Демократия создала парадокс и не смогла решить самый важный, логически не решаемый вопрос: «Как не допустить вмешательства в личную жизнь граждан государства, отдельных групп граждан?» Демократическое общество изменило человека. Вмешательство произошло. В новом обществе живут давно уже не те прошлые, а новые, совсем другие люди. Прежнему человеку нет места в новом обществе, зато новому стало очень хорошо.
Две тысячи лет западноевропейский человек подчинялся определенным законам, поскольку христианская идеология была построена на принципе непротивления воле государства. Абсолютное безразличие и покорность пустой воле государства создавали возможность уйти в себя и забыть о воле государства. Еще сто лет назад человек, который оказался в трудном материальном положении и больше не мог содержать семью, обращался к родственникам, к старым знакомым, соседям, напоминал всем, каким он был благополучным и достойным человеком, просил помощи у батюшки или святого отца в церкви, чтобы посодействовал и отрекомендовал состоятельным прихожанам, которые могли бы помочь найти работу.
В ХХI веке никто так больше не живет. К родственникам и старым друзьям обращаются за помощью, если кто-то в семье мечтает найти приличную, хорошо оплачиваемую работу. Тот, кто остался без мечтаний, без работы, понимает, что родственники не помогут и что в этом случае не они должны помогать. Люди обращаются в агентство по трудоустройству, регистрируются как безработные. Это дает им право в дальнейшем отвергать любую работу, пока не появится подходящее предложение, поскольку государство за счет налогоплательщиков оплачивает в большей или меньшей степени вынужденное бездействие большинства работоспособных граждан только из опасения, как бы граждане не натворили ничего хуже. Государство, освобождая человека от власти ближних, порождает граждан, которые в нравственном мире не зависят более ни от кого. Это простые, невинные люди, которым повезло быть гражданами заботливого государства.
Святость – это не просто невиновность
Как определить, кто такой святой человек в современном понимании?
Относительно греховности могут быть различные точки зрения. Относительно святости тоже.
Есть святость и святость.
Можно прожить жизнь в грехе, страдать, как страдал Франциск Ассизский, чувствуя, что каждый наш шаг – это напрасная гибель живого, насекомых, мелких букашек, муравьев.
Можно сказать, всякая жизнь – убийство. То, что возникло, имеет свой вид, свое предназначение, свою форму. Ничего другого вместо того, что уже есть, не появится. То, что уже возникло, не имеет никакого отношения к тому, что еще может возникнуть. Волна, образовавшаяся в результате некоторых обстоятельств, не может быть причиной другой волны. Даже если волны сталкиваются, ни одна из них не может быть причиной другой. Уникальность жизни вызывает потребность беречь всякую жизнь.
Для человека, однако, жизнь не имеет значения. Жизнь – это ценности животного. В животном мире только игуана при определенных обстоятельствах может совершить самоубийство. Миллиарды других животных никогда не будут умирать по своей воле. Живут, не зная ради чего.
Для человека жизнь как таковая не стоит ничего. Возможности воображения превышают всякую ценность данности. Жизнь человека – это точка зрения, ценности, которые сам человек вкладывает в бесполезный инертный материал. Можно жить как все – обычной «массовой» жизнью, но чувствовать себя святым. Если живешь не порочно – значит свят. Если не делал ничего дурного (конечно, иногда оступался, но всегда стремился к доброму), значит свят! Это сила слабости, торжество положительной негативной логики, поскольку отсутствие чего-то, невиновность становятся достоинствами. Это тактическое оружие. Слабость – лучшее средство победить в мирное время. Если мир – это война, то в таком мире не только оружие нападения – это оружие, но и средства защиты – это тоже оружие. В схватке щит так же важен, как и меч. Если проспал битву, в которой все погибли, – это позор, но факт остается фактом, ты – победитель! Святость – это лучшая защита от мира. Это такой щит, который порой спасает надежнее, чем меч.
Святость – тоже религиозное понятие, и его, как и грех, нельзя определить однозначно. Святость – это не просто отсутствие греха, поскольку множество святых, особенно в христианской религии, были грешниками. Святость в современном мире – это личная точка зрения.
Удивительно, что при отсутствии чувства греховности может остаться и жить в душе сладкая уверенность в своей святости. Этому можно найти обоснования. «Невинны как дети» – так говорят, но это выражение лишено смысла. Дети виновны, и, взрослея, они сами понимают насколько! Ребенок виноват уже тем, что не так, как потом он понимает, любил родителей. Государство признает, что дети не отвечают за свои поступки. До совершеннолетия в большинстве стран детей не судят за кровавые преступления. Мы привыкли журить детей, поучать их, делать им замечания, даже в угол ставить, но в тюрьму детей не принято сажать. В этом есть своя логика. Если заключать их в тюрьму, как взрослых, за все преступления, тогда, наверное, все дети прошли бы через ад тюрьмы. Дети хитрые, любопытные, все подсматривают, выискивают, что можно стащить, могут съесть пирожок, выкурить сигарету брата, выпить папиного вина, легко могут соврать, только бы уйти от ответственности, всегда будут делать вид, что они не виновны ни в чем. И это только вершина айсберга всех детских прегрешений.
Детство – главный и естественный источник иллюзии святости
Детство – это не безгрешная жизнь. Мы уже знаем эту грустную истину благодаря доктору Фрейду. Но детство по-прежнему – это святое время. «Будьте как дети» – призывал Христос (Мф. 18:3). Действительно ли нужно стремиться вернуться в детство и можно ли быть безгрешным, если жить, как живут дети?
«Жить как дети» – это очень коварный совет! Дети не боготворят куст, из которого растут. Но им запрещено оценивать корни, из которых растут. Это хамство. Детям остается одно – жить будущим. Призывать вернуться в детство – это значит создавать порочный замкнутый круг.
Призыв «жить как дети» может быть способом защиты от мира. Любимый ребенок защищен от мира опытом отца и постоянной заботой матери.
Хорошо то, что плохих детей не бывает. Все дети хорошие. Завет «жить как дети», видимо, относится к тому, что дети живут будущим и зло в них еще незрелое. Это как раз такой идеал, которому должен следовать обычный человек в современном демократическом обществе. Никто не должен грешить по крупному и нарушать уголовный и гражданский кодекс, а мелкие, «детские» грешки и шалости – это не грех.
Дети безгрешны, потому что не видят других, они любят только себя, соответственно, этического отношения к другим людям у них нет. «Приятное представление, что дети “любят” своих родителей раньше, чем кого-либо другого, еще следует причислить к многочисленным иллюзиям, которые желаемое выдают за действительное. Для ребенка в этом возрасте отец и мать являются скорее объектами его зависимости и страха, чем любви, которая по своей природе основывается на равенстве и независимости. Если мы отличаем любовь к родителям от нежной, но пассивной привязанности к ним, от “инцестуальной” привязанности и от обычного или даже трусливого подчинения, то она развивается – если дело вообще доходит до этого – только в более позднем возрасте, а не в детстве…» [14]. Стоит ли призывать: «Живите как дети»?
Церковь могла осуждать, прощать, наказывать эпитимией, или отлучением, но она видела в человеке личность. Государство относится к гражданам, как к детям: делайте, что хотите в своей детской комнате, во внутреннем мире (так называемом), однако в обществе всегда ведите себя достойно, согласно приличиям: работайте старательно, если можете, платите налоги, не нарушайте правила уличного движения, чтите уголовный кодекс, а в остальном делайте то, что желаете. В церковно-приходской школе осваивали катехизис, в современной школе уголовный кодекс не изучает никто. Церковь прощает невольный грех. Государство не прощает: незнание законов не освобождает от ответственности. Почему тогда уголовному кодексу не учат с детства? Это, казалось бы, убийственный вопрос! Вовсе нет. В государстве все люди безгрешны и живут добропорядочно. Зачем им знать, что можно делать нечто плохое? Те, кто грешны, сидят в тюрьме, там они как раз и изучают уголовный кодекс, поскольку им, как это уже очевидно, его следовало знать. Эту смешную тактику сравнения можно продолжить. В церкви никто не вешает на стены плакаты: «Не убий!», «Не прелюбодействуй!», только изредка читают вслух тексты Священного Писания. В государстве никто не читает уголовный кодекс по радио или телевизору, зато повсюду полно плакатов-предостережений: «Не влезай – убьет!», «Не ходи по шпалам!», «Не стой под краном», «Осторожно, ямы», «Осторожно, крутой поворот», «Вход воспрещен», «Тут не мусорить. Штраф 500 рублей», «Вовремя подай налоговую декларацию, иначе штраф невообразимый», «Обязательно исполни вовремя обязательную воинскую повинность, потому что все равно так или иначе эту повинность исполнишь». Государство в большинстве случаев дает указания, что делать «тут» нельзя.
Нам даже трудно представить, насколько мир изменился за последние сто-двести лет. Еще недавно Альбер Камю, анализируя радикальные процессы в истории и приводя в пример события времен Великой французской революции и то, как был обезглавлен несчастный король-священник Людовик ХVI, писал: «Суд над королем означает поворот нашей современной истории. Этот суд символизирует ее десакрализацию и развоплощение христианского Бога… Но той религии, которая казнит бывшего суверена, предстоит теперь установить новую власть: закрыв церковь, она должна была попытаться воздвигнуть собственный храм» [15]. Какой храм?! Кому он теперь нужен? Кто помнит, почему и кем был казнен этот невинный, слабый, жалкий король? Церковь, кстати, не закрыли. Их теперь великое множество. Однако той церкви, о которой говорил Камю, больше нет. Существуют различные конфессии, однако человек живет не внутри церкви, а функционирует как гражданин государства. Конечно, глядя на обезглавленный труп Людовика ХVI, каждый мог сказать: «Смотрите, а король-то голый». Наверное, через несколько сот лет, глядя на «труп» государства, тоже многие скажут: «Смотрите, это же просто голый, жалкий, бездушный социальный организм!» Однако пока церкви как живого организма любви и истины нет (о чем мечтал А.С. Хомяков), торжествует государство и невинный, детоподобный, современный человек. Все равно, какой он веры и верит ли? Будь он христианин, атеист, мусульманин, буддист или даже гностический манихей (если таковые еще остались), но тот, кто не нарушает закон, может предаваться какой угодно ереси. В прежнем церковном мире это было запрещено. В современном обществе гражданин может исповедовать любую веру, молиться кому угодно, придерживаться любых убеждений. Государство не только попустительствует, но и абсолютно безразлично к неврастеническим фантазиям и комплексам своих граждан, поскольку даже не имеет «органов осязания», чтобы заметить, кто кому молится, как постится, сколько и чем жертвует ради блага ближних. Николай I был личным цензором Пушкина, читал его творения, копался в душе поэта, пытался понять, наставить вовремя правильно поэта. Современный руководитель демократичного государства едва ли вообще читает, он способен копаться только в кошельке, а не в душе поэтов, и то не сам, а посредством фискальных органов.
Социальные гопники – новая реинкарнация бунтующего человека
Свободное положение граждан в государстве сделало человека, особенно молодого, ищущего, беззащитным перед массовыми социальными увлечениями, возникающими в обществе, как волны. Таких волн было и в прошлые века немало: рационализм, индивидуализм, анархизм, социализм в конце XIX века, но особенно много мелких волн возникло в конце XX века: молодежные протесты 60–70-х – хиппи (hippy), новая успешная молодежь 80–90-х – яппи (yuppie – Young Urban Professional), социальные и экологические энтузиасты на закате прошлого и в начале нового тысячелетия. Хиппи, яппи – об этом много писали. Новая тихая революция – это социально ориентированные и экологически ответственные люди, готовые помочь всем и всякому. Новые революционеры – социальные гопники – это святые дети будущего, которые заботятся больше об окружающей среде и о том, как будет выглядеть мир через сто лет (однако не в духовном аспекте развития мира, конечно, а в природном), чем о своем собственном образовании и профессиональной карьере. Это молодые, только окончившие школу люди, готовые ехать в страны третьего мира, чтобы учить там детей английскому, играть с ними в различные игры, рисовать, танцевать и петь. Социальные гопники (гоппи) – это новые возрожденные хиппи, ставшие такими в результате протеста против «отцов» – яппи.
В литературе нередко встречаются понятия, придуманные автором ради какой-то цели, и в отрыве от предложенного контекста словосочетание раздражает читателя, словно чужие «дурные привычки». Например, «Живой труп» – произведение Льва Толстого, в котором рассказывается о судьбе человека, отдавшего предпочтение «стать трупом», пожелавшего, чтобы его тело признали умершим, только бы не лгать душой, не жить безнравственно. «Живой труп» не относится к жанру мистики – трагических, но увлекательных историй о потустороннем мире, это не эзотерические фантазии о том, как можно оставаться живым после смерти. «Живой труп» – классическая реалистическая драма.
Научная мысль тоже использует нестандартную лексику. Например, можно вспомнить «Конец истории» Ф. Фукуямы. Автор имеет в виду не эпилог рассказанной кем-то истории, а реальное завершение истории западноевропейского человечества. Был, кстати, незадолго до Фукуямы, «Закат Европы». Тоже очень спорное словосочетание. Куда, скажите, Европа может упасть, закатиться? Это же не Атлантида! Европа – это Европа! Это не остров и не материк, это часть Евразии.
Мы понимаем, в каком смысле Шпенглер говорил о закате Европы: ее солнце закатилось; холодеет, остывает Европа; никто не помнит ее историю, а со временем вообще о старой больной части света все забудут.
Неужели и о ее грехе забудут?
Может, уже забыли?
Как жить без греха?
Лучше или хуже? Как в Раю? Разве такое счастье возможно?
В данной книге автор использует слово гоппи. Оно взято из простонародной лексики, а происходит от гопники. В русском языке сема гопник существует давно. Невозможно однозначно определить ее этимологию.
Гопниками называли мелких воров. Значит, гопник происходит от слова гоп-стоп.
Гопниками могли быть простые беззлобные добропорядочные опустившиеся люди, бродяги, обитатели ночлежек. ГОП – городское (государственное) общежитие пролетариата.
Существуют также другие варианты расшифровки этой аббревиатуры. Например, городское общество призрения.
Даже если корень слова гопник канул в вечность и едва ли можно восстановить его историю, выяснить его происхождение, важно то, как это слово употребляют в Новое время.
В современной молодежной культуре слово гопник известное. Это примитивный, необразованный молодой человек, который слоняется по улицам, внешне агрессивен, но редко представляет опасность, часто группируется с другими гопниками.
Гопничество – это не просто маргинальное течение в русской молодежной культуре. Гопничество – важное социальное явление, поскольку это стиль жизни молодежи в развитых странах, если называть гопниками тех, кто принимают общество таким, каково оно есть, не стремятся изменить его, живут просто и счастливо. Для них не столь важен успех в жизни или уважение со стороны других.
Приверженцы этого стиля определяют себя так: «Мы нормальные пацаны, не такие, как эти все другие…» [16].
Социальные гопники – это поколение людей, которые характеризуют себя положительно: «Мы хотим оставаться такими, какие мы есть». Однако классические гопники определяют себя всегда от противного: «Мы не хотим тратить жизнь, чтобы работать так же, как другие, – ради денег, только для того, чтобы купить машину, приличный дом. Мы не хотим становиться политиками, заниматься политическими играми, потому что это делается только для пустой славы или только ради денег, которые тоже никому не нужны».
Гопники во всех существующих ипостасях стремятся к объединению, это преимущественно социальные типы людей. Социальные люди всегда счастливее замкнутых, эгоцентричных.
Гопников (дальше будем называть их гоппи) не следует путать с уличной гопотой.
Чем живут гоппи? Чем они отличаются от гопоты?
Социальные гопники, как и уличная гопота, не страдают, поскольку при отсутствии стремления достичь высшей цели им удается быть довольными, реализуя обычные, естественные желания. Последние можно представить как цели, которых может добиться почти каждый индивидуум.
Гопники уверены, что именно они – «нормальные пацаны» и живут так, как надо. Эта убежденность в своей правоте, в безгрешности, этот гопнический наивный идеализм спасают гопников от упреков.
«Нормальные пацаны!» Следовательно, какие могут быть вопросы?
Гопники – нормальные пацаны. Они как раз и породили эту норму, однако (и в этом проблема гопников) они не похожи на других людей. Их поведение – скорее бунт, чем норма! Гопники идентифицируют себя именно с помощью отличий, подобно их далеким родственникам – хиппи. В этом смысле гоппи можно определить классически: благодаря родовым признакам («бунтующий человек») и видовым различиям. Для хиппи были характерны некоторая анархическая антигосударственность, антивоенные настроения, умеренное потребление «легких» наркотиков, сексуальная свобода, поп-музыка, восточная философия и т. д. Гоппи заслуживают того, чтобы гопничество как явление было определено не по отношению к роду бунтарей, а относительно того мира, в котором возникло это поколение. В таком случае вместо классического подхода «род – видовые отличия» приходится определять гоппи согласно их видению самих себя, согласно тому, как они доказывают миру и самим себе свое существование. А именно – отталкиваясь от негативного. Не пытаясь определить себя набором свойств, существующими отношениями, гоппи указывают только на тот факт, что они не такие, как другие. Это и есть характерная харизматическая, анархическая черта гоппи, своеобразный хиппизм. Их логика в таком случае проста, однако неубедительна: «Допустим, что нас – гоппи – нет и мир существует без нас. Тогда абсолютное большинство живет согласно стереотипам, бытующим в государстве: все должны быть хорошими семьянинами, тружениками, избирателями. Факт, что существуют другие, которые так не живут. Значит, мы есть». Это случай, когда логика есть, но нет правды. Без правды нет человека.
Молодежь мечтает прожить жизнь счастливо. Она редко задумывается о том, что такое грех. Иногда с точки зрения старшего поколения кажется, что молодые – это не люди.
Сложно определить, что такое человек?
Известно, что это единственное существо, обладающее мягкой мочкой уха. Мочка уха, конечно, может и отсутствовать в силу каких-то трагических обстоятельств. Тогда, значит, человеческое существо должно еще доказать, что оно человек?
Кроме мочки уха, определяющей отличие в физической конституции, в духовном мире человека есть еще один признак, при наличии которого можно сказать определенно, что перед нами человек, а не животное. Это «угрызения совести», грех. Если такого чувства нет, как и понимания греха, даже если это человек и его можно подергать за мягкую мочку уха, это, возможно, не то существо, о котором мы думаем. Однако независимо от наличия или отсутствия мягкой мочки уха, если человек испытывает угрызения совести, понимает, что такое грех, – это, скорее всего, человек.
