Евангелие любви

III

Когда в конце января землю окутывала мгла, в жизни многое замирало, но возникало что-то иное. Таинственный покров порождал тайну. Предметы проваливались в пустоту. Неизвестно откуда пугающе приглушенно слышались шаги. Два человека могли разойтись в ярде и не заметить друг друга. Вот поблизости послышались чьи-то вздохи, и снова тишина – будто привидение промелькнуло и пропало. Порождение бесконечного томления мглы, словно оно соткалось из воздуха, вырвалось из собственной плоти и, собрав силы, стало видимым глазу. Можно его вдыхать, можно в него погрузиться и умереть.

Один из тех, кто в нем утонул, был Гарри Бартоломью – он умер от огнестрельного ранения в грудь. Этот человек постоянно мерз, ему всегда было холодно. Наверное, он был чувствительнее других к холоду, а может быть, просто слабее. Была бы его воля, он бы уезжал на зиму погреться в Техас или Каролину. Но его жена никогда бы не оставила мать, а та никогда бы не покинула Коннектикут. Старуха твердила, что янки, если нет гражданской войны, не пересекают границу Пенсильвании. Поэтому Гарри с женой оставались в Коннектикуте, хотя его работа заканчивалась тридцатого ноября и возобновлялась только первого апреля. Вздорная, противная старуха высасывала из семьи Бартоломью последние остатки драгоценного тепла, жена тоже приложила к этому руку, но Гарри не сопротивлялся, поскольку все деньги были у тещи.

В результате Гарри превратился в преступника, притом самого злостного: он жег дерево. Его дом находился на отшибе в середине участка в шесть акров, и в ветреные ночи все выходило относительно легко. Зато как становилось хорошо, когда начинало идти тепло от восхитительной массы полыхающих углей!

Печь сделали в конце прошлого века, когда люди стали безудержно топить свои жилища дровами, пока местные власти, власти штата и федеральные власти не наложили строгий запрет на рубку деревьев. Леса быстро редели, а холодный, сырой воздух, соприкасаясь с раскаленными углями, образовывал неимоверной плотности туман. Туманы все больше сгущались, все больше людей согревались дровами. Все больше энергии добывалось сжиганием деревьев.

Поначалу бездымными зонами считались города и пригороды. Гарри жил в сельской местности в центре Коннектикута, где холмы округлы и покаты и много лесов. Затем древесина в качестве топлива попала под запрет – деревья требовалось сохранить для изготовления бумаги и строительства. Уголь же приберегали для электростанций, производства газа и синтетических материалов. Расход самого драгоценного продукта – бензина – резко ограничили. Разбросанные по стране бездымные зоны превратились в единую бездымную зону с севера до юга.

Люди еще отапливали жилища дровами, но все меньше и меньше. Развелось множество организаций защитников лесов, формирующих группы наблюдателей. И если нарушитель попадался, на него налагали колоссальные штрафы и лишали льгот и привилегий. Но, даже зная об этом, Гарри Бартоломью не бросал привычку – трясся, паниковал, не мог спокойно спать, однако разжигал печь.

Теперь туманы стояли не всю зиму, в отличие от последних лет перед тем, как дрова и уголь в домах и квартирах оказались вне закона. Но они появлялись, когда возникали подходящие атмосферные условия: электростанции, заводы и учреждения сжигали достаточно топлива и выбрасывали достаточно углекислоты. И когда туманы накрывали землю, это было Божьим даром для таких людей, как Гарри Бартоломью. Он разработал метод, как воровать древесину, и этот метод себя оправдывал.

От дома к восточной границе своих владений Гарри проложил тросик. Там невысокая каменная стена отделяла его участок от соседа Эдди Маркуса. У Эдди земли было гораздо больше, чем у него – шестнадцать акров, – и, поскольку Эдди не фермерствовал, на ней росли большие деревья. В то время, когда топить дровами было не так опасно, он потерял многие из них. Затем положение изменилось, а сам Эдди стал начальником группы наблюдателей (как и его отец, он состоял в организации «Зеленые борцы»); тогда многие грабители решили искать счастья в других местах. Но только не Гарри. Он протянул тросик к пограничной стене и прикрепил к катушке, которую спрятал в ямке. Катушку и тросик он замаскировал опавшей листвой.

Так они и лежали, пока все вокруг не погружалось во мглу. Тогда Гарри шел по тросику, перелезал через стену и тянул тросик за собой. Ради быстроты он решил пользоваться цепной пилой, а не ножовкой или топором, надеясь, что туман поглотит звуки. К тому же дом Эдди стоял далеко от границы, а окна были для тепла забиты досками. Но даже если бы сосед услышал шум и переполошился, Гарри сумел бы быстро убраться, вернувшись назад по тросику. Пилу он оборудовал дополнительным глушителем и во время работы заворачивал в одеяло. Хороший механик, он накопил в хозяйстве много запасных частей и усердно ремонтировал мотор, который перегревался и страдал от такой маскировки.

Пять лет ему сходило с рук воровство соседской древесины. Конечно, Эдди обнаруживал последствия его набегов, но винил в них человека, жившего с другой стороны, с которым враждовал больше двадцати лет. Гарри с ликованием наблюдал, как обострялись их отношения, и все увереннее валил у соседа деревья.

В конце января 2032 года сгустилась мгла необходимой консистенции, совпавшая с почти невиданной в середине зимы оттепелью, обещавшей редкую раннюю весну. А с весной придут частые туманы, радостно думал Гарри Бартоломью.

Он размотал тросик в новом направлении и, перебирая в руке навязанные на него узелки, уверенно отсчитывал расстояние до стены и дальше, в чащу соседского леса. Но на этот раз система Гарри не сработала – он слишком приблизился к дому Эдди Маркуса, и звук работающей цепной пилы проник в запечатанные окна.

Сдернув со стены над камином старый карабин «смит-энд-вессон», Эдди нырнул в туман. На суде он заявил, что хотел только попугать преступника. Приказал в туман невидимому вору оставаться на месте, пригрозив, что иначе будет стрелять. Ему показалось, что он услышал шорох слева, повернул ствол вправо и нажал на курок. Гарри умер мгновенно.

Это дело вызвало много споров в штате и получило огласку по всей стране. Двое защитников в суде прекрасно знали свое ремесло и были давнишними недругами. Судья славился остроумием. Присяжных набрали из «твердолобых» коннектикутских янки, отказывавшихся уезжать на зиму на юг. На скамьях для публики сидели люди, для которых этот процесс много значил. Коннектикутцы жили в своем штате круглый год, безропотно сносили холод, но не могли понять, почему правительство так упорно запрещает заготовку дров. И теперь в них непривычно шевельнулись старые, погребенные под спудом времени чувства.

– Собираюсь в Хартфорд поприсутствовать на суде над Магнусом, – объявил родным доктор Кристиан однажды вечером в конце февраля после ужина.

Джеймс, сразу все поняв, кивнул:

– Завидую. Это будет интересно.

– Джошуа, сейчас слишком холодно, и это место слишком далеко от нас, – заволновалась мать. Она не любила, когда сын покидал дом 1047 по Дубовой улице в Холломене. Ей не давали покоя воспоминания о судьбе Джо.

– Чепуха! – отмахнулся Кристиан, хотя знал, что именно ее так встревожило. Но он решил попасть в Хартфорд во что бы то ни стало. – Мне надо туда, мама. Холодно, это правда, но мы уже пережили одно серьезное потепление, и, по всем приметам, зима не затянется. Надеюсь, что не попаду в пургу.

– В Хартфорде обычно на десять градусов холоднее, чем в Холломене, – не сдавалась мать.

Джошуа вздохнул:

– Мне надо, мама. Ситуация там очень сильно накалилась. Когда еще представится возможность оценить, какая боль скрыта в душах людей? Процесс, связанный с убийством, когда бушуют страсти, – это всегда событие. А в этом соединилось все, что коренится в неврозах тысячелетия.

– Как бы я хотел поехать с тобой, – грустно протянул Джеймс.

– А почему бы и нет?

– В это время года не получится – в клинике много работы, двоим отлучаться нельзя. Кроме того, мы отдыхали позже, чем ты. Поезжай, потом нам все расскажешь.

– Хочешь попытаться поговорить с Маркусом? – спросил Эндрю.

– Конечно. Если разрешат и если пожелает он. Но думаю, что пожелает – сейчас он готов схватиться за любую соломинку.

– Ты думаешь, его осудят? – расстроилась Мириам.

– Скорее всего. Вопрос в том, насколько тяжелое он понесет наказание.

– Ты считаешь, он в самом деле намеревался убить?

– До того, как я с ним увижусь – если наша встреча состоится, – я бы предпочел не гадать. Все уверены, что совершено преднамеренное убийство, поскольку Маркус заявил, что метил в другого человека. Болтать-то каждый горазд. Но неизвестно, как он поведет себя в решающий момент. Я сомневаюсь, что тип вроде Маркуса пойдет на убийство, если только не ощущает моральную поддержку присутствующих рядом таких же, как он, наблюдателей. Выскочив в туман узнать, кто пилит его деревья, он был зол, это так. Но один, без поддержки. А туман – это такая субстанция, которая очень быстро охлаждает эмоции. Ничего не могу сказать, Мирри.

Мэри вздохнула и проворчала:

– Если не хочешь взять Джеймса, давай поеду я.

Джошуа энергично покачал головой:

– Поеду один.

Мэри сникла и еще больше насупилась. Никто из родных не догадывался, что ей безумно хотелось поехать – все равно куда! Что все ее мечты были связаны с тем, что она путешествует, перемещается в пространстве, и расстояния лечат ее от боли невостребованной любви и тирании этой удушающей, сплоченной семьи. Если бы она попросила получше, если бы запрыгала от радости и захлопала в ладоши, предвкушая поездку, Джошуа несомненно бы ее взял. Почему же она так себя повела? Не захотела поехать по-настоящему? Ни в коем случае. Просто окружающие оказались глупы, черствы, им было все равно, чем живет Мэри Кристиан, и никто не потрудился заглянуть за фасад и разобраться в том, что творится у нее внутри. Ну и черт с ними! С какой стати она будет им помогать? Но все же как было бы здорово освободиться! Стать свободной для любви и от этой ужасной циклопоподобной семьи…

Автобусу предстояло преодолеть отделяющие Холломен от Хартфорда сорок миль. Это было изнурительное путешествие, поскольку он то и дело съезжал с шоссе, чтобы высадить пассажиров и принять новых. Дороги между городами, кроме главных, зимой как следует не чистили, так же как и улицы, где не пролегали автобусные маршруты.

Если бы суд над Маркусом назначили на неделю раньше, поездка получилась бы намного легче. Но оттепель пришла и ушла, снова навалило снегу, и температура упала ниже нуля по Фаренгейту. Когда автобус прибыл в Мидлтаун, с неба посыпали хлопья. Снегопад не прекращался весь остаток пути, отчего они ехали дольше, чем предполагали, и сильно устали.

Благодаря своим документам Джошуа получил комнату в мотеле неподалеку от зала суда. Как все места общественного проживания, в мотеле можно было отапливать номера до шестидесяти градусов по Фаренгейту с шести утра до десяти вечера, а в столовой для постояльцев – жечь газовый камин, имитацию под настоящий. Спустившись на ужин в первый вечер, Джошуа с удивлением обнаружил, что в столовой почти не было мест. Но затем понял, что большинство постояльцев, как и он, приехали на процесс Маркуса. В большинстве своем это были журналисты. Он узнал одиноко сидящего за угловым столиком маэстро Бенджамена Стейнфельда. Неподалеку ужинал мэр Детройта Доминик д’Эсте в компании белокожей, темноволосой женщины, чье лицо показалось ему смутно знакомым. Проходя, Джошуа бросил на нее недоуменный взгляд, и она, к его удивлению, ему вежливо улыбнулась и хоть и холодно, но с готовностью кивнула. Лицо не из телевизора. Должно быть, они где-то встречались, но где?

Измученная хозяйка мотеля еле держалась на ногах – Джошуа почувствовал это по атмосфере вокруг нее. Он сел рядом со столиком д’Эсте и его спутницы и благодарно улыбнулся хозяйке. И женщина приняла его улыбку (с Джошуа это часто случалось, хотя он сам не понимал почему) так, словно он протянул ей чашу с живящим эликсиром. «Какая же это волшебная вещь, улыбка!» – подумал он. Почему же, если кто-то начинает проповедовать улыбку в качестве реального средства терапии, получается плоско и банально, словно плохая поздравительная открытка?

Меню оказалось совсем недурным – с широким набором традиционных блюд янки и Восточного побережья: от трех видов супа из моллюсков до тушеного мяса, свиного студня с кукурузной мукой и индейского пудинга. Как ни странно, несмотря на высочайший уровень маминой кулинарии, Джошуа больше интересовался едой, когда уезжал из дома, особенно если, как в этот раз, поездку не отягощали трудности очередной профессиональной конференции. Он выбрал суп из моллюсков Новой Англии, жаркое по-лондонски к салату с русской заправкой, а о десерте решил подумать позже. Заказывая еду, он улыбался официантке так же ласково, как до этого хозяйке мотеля.

Маэстро Стейнфельд поднялся из-за столика и на всем пути из зала царственно раскланивался со знакомыми. Затем он остановился переброситься парой слов с телевизионщиками из Детройта. Его представили сидевшей рядом с д’Эсте женщине. Музыкант наклонился, чтобы поцеловать ей руку, и от этого движения волосы упали ему на лоб, что позволило маэстро, выпрямившись, резким театральным движением закинуть непокорную прядь на место. Казалось, копна его волос была специально предназначена для такого представления.

Кристиан с любопытством наблюдал за ним боковым зрением, пока не принесли первое блюдо, после чего переключил свое внимание на большую миску с дымящимся сливочным супом. Он обнаружил на дне щедрый слой измельченных моллюсков и кубиков картофеля.

Все было такое сытное, свежее и вкусно приготовленное, что от десерта Джошуа отказался.

– Только кофе и двойной коньяк. Благодарю вас. – Он кивнул в сторону занятых столиков. – У вас сегодня много народу.

– Приехали на процесс Маркуса, – объяснила официантка, мысленно соглашаясь с тем, что ей шепнула хозяйка: она будет обслуживать самого привлекательного мужчину в зале. Да, маэстро Стейнфельд был очень эффектным, но чопорным, мэр д’Эсте настолько хорош собой, что казался вылепленным из воска. Зато доктор Кристиан был по-настоящему обаятельным. Его улыбка говорила, что собеседница ему интересна и нравится, но при этом было ясно, что он не из тех мужчин, кто ищет любовных приключений.

– Меня вызвали помочь, – продолжила она и, испугавшись, как бы клиент не подумал, что она не профессиональная официантка, добавила: – По вторникам я обычно выходная.

Девушка из центральных областей, решил Кристиан, бесхитростная и практичная.

– Не думал, что суд над Маркусом станет таким заметным событием.

– О нем напишут во всех газетах, – торжественно предрекла официантка. – Бедняга! Убитый всего-то и хотел немного дров.

– Он действовал противозаконно. – Джошуа произнес это вовсе не осуждающим тоном.

– Закон бессердечен, мистер.

– Истинная правда. – Он посмотрел на ее левую руку и, заметив кольцо, сказал: – Я вижу, вы замужем. И тем не менее работаете.

– Надо платить по счетам, мистер. Они сами себя не оплачивают.

– Ребенка еще нет? – Джошуа спросил потому, что обычно женщина, родив, бросает работу.

– Нет. Джонни – это мой муж – говорит, надо подождать, пока нас не переселят на постоянное место жительства на юг.

– Очень разумно. Когда вы рассчитываете переехать?

Официантка вздохнула:

– Не знаю, мистер. Джонни надо сначала найти работу там, где нам подыщут жилплощадь. Заявление мы подали. Теперь, наверное, остается ждать.

– Чем занимается ваш муж?

– Он водопроводчик в городском хозяйстве Хартфорда.

Доктор Кристиан откинул голову и рассмеялся:

– В таком случае не волнуйтесь: работу в месте, где теплее, он найдет. Даже машины, которые перевозят людей, не любят, когда в них появляется течь.

Официантка повеселела, приободрилась. Теперь несколько дней она будет рассказывать родным и знакомым, какого приятного мужчину обслуживала в столовой мотеля.

Кофе оказался вкусным, коньяк «Реми Мартен» отличным, а официантка не забывала вовремя наполнять и чашку, и рюмку. Согревшись и насытившись, Джошуа захотел выкурить сигару – верный признак того, что ужин доставил ему истинное удовольствие. Но курение в помещении строжайше запрещалось, а на улице было не лето. Поэтому он сказал себе: радуйся тому, что выдался случай вырваться из дома и из клиники. Обидно, что он получал так мало удовольствия от профессиональных конференций. Но кому понравится находиться в окружении тех, кто тебя презирает и над тобой смеется? Другое дело судебный процесс по делу об убийстве – как раз то, что нужно.

Джошуа не очень охотно поднялся, добавил к счету щедрые чаевые и направился к выходу, забыв бросить взгляд в сторону темноволосой женщины, которую он откуда-то знал.

За его спиной Джудит Кэрриол, сидя за столиком с мэром д’Эсте, размышляла о разговоре доктора Кристиана с официанткой, который бессовестно подслушала. Очень интересный разговор! Как ласково он обращался к девушке. Обычный набор любезностей, но каким смыслом он их наполнил! И официантка на глазах расцвела. Харизма? Так ли это? Есть ли в нем, как считает Моше Чейсен, харизма?

Джудит нахмурилась, но только внутренне. Мэр д’Эсте рассуждал по поводу государственной программы переселения и сыпал аргументами в защиту продолжающегося федерального финансирования исключительно зимних переездов. Джудит оставалось лишь время от времени одобрительно кивать, поэтому мозг ее был свободен размышлять, о чем ей хотелось. О харизме. У сидящего перед ней кандидата харизма явно отсутствовала. Сердечный, обворожительный, красивый, он в то же время производил впечатление ужасного зануды, стоило ему в разговоре оседлать своего любимого конька. Вот как сейчас. Скажи спасибо, усмехнулась про себя Джудит, что он, как некоторые, не требует, чтобы его слушали по-настоящему.

Сенатор Хиллиер был отработанным материалом. Благодаря положению Джудит ей не составило труда познакомиться с ним в Вашингтоне, и их встреча не вызвала недоумения. Он произвел на нее впечатление, но именно этого она и ожидала. Динамичный, умный, внимательный человек. Ему повезло родиться в сорочке, он воспитывался в богатой семье со старыми американскими традициями, где считалось, что служение обществу не должно приносить личную прибыль. Кэрриол провела с ним приятный день, и у нее сложилось твердое убеждение, что сенатор Дэвид Симс Хиллиер Седьмой беззаветно влюблен во власть. Вне всяких сомнений, ему не нужны были ни деньги, которые приносит власть, ни тем более социальное положение. Нет. Он жаждал власти ради самой власти, а это, по убеждению Джудит, было намного опаснее. И еще она соглашалась с Моше Чейсеном: у Хиллиера начисто отсутствовала харизма. Ему приходилось изрядно трудиться, чтобы завоевывать попадающих в его сферу людей – чувствовалось, как внутри его черепа беспрестанно вращаются колесики и шестеренки. Харизма же – нечто, дающееся безо всяких усилий.