Новые райские кущи
– Софьюшка, – торопливо и громко затарахтела вдруг Элка, – не ругай, пожалуйста, Славочку, он ни в чем не виноват! Это все я! – выкрикнула она и вдруг зарыдала.
И сразу как-то очень громко, отчаянно и навзрыд, да так, что неожиданно резко из ее глаз потекли по щекам крупными прозрачными каплями слезы.
– Это все я! Я! – рыдала и кричала Элла. – Я его люблю, понимаешь! А он меня, только сказать тебе не мог! Вот мы и…
– Я, пожалуй, пойду, – необъяснимо чудным образом перестав хрипеть и сипеть – так же, как и начала, в один момент, – произнесла Софья ровным, отстраненным голосом. – Переночую сегодня у мамы.
– Это неправильно, Соня, – глядя прямо ей в глаза твердым взглядом, спокойно-весомо произнес Ладников. – Если ты уйдешь, то примешь ее игру. Ты же понимаешь: что бы я сейчас ни сказал и ни попытался объяснить тебе, это не сработает. Есть только один вариант: сесть втроем и поговорить.
– О чем? – спросила Соня бесконечно устало, чувствуя себя выпотрошенной и пустой внутри, как соборный колокол, у которого вырвали «язык».
– Понятно, – посмотрев на нее острым, изучающим взглядом и безнадежно вздохнув, произнес Ладников.
– Нет-нет, Софьюшка! – натужно-стеснительно воскликнула Элка, заискивающе глядя на Софью. – Не надо тебе никуда ходить, это я сейчас уйду! А вы уж без меня, обсудите тут, как мы будем дальше… – сбившись в конце своей пламенной речи на лепет, прошелестела она. И, подхватив с пола полотенчико, рванула обратно в ванную.
Соня с Ярославом, не обращая внимания на Элку, стояли, продолжая смотреть друг на друга… А потом она развернулась и шагнула на площадку через так и не закрытую до конца входную дверь.
– Стой! – окликнул ее Ладников таким тоном, что она непроизвольно замерла. А он шагнул из квартиры следом, остановился в полушаге от нее и произнес четким, спокойным, чуть надавливающим голосом: – Не уходи, Соня. Мы сейчас со всем разберемся.
Софья смотрела на его посуровевшее, заострившееся от сдерживаемых эмоций лицо, на морщинку, залегшую между бровей, на решительно сжатые губы, на его прищуренные от напряжения зелено-голубые глаза и видела, что он ужасно злится. Просто ужасно, как не злился никогда на ее памяти.
В этот момент больше всего на свете ей хотелось преодолеть те полшага, что разделяли их, прижаться к нему, упереться лбом в его грудь, чтобы он обнял ее, поцеловал в макушку и пообещал, что все у них будет в самом замечательном порядке, как и было еще несколько минут назад.
Она смотрела-смотрела-смотрела в эти родные любимые глаза, балансируя на тонкой грани между сомнениями, обидой, верой и решимостью… и уже склонялась вперед, готовая преодолеть расстояние между ними, и уже почти шагнула…
…И именно в этот момент на площадку выскочила полностью одетая, даже успевшая натянуть сапоги, шапку и пуховик Элка.
– Ну, я пойду, – пролепетала она овцой повинной. – Извините.
– Стоять! – приказал Ладников резким тоном, словно щелкнул предупреждающе бичом.
Настолько властно, что не то что скорбная умом Элка замерла овцой перепуганной, хлопая вытаращенными глазами, но и Софью пробрало так, что она даже дышать забыла на какое-то мгновение.
– Соня, – резко выдохнув и сменив интонацию на ровно-командирскую, произнес Ладников. – Тебе нельзя никуда идти в таком состоянии. Вызови такси.
И Софья подчинилась. Не только потому, что Ладников дал указание, а потому что поняла, что он абсолютно прав: в состоянии тяжелейшего стресса, от которого ее мелко потряхивало, ей и на самом деле не то что не рекомендовалось идти пешком-метро-пешком, а просто не добраться.
Такси нашлось сразу же и высветило оповещением, что прибудет через пять минут. Софья повернула смартфон экраном к Ярославу, продемонстрировав сообщение. Он только кивнул, развернулся и зашел в прихожую. Достал из встроенного шкафа куртку, натянул на себя, скинул домашние тапки, вытащил из калошницы свои ботинки и сунул в них босые ступни, делая все без суеты и торопливости, даже без намека на раздражение. Прихватил с тумбочки ключи от квартиры и пакет из кофейни, что поставил на тумбочку, пока одевался, и, выйдя за порог, захлопнул за собой дверь.
Странно, но, видимо, получив сильные впечатления от властного тона и хлесткого голоса Ладникова, обе девушки все это время стояли и молча, завороженно наблюдая за ним.
– Идемте! – отдал следующий приказ Ладников и, подхватив Софью под локоть, повел всех на лифтовую площадку.
В полном вяжуще-гнетущем молчании они втроем спустились в лифтовой кабине на первый этаж и вышли из подъезда, возле которого уже стояло ожидавшее Софью такси.
– Я пойду, ладно? – проблеяла Элла, заискивающе-просительно заглядывая в лицо Ярослава.
– Стой на месте, – отдал он приказ девушке, – я с тобой еще не разобрался.
И она замерла. Только смотрела на мужчину перепуганным и одновременно восторженным взглядом.
А Ярослав, все так же поддерживая под локоток, провел Софью к машине. Открыл и придержал дверцу, пока она садилась, и протянул ее пакет с рулетом.
– Приедешь к Александре Михайловне, обязательно выпей чаю с рулетом и коньяку грамм пятьдесят, – вымученно-устало улыбнулся ей Ладников и выдохнул тяжко: – Сонь, это все тупая херня, не имеющая к нам с тобой никакого отношения, выкрутасы больной психики нездоровой женщины. Ты переведи дыхание, постарайся успокоиться и выспаться, а завтра мы поговорим.
Софья ничего не ответила, даже не кивнула. Отвернулась – смотреть на него у нее просто не было больше никаких сил. А когда такси привезло ее по конечному адресу, Соня с удивлением увидела встречавшую ее у подъезда маму.
Александра Михайловна подошла к такси, открыла дверцу, протянула руку и помогла дочери выйти, объясняя свое чудесное появление:
– Ярослав мне позвонил и все рассказал.
– Что – все? – болезненно усмехнулась Соня.
– Все. В мелких подробностях. Даже про твой меренговый рулет не забыл упомянуть. А ты вон забыла, – указала мама на сиденье автомобиля, на котором сиротливо стоял позабытый Софьей бумажный пакет.
Досталось сегодня тому несчастному рулету. Как и самой Софье, имевшей на него такие радужные и столь безжалостно порушенные планы.
Впрочем, рулет она таки отведала, да еще и с добавкой, когда они пили чай с мамой и отчимом, сидя за столом в кухне и Соня рассказывала о том, что произошло. А мама, в свою очередь, передала то, что рассказал ей по телефону Ярослав. Обменялись, так сказать, версиями обеих сторон.
Кстати, коньяку, которого плеснул ей в медицинских целях отчим (как и советовал Ладников), Соня выпила. И буквально сразу же после принятия целебной «пиисяшки» практически не пьющую Софью срубило – накатил одним большим комом отходняк, сменяя схлынувший адреналин, к тому же приправленный сильной моральной и физической усталостью. Да так мощно, что пришлось ей срочно отправляться в гостевую комнату, чтобы рухнуть на кровать и выключиться, ухнув в какую-то черную, беспросветную дыру.
На следующее утро проспавшая ночное появление Софьи Тори вошла в кухню, увидела сидевшую за столом с родителями сестру и, выслушав ужасную новость, которую ей тут же сообщила мама, разрыдалась навзрыд. И орала на весь дом, что этого не может быть. Не может быть – и все!
– Ты же знаешь, что Ярослав не такой, он не мог, не мог поступить так! – кричала она отчаянно.
– Я знаю, – спокойно ответила ей Соня.
– Тогда позвони ему и поговори! – потребовала девочка.
– Нет, – отрезала Софья.
– Но почему, почему?! – возмущался ребенок крушению Сониной жизни. – Неужели ты поверила этой идиотке?! Она же больная на всю голову и сволочь скотинская! Вечно лезла к тебе и… – И, так и не подобрав эпитета, облеченного в более-менее приличную, а не матерную форму, неожиданно удачно вспомнила случай из жизненных историй сестры: – Она увела у тебя мальчика в школе, который был в тебя влюблен, ты сама нам с Дашкой рассказывала! – прокричала обвинительно Тори.
– Мне было наплевать на того мальчика, и он мне был совершенно не интересен, – постным и серым, как остывшая овсяная каша голосом, ответила ей Софья.
– А в институте! – привела еще один аргумент в защиту своего ненаглядного Ярослава Олегыча Тори. – За тобой ухаживал парень, и у вас даже все серьезно было. А эта Элка сволочная отбила его у тебя! Нарочно!
– И слава богу, – ответила ей тем же пустым голосом Софья. – Если он настолько легко сменил свою горячую влюбленность в меня на секс с Эллой, то мне такой пустой мужчина определенно не нужен ни за каким надом.
– Это ты сейчас про Ярослава, что ли, говоришь? – внезапно перестав орать, спросила сестра почти нормальным тоном, повнимательней присмотревшись к Соне.
– Нет, – помолчав, все же ответила Софья.
– То есть ты понимаешь, что он просто не мог с этой?..
– Я понимаю, – уверила ее Соня.
– Тогда почему? – как-то совсем по-детски, до слезы растерялась Тори (даже голосок задрожал), в этот момент так напомнив Соне себя маленькую, тогда еще просто Викулечку, вот с этим ее дрожащим от жуткой детской обиды голосочком и подбородочком, что у Сони при взгляде на сестричку даже сердце защемило.
– Я не буду объяснять, – замученно-устало произнесла она.
– Но вы же помиритесь? – с надеждой посмотрела на нее сестренка.
– Я не знаю, – вздохнула Соня.
– Ну и ладно! – вновь взвилась обидой Тори и предупредила: – Тогда я буду на стороне Ярослава, а не на твоей, потому что он точно ни в чем не виноват!
– Тори, остановись, – попыталась остудить запал младшей дочери Александра Михайловна. – Может, Ярослав и не изменял, но это не значит, что он не сделал того, что причинило Софье боль.
– Ну и что! И что?! – не унималась Тори. – Я все равно буду на его стороне, пусть даже из голимой вредности! – И, резком движением ладошки стерев со щеки слезу, выдохнула уперто: – Потом они все равно помирятся.
Но они не помирились.
Ярослав позвонил Софье на следующий день, беспокоился, как она себя чувствует. Совершенно искренне беспокоился, лукавство – это вообще не его история, и ради какой-то мелочной выгоды Ладников никогда не станет играть ни в какие игры. Он предложил встретиться и поговорить, разобраться с возникшей проблемой, но в тот момент Софья была еще не готова к спокойному разговору – ей необходимо было сначала обдумать все самой: взвесить все факты, вспомнить каждую деталь и мелочь, проанализировать их и только после этого делать выводы.
Софья осталась у мамы еще на два дня, а когда вернулась к себе домой, то обнаружила, что бо́льшая часть вещей Ладникова исчезла вместе с их хозяином.
Она позвонила ему через неделю. Сама. Но абонент находился вне зоны ее доступа. Софья набирала его номер весть день, и следующий за ним день – но этот абонент был ей теперь недоступен.
Больше Соня ему не звонила.
А через сутки после ее настойчивых звонков Ладников прислал Софье лаконичное сообщение на электронную почту:
«Номер моего телефона временно заблокирован. Я в командировке. Вернусь – позвоню. Пиши на почту, если понадобится, найду способ связаться. Береги себя. Люблю».
И все. Его «люблю» обдало теплым дыханием сердечко Софьи Павловны, но… она ему ни разу не написала, и Ярослав Олегович своим звонком более не потревожил свою бывшую гражданскую жену. Они не встретились и ни разу не виделись до сегодняшнего дня.
Глава 8
Ладников догнал Софью минут за семь быстрого спортивного шага, пробежав по грунтовой дорожке, петлявшей между выпяченными кое-где из земли корнями деревьев, но в большинстве своем идущей ровно. Он не стал подходить к Софье и обнаруживать свое присутствие, просто двигался позади на приличном расстоянии, но так, чтобы не упускать девушку из виду. Смотрел на ее стройную, хрупкую фигурку и, понятное дело, тут же, по ассоциации, провалился в воспоминания.
Софья не любила спорт. То есть как не любила… просто не имела к нему никакого отношения, ибо спорт и ее жизнь были двумя объектами, которые двигались в пространстве каждый сам по себе, где-то очень отдаленно друг от друга, практически никогда не пересекаясь.
Зарядка или посещение спортивных клубов, какой-нибудь фитнес, аэробика или, прости господи, спортивные танцы на пилоне – ну не ее это было, и все тут. Что-то там специально делать: напрягать-прокачивать-тренировать с целью улучшить-выглядеть-оздоровиться? Извините, нет.
Софья делала только то, что было созвучно и гармонично всем ее, как говорят айтишники, базовым настройкам. Например, с удовольствием медитировала, всякий раз поражая Ярослава тем, с какой легкостью ей удается входить в состояние некой отрешенности и погружения в особое состояние сознания, в котором замедляются, а то и вовсе останавливают свой бесконечный бег мысли. А еще она обожала пешие прогулки и пользовалась любой возможностью, чтобы пройтись.
Когда они стали жить вместе, Ладников предложил подвозить Соню по утрам до ее работы, поскольку ему в распоряжение выделили служебный автомобиль, который по утрам подгонял к их подъезду водитель. Не только по утрам, понятное дело, но при любой надобности вызванный Ладниковым автомобиль подавался практически к подъездным ступенькам.
Помнится, Софья сильно подивилась, в первый понедельник их совместной жизни увидев поджидавший Ярослава автомобиль и сидевшего за рулем шофера.
– А что, сам ты не можешь водить машину? – заинтересованно спросила Софья.
– Могу, но не очень люблю. Поскольку случается мне сильно задуматься и на хрен забыть про правила движения, – усмехнувшись, пояснил Ладников.
Ну не объяснять же Софье, что начальство, весьма серьезно опекавшее своего ценного работника, заботясь о его безопасности и здоровье, не просто настояло, а потребовало, чтобы Ярослав не садился самостоятельно за руль? И предоставило возить его профессионалу высокого уровня на служебной машине. Мало того, это самое начальство внесло данный пункт в его рабочий контракт.
Про этот тонкий момент Ладников умолчал, но и не соврал, потому как и на самом деле водить машину не любил, чувствуя, что это сильно ограничивает его свободу передвижения и возможность в любой момент погрузиться в решение задач и анализ данных.
Ладно, отвлекся. Он вообще-то сейчас не о себе, а о Софье.
Так вот, на предложение Ярослава подвезти, подкрепленное вполне весомым аргументом, что им с ней практически по пути (ну, по крайней мере, в одну сторону, а не в разные концы Москвы), Софья ответила отказом, а когда он предложил подкинуть ее хоть бы до метро, Сонечка объяснила:
– Я люблю ходить пешком. Наверное, потому что приходится очень много сидеть. Стараюсь при любой возможности пройтись. От дома до метро – обязательно. И порой специально выхожу не на той станции, а за одну остановку до нее, чтобы пройти пешком. Ну и назад так же, – призналась Соня Ярославу, отчего-то немного смущаясь. Видимо, потому, что откровенно поделилась, рассказав о неких своих особенностях, что было для нее весьма непривычно и ново.
Ну и кто бы сомневался, что в ближайшие же выходные они гуляли по парку, расположенному недалеко от дома Сони. Причем гуляли – это не в том смысле, что задумчиво бродили по аллеям медленным прогулочным шагом, взявшись за руки и беседуя о высоком, старательно вдыхая при этом свежий воздух. Да сейчас, как же!
Ранним субботним утром, ровно через неделю, как он проснулся в ее постели в первый раз, Софья Пална (с неким даже намеком на торжественность) преподнесла Ярославу Олеговичу в подарок палки для скандинавской ходьбы. И, несмотря на его нытье и отнекивания, уже через сорок минут они энергичной походкой вышагивали вдвоем по парковым дорожкам, не забывая помогать себе столь же энергичными движениями рук, опирающимися на те самые пресловутые палки.
Ладников, как и положено всякому нормальному мужчине, несколько первых таких прогулок ворчал, кряхтел-вздыхал и выказывал свое несильное довольство, но очень быстро втянулся и даже пристрастился к такого рода нагрузкам. А вскоре так и вовсе с удовольствием составлял Софье компанию по утрам в выходные дни. Зимой же они ходили на лыжах по тем же местам, благо лыжи с палками Соне не пришлось притаскивать поутру мужу в постель в виде украшенного ленточкой презента, поскольку лыжи у Ладникова уже имелись.
Сейчас, держась в некотором отдалении от Софьи и глядя на нее, идущую впереди присущей ей легкой, словно немного даже парящей походкой, которой всегда удивлялся и поражался, Ладников с теплой и щемящей тоской вспоминал те их прогулки по выходным и их счастливую совместную жизнь.
А она была счастливой. Господи, как же хорошо им было вместе! Хорошо и очень ладно, и поразительно гармонично. Они могли часами молчать, устроившись на кровати или диване, прижавшись друг к другу плечами и каждый занимаясь своим делом. Или могли и ничего не делать. Не изучать-читать, а просто сидеть, обнявшись, напротив распахнутого окна…
В каком-то давнем своем интервью Александр Ширвиндт сказал зацепившую тогда Ярослава фразу: «Бывают разные жены: хозяйки, жены-любовницы, жена-мать, жена-руководитель. А бывают жены-судьбы».
Ладников не помнил, в каком контексте была произнесена великим артистом та фраза, где и когда тот ее сказал, и не мог бы объяснить, почему тогда она врезалась ему в память. Но сейчас он совершенно четко понимал, что Софья Октябрьская была для него из разряда тех самых жен-судеб.
И весь тот год (ну, практически год), что они прожили вместе, все те чувства и эмоции, что он испытывал к Софье, те переживания и то ощущение единения, стоило ему о них задуматься, поражали Ладникова до глубины души.
Ему тридцать восемь лет. Не сказать, что его жизнь была бурной и полна каких-то невероятно сильных событий. Он много учился, еще больше работал, был неудачно и коротко женат на одногруппнице, с которой они расстались совершенно чужими людьми, даже не ругаясь и не имея друг к другу претензий.
Но поразительным, каким-то мистическим и необъяснимым образом выйдя из солнечного потока, вошла в его жизнь Софья Павловна, «отформатировав» его базовые настройки. И только с ее появлением Ладников ощутил себя целым, и только с ней его жизнь приняла правильную, окончательную форму и наполненность.
И тут случилась Элла.
Софья написала сообщение Ярославу на электронную почту, что немного задержится на работе. «Принял-понял», – отписался он и погрузился дальше в расчеты, которыми занимался. Из-за того, что сознание Ладникова в тот момент было плотно оккупировано размышлением над расчетами, услышав звонок в дверь, он сделал очевидный логический вывод, что пришла Соня. Вот и открыл дверь, не потрудившись поинтересоваться, кто за ней находится и не посмотрев в глазок.
Ну и получил – и-и-и з-з-здрасте…
– Ой, Славочка! – громко-форсированно и несколько истерично затараторила Элка, обнаружившаяся за дверью вместо ожидаемой Ярославом Сони. – У меня такой случился ужасный форс-мажор, просто ужасный! – причитала она, разводя руками и демонстрируя тот самый «мажор», что с ней приключился. – Представляешь, тут у автобусной остановки какая-то сволочь насыпала целую кучу реагента прямо в сугроб! Он растаял, совсем и сильно растаял, а дорожка рядом заледенела, просто невозможно пройти! Я поскользнулась, упала в эту лужу и ужасно перепачкалась. Просто ужасно! Ты видишь?
Перепачкалась Элка и вправду на совесть, – оценил степень нанесенного ущерба имуществу барышни Ладников, подумав мимолетно: вот интересно, как же она так «удачно» упала, если вся ее верхняя одежда промокла спереди? Нырнула, она, что ли, в ту лужу?
– Ты меня пустишь? – попросила, подпустив в голос жалостливо заискивающих интонаций, Элка. – Я хоть почищусь, а то я так до дома не доберусь, замерзну.
Посомневавшись пару секунд и тяжко-безнадежно вздохнув, Ярослав таки пустил пострадавшую Элку в квартиру.
– А Софьюшка где? – шустренько прошмыгнув в прихожую, спросила та в процессе торопливого скидывания с ног сапожек-дутиков, упираясь носком одного в пятку другого, при этом взглядом преданной собачки всматриваясь в лицо Ладникову.
– Сейчас придет, – ответил Ярослав, не вдаваясь в подробности.
– Мне, наверное, лучше сразу в ванную пройти, – вновь показательно развела руками Элла, причем с каким-то странным, плохо скрываемым удовольствием демонстрируя, насколько сильно испачкан ее пуховик.
– Ну иди, – неохотно согласился с ней Ярослав.
Что-то ему эта ситуация все больше и больше не нравилась и откровенно напрягала. Знать бы еще почему?
Стремительно метнувшись, Элла скрылась в ванной комнате, а Ладников, выдав очередной тяжко-безнадежный вздох, отправился в кухню ставить чайник, кисло думая о том, что эту заразу так просто из дома не вытолкаешь, она ж теперь пострадавшая, ее чаем поить придется.
Он только успел налить воды в чайник, поставить его на базу и включить, как снова прозвенел звонок в дверь.
Ну вот теперь пришла-таки Софья…
Множество раз после всего прокручивая в голове и анализируя ту ситуацию, Ладников понял, что называется, «задним крепким умом», что тогда конкретно протупил. Как лох какой-то, а не специалист по информационно-аналитическим системам.
И все давался диву – как он вообще мог купиться на такую дешевую подставу и голимый разводняк? И, главное: почему девица была такой довольной, что даже не могла скрыть этого своего довольства, когда он ее все же пустил в квартиру?
Ну и в результате имеем то, что имеем: ежики шипастые, как любит выражаться Софья Павловна, когда сильно злится.
Он злился сильно. Очень сильно. В основном – на себя самого.
Ярослав провожал взглядом увозящее тогда Софью такси и чувствовал, как его сознание, еще несколько минут назад клокотавшее от бессильной ярости на тупость происходящего, остывает под снисходящим на него острым холодным анализом. Тот заместил негодование и злость, запустил просчет ситуации, причин ее возникновения и, главное, – возможности выхода из сложившихся обстоятельств таким образом, чтобы в первую очередь минимизировать страдания и переживания Софьи.
Именно ее состояние в этот момент волновало Ладникова больше всего.
Его состояние, разумеется, тоже хотелось бы нормализовать, но он-то со всем разберется и справится, а вот Сонюшка, при всей ее видимой холодности, закрытости и душевной силе, на самом деле бывает очень ранима, только не показывает этого никому.
Ничего, он все уладит. Сам накосячил, сам и разрулит эту дикую, конкретно идиотскую какую-то замятню. А для начала следовало разобраться с объектом, собственно, и создавшим данную ситуацию.
И, развернувшись, Ладников стремительно прошагал к подъезду, по ходу своего движения молча зацепив Элку, так и стоявшую все это время, исполняя его приказ. Словно клещами ухватив и сжав ее за локоть, потащил за собой.
Почувствовавшая исходившую от мужчины холодную, спокойную ярость, которая оказалась куда как страшней любых криков, брани и даже нападения с кулаками, Элка затихарилась, словно мышь под веником, даже не пискнув, и, повинуясь его железной хватке, тихо семенила чуть сзади, еле поспевая за ним.
– Сядь здесь, – отдал приказ Ладников, указав Элке на пуфик в прихожей, когда они вошли в квартиру. И добавил новых вводных, расширив свой приказ: – Сидишь тихо, не двигаешься, не встаешь, не делаешь никаких движений. И ничего не говоришь.
И таким он это произнес голосом, пробравшим девицу до самых костей и напугавшим ужасно, что Элка застыла под пристальным, чуть прищуренным, странным взглядом Ладникова, боясь даже дышать громко.
– Вот и сиди, – кивнул он, увидев, что дамочка прониклась по-настоящему и всерьез.
Впрочем, оставлять эту профуру без присмотра Ярослав не собирался, поэтому, зайдя в комнату, оставил дверь открытой так, чтобы ему было видно сидевшую на пуфике с неестественно прямой спиной Элку. Остановившись у окна и присев на подоконник, он не сводил с девицы взгляда.
Прикинув, что следует сделать в первую очередь, Ладников набрал тещу, то есть маму Софьи. Короткими фразами, в которые не вкладывал эмоций и объяснений, изложил только факты и попросил позаботиться о Софье.
Ну, а следующий звонок Ярослав сделал… куда надо он сделал тот звонок, после которого набрал номер начальника районного отделения полиции.
– Ну что, Элла Владиславовна, – вернувшись в прихожую, Ладников встал напротив настороженно замершей девушки, – снимай свой пострадавший пуховик и боты, и идем в комнату. Там подождем гостей.
– Ка-каких гостей? – отчего-то сильно перепугалась Элка.
– Ну, как каких? – холодно усмехнулся Ладников. – Представителей нашей доблестной российской полиции, разумеется.
– Зачем это? – напряглась пуще прежнего девушка.
– Как зачем? – Ярослав пожал плечами, изобразив недоумение от ее непонятливости, и самым тщательным образом разъяснил сложившееся у них положение: – Мы имеем криминальное происшествие: некая женщина обманным, мошенническим образом проникла в нашу с Софьей квартиру, нанесла моральные и физические страдания ее хозяйке, оклеветала ее мужа, чем нанесла ущерб его (то есть моим) чести и достоинству. И это уже три уголовные статьи закона.