848 году, когда в Австрии установлена была конституция и уничтожено крепостное право, галицкие малороссы выступили на арену политической деятельности, как «самостоятельный малорусский народ.» Не могли же они называть себя великороссами, как и ныне никто из русских галичан не станет утверждать, что он великоросс, но эту самостоятельность деятели 1848 года, подобно тому, как и мы ныне, понимали не в смысле национальной отдельности. До 1848 года русско- народное движение в Галичине было исключительно последствием пробуждавшегося сознания у немногих просвещенных галичан об их принадлежности к русской народности без розличия на ветви, малорусскую, белорусскую и великорусскую, составляющие русскую народность. Указания о принадлежности русских галичан к русскому народу вообще наши предки находили в среде простонародия, где под соломенными крышами прятался русский дух и приютилось живое народное предание, находила в истории, а также в церковных книгах, где часто упоминается, особенно в службах св. Владимиру, св. Ольге, свв. Борису и Глебу, о «русскомъ роде». Год 1848 застал у нас «мерзость запустения». Отделенная в продолжение целых столетий от общей жизни с остальною Русью, Червонная Русь влачила жалкое существование в качестве производительницы рабочей силы для панов-помещиков и предмета прозелитских опытов и покушений со стороны польских патриотов и римских иезуитов. Русское дворянство, сманенное «Польши шумными пирами», уже давно и всецело находилось на польской стороне, увеличив таким образом не только число польских пановъ, но и вскрепив материальные силы Польши русским добром и русскою землею. Ныне говорят, что Червонную Русь составляют одни «хлопы и попы», а в 1848 году и этого нельзя было сказать. Русское духовенство было почти поголовно ополячено. Редко в доме русского священника был разговорный галицко-русский язык. Проповеди в церквах, если вообще говорились, то по-польски. Тут и там вспыхивало иногда пламя русского национального самосознания и патриотизма; в 1816 г.

возникло в Перемышле за старанием каноника перемышльского капитула, Ивана Могильницкого, «Общество священников», которое поставило ceбе целью – распространять просвещение среди народа, но для осуществления этой цели не было средств, так как кроме «Букваря,» изданного в 1807 году Ставропигийским Институтом, в Червонной Руси не было никаких других учебников; в 1829 году учредил епископ Иоанн Снегурский в Перемышле типографию и всячески поощрял молодых людей к национальному труду; там же, в Перемышле, каноник Иван Лавровский основал капитульную библиотеку; из древнего Перемышля искра русского самосознания перескочила в младший Львов и тут зажгла в первой половине 30-ти годов в сердцах молодых семинаристов яркий пламень патриотизма. Маркиян Шашкевич, Яков Головацкий и Иван Вагилевич образовали кружок, который начал усердно действовать в пользу национального движения; результатом его деятельности явилась изданная в Будапеште в 1837 году первая галицко-русская книжка, напечатанная гражданскими письменами, вышеупомянутая «Русалка Днѣстровая». Но это движение показалось опасным австрийскому правительству и оно, подавленное в самом зародыше, «отцвело, не успевши разцвесть». Нужно знать, что тогдашнее австрийское правительство косо смотрело на русское население Галичины. В 1816 году львовская губерния представила «придворной канцелярии» в Вене, что «политические соображения не велят вместо польского языка распространять русский, так как последний составляет только разновидность российского.» Еще в конце 50-ти годов правительство предложило русской консистории во Львове составить образцы такой русской скорописи, которая бы отличалась от скорописи, употребляемой в России. Печатное гражданское письмо было в Галичине строго запрещено, а русские слова, которых цензор по незнанию русской речи не понимал, считались «московскими» и безпардонно вычеркивались. Официальными языками считались языки латинский и немецкий; народных школ почти не было, а средние и высшие учебные заведения не были рассадниками просвещения в таком значении, как это мы ныне понимаем, но воспитывали только благонадежных для правительства чиновников. С заграничною Русью наша Русь не имела почти никакого общения. Из русских ученых знали о существовани Червонной Руси только М.П. Погодин, Шевырев и Киреевский, «открывшие» ее случайно, возвращаясь с заграницы, в 1835 году, по русским надписям на башне василианского монастыря во Львове. С одной стороны не было кому писать, с другой те, которые могли писать о нас в заграничные издания, боялись, так как существовал закон, налагавший пеню в суме 25 дукатов на того, кто печатал заграницею сочинения, не перешедшия через горнило местной цензуры. Только коротко перед 1848 г. русские галичане, Денис Зубрицкий, Яков Головацкий и Иван Вагилевич, начали переписываться с славянскими и русскими деятелями в Пpaге, Варшаве, Киеве и Москве и печатать заграницею свои статьи. Умственное и национальное состояние Червонной Руси до 1848 года представляетъ всего лучше число появившихся в ней галицко-русскими авторами написанных сочинений.

В 1847 году появилось всего 30 сочинений, написанных русскими галичанами; из этого числа 22 сочинения написаны на русском языке, 4 на польском, и 4 на латинском. Об уровне тогдашнего образования галицко-русского общества и о его потребностях свидетельствует то, что на число 22 русских «сочинений» сложились: «Руско-словеньскій букварь», «Возвещение» (т.е. проспект) об издании книжки «Размышления благоговейные», «Науки парохиальные на недели всего лета», «Гласнопеснец малый» (должно быть «Гласопеснец»), «Каталог книг руско-славенских Ставропигийского Института», «Библийная история ветхого завета», три «Слезы», один «Плач», одна «Надгробная поэма» и один «Стих печальный» по поводу смерти епископа Иоанна Снегурского; дальше «Лестница к блаженному животу», «Наука о управе тютюну для Галицианов», «Радостная песнь Русина Галичанина» по поводу именин митрополита Михаила, «Благоговейные размышения, русским чадам к чтению определенные сочинительницею памятки по доброй матери, из подлинника англического на язык польский, из тогоже на язык руско-словенский переведенная», пастырское послание епископа И. Снегурского, «Чин утрени и вечерни» и, наконец, стихотворение «Ѵмнъ Благодѣтельнымъ».

Самые ценные сочинения, появившиеся в 1847 году, были бы «Букварь» и «Библийная история», если не считать книжки «Вѣнокъ Русинамъ на обжинки», изданной в Вене Иваном.Ф.Головацким на средства сербского патриарха Иосифа Раячича. Но не все эти «сочинения» появились в Галичине. Два из них напечатаны в Вене, именно «Венок» и «Наука о управе тютюну», одно в Будапеште, одно в Черновцах. Из польских и латинских изданий 1847 года три – архипастырские послания митрополита Левицкого, два – «Шематизма» клира епархий перемышльской и львовской, одно – стихотворение по поводу смерти епископа И. Снегурского и Wykład teologii pastoralnej. Только два сочинения, а собственно говоря две статьи, написанные Д. Зубрицким в 1847 г., имеют научное и литературное значение, именно: «Начало унии» и «Приглашение к суду по уголовному делу около половины XVII в. во Владимирской Руси», но они появились в Москве, в «Чтениях Московского Общества Истории и Древностей Российских». Судя по перечисленным «сочинениям», в умственной, национальной и политической жизни существовал у нас полнейший застой. Но и эти немногие издания представляют непреложное доказательство, что их авторы склонялись в сторону литературного единства.