Воробей под святой кровлей
– Пока ни словечка. Когда он приходит в себя, у него так болит голова, что он ничего не в силах припомнить. Может быть, потом сумеет.
Во спасение или на погибель Лиливина… Однако, как там ни обернется дело, а Уолтер Аурифабер при всех своих прочих качествах, во всяком случае, не лжец. Сейчас от Уолтера ничего не узнаешь, зато что-нибудь могут поведать его домочадцы, а Сюзанна – самый серьезный и рассудительный человек в этом доме.
– Я слыхал, в чем общее мнение обвиняет этого юношу, но ничего не знаю о том, как все произошло. Я знаю, что молодые ребята побуянили, как, впрочем, всегда водится на свадьбах, и тогда разбился кувшин. Я знаю, что ваша бабушка ударила парнишку клюкой и приказала вышвырнуть его за дверь, заплатив ему только пенни. По его словам, он с тем и убрался, зная, что спорить тут бесполезно, и потому не ведает, что́ произошло дальше, но, услышав шум погони и поняв, что ловят его, бросился бежать и нашел укрытие у нас в церкви.
– Ничего странного, что он рассказал все именно так, – рассудительно согласилась Сюзанна.
– Слова каждого человека могут оказаться правдой или неправдой, – наставительно изрек Кадфаэль. – Через сколько времени после его ухода мастер Уолтер отправился в свою мастерскую?
– Да, пожалуй, около часа спустя. Некоторые гости уже начали расходиться, но ребята побойчее остались, чтобы проводить Марджори до дверей спальни, и человек двенадцать толпились на галерее. Свадебные подарки были выставлены на обозрение, но тут перед концом праздника отец взял их со стола и понес в мастерскую, чтобы спрятать в окованный железом сундук. Наверху тем временем веселье было в полном разгаре, и я, наверное, только спустя полчаса после его ухода забеспокоилась, отчего он не возвращается. Там была золотая цепочка и кольца от отца Марджори, серебряный кошелек и серебряная пектораль с эмалью – чудесные вещицы! Я вышла из зала, через двор прошла в мастерскую и там увидела его на полу. Он лежал ничком около сундука, крышка была откинута, и внутри было почти пусто, исчезло все, кроме тяжелых серебряных блюд.
– Так, значит, музыкант ушел за час до того, как это случилось. Видел ли его кто поблизости от дома, после того как его выгнали?
Она улыбнулась и с сожалением покачала головой:
– Стояла такая кромешная тьма, что никто не заметил бы, даже если бы там шатались хоть сто человек. И не так уж смиренно он вел себя, как вам рассказывает! Перед тем как уйти, он так ругался, обзывал нас такими словами, каких я, честное слово, никогда не слыхивала! И он орал, что еще заставит нас расплатиться за все обиды. Впрочем, что и говорить, с ним и впрямь обошлись несправедливо. И кто же, в конце концов, кроме него, мог это сделать? Неужто люди, которых мы знаем всю жизнь, соседи с нашей улицы? Нет, уж будьте уверены, это он прятался на дворе в темном углу, пока не увидел, что отец один пошел в мастерскую; тогда он потихоньку подкрался, увидал открытый сундук и понял, какое там богатство. Уверяю вас, для бедняка это был очень большой соблазн. И все-таки даже бедные люди обязаны не поддаваться искушению!
– Я вижу, вы очень уверены, – сказал Кадфаэль.
– А я и уверена. И он ответит за это головой.
Тут маленькая служанка вдруг резко повернула к ним лицо, обратив на говорящих широко открытые глаза. До чего же они были огромны и печальны! Из ее приоткрытых уст вырвался внезапно придушенный слабый вскрик, как будто пискнул котенок.
– Раннильт у нас немного свихнулась из-за этого паренька, – без околичностей объявила Сюзанна, выказывая снисходительное презрение к глупости служанки. – Он ужинал с ней на кухне, пел ей песни и играл на скрипке. Она жалеет его. Но что случилось, того не изменишь!
– И после того как вы нашли своего отца лежащим на полу, вы, конечно, бросились в дом звать людей на помощь?
– Я не смогла его сама поднять. Я громко объявила, что случилось, и те из гостей, кто еще не ушел, побежали в мастерскую, а из подвала прибежал Йестин, наш работник, – он спит там внизу, а в тот вечер нарочно пораньше лег спать, зная, что ему с утра придется одному управляться в мастерской… Понятное дело, он заранее готовился к тому, что хозяин с похмелья будет маяться головой, а его сын поспит подольше после брачной ночи. Мы отнесли отца в спальню и уложили, и кто-то – уж я не помню, кто был первым, – сказал, что это дело рук жонглера и что он не мог еще далеко уйти. И тогда они все как один бросились его ловить. А я посадила Марджори присматривать за отцом, а сама побежала за мэтром Арнальдом.
– Вы сделали все, что было возможно, – похвалил ее Кадфаэль. – Ну, а когда же случился удар у госпожи Джулианы?
– Это было уже без меня. Она еще до всего переполоха удалилась к себе в спальню и, может быть, даже поспала, хотя, я думаю, навряд ли она могла уснуть, когда на галерее поднялся шум и гам. Но едва я успела выскочить за порог, как она приковыляла в спальню к отцу и увидала его там, окровавленного, лежащего без чувств. Марджори говорит, она только схватилась за сердце и рухнула на пол. Но этот припадок был все-таки не такой сильный, как в прошлый раз. Когда я вернулась с доктором, она уже пришла в себя и могла разговаривать. Заодно он и ей оказал помощь.
– Ну что ж! Оба на этот раз отделались испугом, – задумчиво сказал Кадфаэль. – Все обошлось благополучно. Ваш батюшка – сильный человек, при его хорошем здоровье он скоро поправится и доживет до старости. Но для вашей бабушки такие передряги опасны. Я и ей сказал, что эдак и умереть недолго.
– Утрата ее сокровищ, – бесстрастно закончила Сюзанна, – для нее самый убийственный удар. Уж если она его переживет, то ей не грозит смерть раньше положенного срока. Мы все тут люди выносливые, брат Кадфаэль. Очень выносливые!
Вместо того чтобы выйти прямо на улицу, Кадфаэль через боковую дверь вошел в мастерскую Уолтера Аурифабера. Вероятно, Уолтер попал туда тем же путем, когда, собрав драгоценности из золота и серебра, украшенные эмалью и сверкающими каменьями, решил положить их в кованый сундук, где хранил свои богатства. Захоти потом мистрис Марджори покрасоваться в своих драгоценностях, ей было бы нелегко выцарапать их оттуда. Хотя кто знает! Может статься, что в этой пухленькой и незаметной женщине неожиданно проявится бойцовский характер. Женская наружность бывает очень обманчива.
Войдя в мастерскую, Кадфаэль увидел по левую руку от себя дверь на улицу. У самого входа находился особый стол, на котором выставлялись изделия мастерской, а в глубине было множество полочек, маленький горн, в котором сейчас не горел огонь, и верстаки; за одним из них, хмуро сдвинув брови, трудился сын хозяина над оправой для дымчатого мохового агата.
Однако, как ни был он занят мыслями о несчастьях, постигших его семью, пальцы его проворно управлялись с миниатюрными орудиями его тонкого ремесла. Работник Аурифаберов сидел возле горна и взвешивал на весах маленькие пластинки серебра. Какой крепко сбитый здоровяк этот Йестин! На вид ему, кажется, лет двадцать семь – двадцать восемь. Взгляд Кадфаэля упал на склоненную голову с густой шапкой коротко подстриженных прямых черных волос. Но вот Йестин обернулся, услышав, что кто-то вошел, и взору монаха открылось широкое, костистое, смугловатое лицо с густыми бровями и глубокими глазницами – лицо истого валлийца. Подобродушнее, чем у его хозяина, однако не такое смазливое.
Завидя Кадфаэля, Даниэль отложил в сторону инструменты.
– Вы осмотрели обоих? Ну, что о них скажете?
– На этот раз оба отделались сравнительно легко, – ответил Кадфаэль. – За мастером Уолтером наблюдает его лекарь, который полагает, что жизнь больного совершенно вне опасности, только память пока еще не вернулась. Госпожа Джулиана оправилась от удара, но любое новое потрясение может стать для нее смертельным, что и неудивительно. Немногие доживают до такого возраста.
Судя по выражению лица молодого человека, он, кажется, подумал про себя, что лучше бы и не доживали. Так или иначе, он знал, что является бабушкиным любимчиком, и при случае пользовался ее слабостью. Возможно, он по-своему даже любил ее, настолько, насколько нетерпеливая молодость может любить сварливую старость. Кажется, этот юноша не был бесчувственным от природы, а только слишком избалованным. Сынки из купеческого сословия иной раз вырастают такими же негодниками, как наследники баронского рода, – и тех и других портит их привилегированное положение.
В дальнем углу мастерской стоял опустошенный грабителем кованый сундук Уолтера – большущий, опоясанный железными полосами ящик, надежно прикрепленный болтами к полу и к стене. Желая, чтобы монахи, давшие приют злодею, хорошенько прониклись чудовищностью совершенного преступления, Даниэль отомкнул двойные замки, откинул крышку и показал, что́ осталось внутри, – там лежало несколько тяжелых блюд из серебра, слишком громоздких, чтобы вор решил не связываться с такой тяжестью.
Все, что рассказал и готов был неустанно повторять всякому, кто соглашался слушать его историю, молодой Аурифабер, полностью совпадало с рассказом Сюзанны. Йестин, к которому Даниэль после каждой фразы своей печальной повести оборачивался за подтверждением, только торжественно кивал, наклоняя черноволосую голову и давая понять, что согласен с каждым словом.
– Так вы все уверены, что виновен именно жонглер? – спросил Кадфаэль. – Ни у кого нет мысли, что кто-то другой мог быть вором? В городе всякому известно, что мастер Уолтер богат. Но мог ли нездешний человек знать о размерах его богатства? Мне кажется, что у нас найдутся люди, которые способны позавидовать чужому достатку.
– Да уж, что верно, то верно, – хмуро согласился Даниэль. – Один такой живет как раз поблизости – только через двор перейти. Я бы и сам на него подумал, да он был у меня все время на глазах. А раз так, то что тут говорить! По-моему, он-то как раз первый и заявил, что надо ловить жонглера.
– Как? Неужели вы про вашего жильца, замочного мастера? Безобиднейший человек, как мне казалось. Платит за помещение, что положено, и сидит у себя в мастерской, как все добрые ремесленники.
– В мастерской сидит его работник Джон Бонет, а ему помогает слабоумный мальчишка, – сказал Даниэль с презрительным смешком. – Сам Печ занят другим – сует свой длинный нос в чужие дела, а потом разносит сплетни по кабакам. Такой проныра и угодник! В лицо тебе будет улыбаться, а только отвернись – за спиной как раз и охает. Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что он кого угодно способен обворовать. Но вчера он все время торчал в зале, так что это был не он. И не сомневайтесь даже, мы взяли верный след, когда все кинулись за этим бродягой Лиливином, вот увидите, это его рук дело!
Все в их рассказах сходилось, и, возможно, они были правы. Против этого можно было выставить только одно возражение: мог ли пришлый человек, не знающий города, найти темной ночью укромное место, где он так надежно запрятал бы свою добычу, чтобы ее никто не нашел, а он сам сумел бы потом легко забрать ее и унести? Расстроенная семья могла отмахнуться от этих соображений. Но Кадфаэлю они мешали согласиться с общим мнением.
Когда Кадфаэль выходил через ту же дверь, в которую вошел, и хотел закрыть ее за собой на щеколду, через порог протянулся длинный луч солнечного света, и на сквозняке в нем вдруг затрепетал тонкий светло-желтый волос, зацепившийся за дверной косяк на уровне его глаз. Сейчас эта сторона двери была от него справа; когда он входил, она была по левую руку, но тогда здесь не было солнечного луча, который между тем успел сюда перебраться. Тонкий, как паутинка, блестящий льняной волос. Кадфаэль взялся за него кончиками пальцев и осторожно потянул. Льняной волосок держался на косяке, приклеенный каплей буроватого вещества, сейчас оно отлепилось вместе с волосом, рядом с которым оказался еще один, целиком прилипший к двери. Кадфаэль так и впился глазами в эту находку, но, кинув через плечо взгляд в мастерскую, тотчас же закрыл за собой дверь. С того места, откуда смотрел монах, был отлично виден угол, где стоял сундук; отсюда было удобно наблюдать за склонившимся над ним человеком.
Сущий пустяк пробил серьезную брешь в перечне доказательств невиновности, от которых зависела, ни много ни мало, человеческая жизнь! Кто-то стоял на пороге и, прижавшись к дверному косяку, подглядывал оттуда за стариком – кто-то, кто был одного роста с Кадфаэлем, невысокий человек с льняными волосами и свежей раной у левого виска.
Глава третья. Суббота, от полудня до ночи
Кадфаэль все еще стоял в раздумье, держа на ладони зловещую находку, но тут его окликнул кто-то из зала, и внезапный порыв ветра в тот же миг подхватил и унес оба волоска. Пускай себе летят! Они уже поведали ему свою красноречивую повесть и вряд ли могли добавить к ней что-либо еще. Обернувшись, он увидел в дверях зала удаляющуюся Сюзанну, а навстречу ему торопливо шла маленькая служаночка с узелком в руке.
– Мистрис Сюзанна сказала, что госпожа Джулиана велела отдать эти вещи, чтобы они не валялись у нас в доме. – Девушка приоткрыла узелок, в котором Кадфаэль разглядел раскрашенные деревянные предметы, кое-где облезлые от долгого употребления. – Это пожитки Лиливина. Она сказала, что вы их заберете и отдадите ему. – Черные, распахнутые во всю ширь глаза так и впились в Кадфаэля. – Правда ли то, что говорят? – пытливо спросила она, понизив голос. – В церкви его никто не тронет?
– Да, он у нас, и там для него вполне безопасно, – ответил Кадфаэль. – Сейчас ему никто ничего плохого не сделает.
– Не очень его побили? – с тревогой в голосе спросила девушка.
– Ничего страшного с ним не случилось, все заживет, пока он отдыхает. Сейчас можно за него не беспокоиться. Правом убежища он будет пользоваться сорок дней. Мне кажется, – сказал Кадфаэль, внимательно вглядываясь в тонкое личико с широко расставленными глазами и нежно очерченными, выступающими скулами, – что тебе нравится этот молодой человек.
– Он так хорошо пел и играл на скрипке, – вздохнула девочка. – И ласково разговаривал, и рад был посидеть со мной на кухне. Этот час был самым лучшим в моей жизни! А теперь я за него боюсь. Что с ним будет, когда пройдет сорок дней?
– Что будет? Ну уж коли на то пошло, сорок дней ведь немалый срок, так что многое может за это время измениться, в крайнем случае он попадет все-таки в руки закона, а не в руки своих обвинителей. Закон хоть и суров, но справедлив. И к тому времени люди, которые его обвиняют, позабудут нынешнюю горячку, а если и не позабудут, то не смогут его пальцем тронуть. Если ты хочешь ему помочь, раскрой пошире глаза и уши и, коли узнаешь что-нибудь новое, расскажи об этом всем.
Очевидно, самая мысль о такой возможности испугала девушку. Кто станет прислушиваться к ее словам? Кому это нужно?
– Мне ты можешь рассказывать все без опаски, – ободрил девушку Кадфаэль. – Ты знаешь что-нибудь о том, что происходило здесь ночью?
Пугливо оглянувшись через плечо, она затрясла головой:
– Мистрис Сюзанна отослала меня спать, мой угол на кухне, я даже и не слыхала… Я с ног падала от усталости.
Кухня стояла в стороне от дома – при тесной городской застройке всегда существовала опасность пожара, деревянные дома воспламенялись быстро. Наработавшись за день, девушка действительно могла проспать всю кутерьму.
– Я знаю только одно, – продолжила она, отважно глядя в глаза Кадфаэлю, и он увидел на ее юном, нежном лице такую решимость, которая невольно внушала уважение, – я знаю, что Лиливин не причинял зла ни моему хозяину, ни вообще кому бы то ни было. И то, что на него наговаривают, это все неправда.
– И он ничего не крал? – тихо спросил Кадфаэль.
Девушка нисколько не смутилась, глаза ее, ни разу не сморгнув, выдержали его взгляд.
– Может быть, что-то съестное, когда он был голоден: яйцо из-под курицы, куропатку в лесу, даже каравай хлеба… Это могло быть. Он всю жизнь голодал. – Как ей было не знать этого? То же самое она на себе испытала! – Но еще что-нибудь? Украсть деньги или золото? Какой ему от этого был бы прок? Нет, он не из таких! Это – никогда!
Кадфаэль первым заметил высунувшуюся из двери зала голову и тихонько предупредил Раннильт:
– Ну, беги! Скажешь, что это я тебя задержал расспросами, но ты ничего не знала и ничего не могла сказать.
Раннильт мгновенно все сообразила. Прежде чем раздался нетерпеливо окликавший ее голос Сюзанны, она уже спешила к хозяйке со всех ног.
Не дожидаясь, когда она скроется в доме вслед за своей госпожой, Кадфаэль повернулся и зашагал через проход между мастерскими на улицу.
Болдуин Печ с кружкой пива в руке сидел на крыльце своей мастерской. Поскольку улочка была узкой, а оба дома, обращенные фасадом на северо-запад, были погружены в глубокую тень, у него, очевидно, имелась особенная причина отдыхать именно в этом месте. Все жители города, которые вчера веселились на свадьбе в доме Уолтера Аурифабера, сегодня поднялись, едва только пришли в себя после вчерашнего гулянья, и с утра все были уже на ногах, а их раннему пробуждению и бодрости в немалой степени способствовал запас удивительных новостей, которыми нужно было как можно скорей поделиться с соседями, и надежда узнать все мельчайшие подробности.
Мастер Печ был коренастый крепыш лет пятидесяти с наметившимся круглым брюшком; среди сограждан он слыл знаменитым рыболовом, однако не умел хорошо плавать, что было редкостью для жителей города Шрусбери, с трех сторон омываемого водами Северна. У него действительно был длинный нос, который чутко поворачивал по ветру, едва где-нибудь повеет скандалом, однако хозяин с осторожностью пользовался возможностями этого тонкого инструмента, смакуя чужие неприятности как бы из любви к искусству, а не ради собственной выгоды. У него было простецкое, круглое, вечно улыбающееся лицо с бледно-голубыми глазками, в которых то и дело вспыхивал огонек веселого любопытства. Кадфаэль слишком хорошо знал Болдуина Печа и остерегался сказать при нем лишнее. Но сейчас он первым поздоровался, как бы напрашиваясь на беседу, хотя был уверен, что Печ только и выжидает удобного повода, чтобы подцепить собеседника.
– Ну что, брат Кадфаэль, – начал Печ с простодушным выражением, – вы, верно, приходили лечить моих соседей. Как им не повезло! Надеюсь, что они не слишком убиты горем? Мой мальчонка говорит, что они уже немного пришли в себя и у обоих дела идут на поправку.
Кадфаэль дал приличествующий случаю ответ, чтобы побудить Печа рассказать все, что тот знает, и выудить из него побольше подробностей. Он помалкивал, а сам держал ухо востро. Ему пришлось сызнова выслушать уже знакомый рассказ, на сей раз уснащенный живописными подробностями, на какие Печ был большой мастер. Один раз за время их беседы из мастерской выглянул подмастерье Печа, видный парень, живший в двух кварталах отсюда с овдовевшей матерью. Работник бросил понимающий взгляд на своего хозяина и вновь скрылся в мастерской, убедившись, что сегодня ему предстоит самому справляться с работой, что, впрочем, его вполне устраивало. Джон Бонет давно уже научился всему, что мог ему показать наставник, который хорошо знал свое дело, но был не в меру ленив; так что теперь подмастерье вполне управлялся без чьей-либо помощи. У Печа не было сыновей, оставлять мастерскую в наследство было некому, а своему помощнику он доверял, во всем на него полагался, и тот готов был терпеливо ждать своего часа.
– А брак-то удачный, – сказал Печ, многозначительно ткнув брата Кадфаэля в плечо. – В особенности, если окажется, что сокровище Уолтера и впрямь окончательно пропало. Дочка Эдреда Беля получит такое наследство, которого хватит, чтобы возместить по крайней мере половину потери. Не зря Уолтер потрудился, чтобы заполучить ее в невестки, да и старуха не сидела сложа руки. Уж эти двое никогда не промахнутся! – Печ многозначительно потер друг о друга большой и указательный пальцы, толкнул в бок Кадфаэля и подмигнул одним глазом. – А девица уж никак не красавица и никаким искусствам не обучена – ни тебе спеть, ни станцевать как следует, чтобы развлечь общество. Однако и не уродина, так что в общем вроде и ничего, а иначе бы парня нипочем не уломали, тем более у него уже есть с кем сравнивать!
– Он – видный юноша, – спокойно сказал Кадфаэль. – И, говорят, неплохой умелец в своем ремесле. Он и наследство получит хорошее.
– Да вот только сейчас-то не больно ему богато живется! – прошептал Болдуин, придвигаясь поближе и снова весело тыча Кадфаэля в плечо острым пальцем. – Ждать-то – оно хуже всего! Молодежь живет сегодняшним днем, а не завтрашним, а что до женитьбы, так тут, знаете ли, еще как посмотреть! Старушка пускай и обожает его, и нарадоваться не может на красавчика внука, а раскошеливаться не больно спешит, так что ему не много от нее перепадает на лакомства. А ведь то, что ему по вкусу, пожалуй, дороговато стоит!
У Кадфаэля промелькнула запоздалая мысль, что человеку в монашеском платье несколько неприлично жадно слушать городские сплетни, но он все же продолжал слушать, не опускаясь до расспросов. Впрочем, заядлый сплетник и не нуждался в расспросах. Однажды разоткровенничавшись, он вошел в азарт и явно не собирался замолкать.
– Хотите верьте, хотите нет, – продолжал он, дыша в самое ухо Кадфаэлю, – но он ведь уже, случалось, запускал руку в ее кошелек, хотя старушку, казалось бы, нелегко провести. Нынешняя его зазноба дорогонько ему обходится, а уж когда муженек проведает про эти фокусы, тут уж и вовсе такое начнется! Можно заранее сказать, что, дай ему только прибрать к рукам невестино приданое, он все спустит на украшения другой красотке. Нельзя сказать, чтобы он что-то имел против женитьбы. Когда их сватали, девушка ему нравилась, а уж ее денежки и тем более. Да только есть другая, которая нравится ему больше всех. Что касается имени, тут лучше молчок: имя назовешь – врага наживешь. Но вы бы только видели ее вчера у них на свадьбе! Наглая, что твоя королевская полюбовница! А старикан-то ее рядом с ней пыхтит, отдувается, пыжась от гордости, что ведет первую красавицу, а она в это время с женихом переглядывается, и оба чуть не покатываются со смеху, глядя на старого дурака. И ни у кого, кроме меня, не хватило зоркости, чтобы углядеть, как они перемигнулись.
– Вот и хорошо! – рассеянно отозвался Кадфаэль, думая в это время о другом.
Слушая Печа, он понял, отчего Даниэль так невзлюбил этого жильца. Кадфаэль даже не думал подвергать сомнению те сведения, которые он почерпнул от Печа, потому что соглядатай по призванию никогда не успокоится, пока не разнюхает всю подноготную. Хотя он ни словом не обмолвился о своих открытиях Даниэлю, тот, очевидно, был не так прост, и красноречивое подрагивание любопытного носа, многозначительные взгляды холодных глаз подсказали ему, что его любовные похождения отнюдь не были тайной для соседа. А кто же тогда обманутый старый муж, присутствовавший на свадьбе в качестве почетного гостя? Видимо, он богатый и уважаемый купец и у него молодая, хорошенькая, самоуверенная жена… Может быть, он женат на ней вторым браком? Городок был не так уж велик, чтобы Кадфаэлю пришлось долго гадать. Конечно же, это был Эйлвин Корд. Овдовев два или три года тому назад, он вновь женился, к неудовольствию своего взрослого сына, на красотке втрое моложе себя, а звали юную щеголиху Сесили…
– На вашем месте я бы держал язык за зубами, – дружелюбно посоветовал Кадфаэль. – Гильдия купцов, торгующих сукном, – большая сила в нашем городе, и не всякий муж скажет спасибо за то, что ему открыли глаза.
– Это я-то, и проболтаться? Да никогда в жизни! – Его глаза сверкнули добродушным весельем, ноздри длинного носа затрепетали. – У меня есть уютный уголок, который я снимаю в доме покладистого хозяина. С какой стати я сам разрушу то, что меня устраивает! Я люблю позабавиться, но только сам с собою, не подымая шума. И что в этом плохого, раз я никого не обижаю!
– Совершенно ничего! – согласился с ним Кадфаэль и, попрощавшись, направился в сторону извилистого спуска.
Кадфаэлю было над чем поразмыслить, потому что он еще сам не знал, что ему думать об услышанном. Так что же нового удалось выведать? Что Даниэль Аурифабер завел шашни с Сесили Корд, чей муж, купец, торгующий шерстью, скупает товар в соседнем Уэльсе, чтобы затем перепродать его в Англии, и потому нередко отлучается из дому на несколько дней. Эта дама, при всей своей влюбленности, слишком привыкла к подаркам, которые стоят недешево, а молодому человеку мешают развернуться два скупердяя – отец и бабка, и он, если верить слухам, уже начал таскать у них то, что плохо лежит. Задача для него не из легких! Отец, кажется, как раз собирался спрятать добрую половину невестиного приданого от греха подальше, чтобы уж никто к нему не подобрался. А события нынешней ночи повернулись так, что кто-то, от кого он прятал добро, забрал его и перепрятал посвоему. Такое случается в семьях.
Что еще? Что Даниэль был далеко не лучшего мнения о досужем арендаторе, который тратил свое свободное время на то, чтобы совать нос в чужие дела.