Новые райские кущи
– Один? – перебил ее Ладников.
– Что – один? – захваченная собственным рассказом, Софья не сразу сообразила, о чем он спросил.
– Один боролся? – уточнил Ярослав.
– А-а, – поняла, Соня. – Один. Эти самые партнеры, которых папа почитал за близких друзей, как-то в один момент резко отпали, сразу подчинившись требованиям бандитов. Вроде как те угрожали их семьям. А папа вот уперся. Но ничего противопоставить рэкетирам у него не получилось. Не помогли ни связи, ни знакомства, ни, понятное дело, милиция. Бандиты отобрали у него все: фирму, активы, все деньги, все объекты, две квартиры (в том числе ту, в которой мы жили, старенькую-маленькую, перешедшую папе еще от бабушки) и даже машину. Остался только этот вот участок.
– То есть усадебный участок?
– Не совсем, – разъяснила Соня. – Наш усадебный участок бандитам не достался, но и все, что сейчас является поселком Октябрьское, тоже осталось у папы. Только раньше это было такой огромной поляной со стихийной свалкой стройматериалов, практически по всему периметру окруженной лесом. И с одной-единственной грунтовой дорогой, ведущей к ней. Очень красивые места и совершенно бесхозные, бросовые. Для возделывания и сельхозработ они не годились, поэтому не принадлежали ни одному колхозу или совхозу. Для масштабного строительства тоже не подходили, а когда превратились в нелегальную свалку – от них отбрехивались всякие власти, поскольку никто из чиновников за ту свалку не желал нести ответственности. Каким-то образом и за какие-то совсем уж смешные деньги Павлу Егоровичу удалось приобрести эту землю в собственность. Просто он в этой поляне увидел большой потенциал и перспективу, как он объяснил мне однажды свой выбор. Мусор вывезли, площадку разровняли, где требовалось – засыпали щебенкой и грунтом, сделали дренаж и даже успели разбить на будущие улицы и участки, на которых собирались возводить коттеджи на продажу. Ты же оценил удобство расположение поселка? – поинтересовалась Соня у Ярослава, слушавшего ее с повышенным вниманием.
– Без сомнения, очень крутое место, – кивнул тот. – От МКАДа всего тридцать километров, причем по классному шоссе с трехполоской в обе стороны. Удобный съезд, от шоссе всего восемь километров, причем лес, который окружает поселок, отгораживает его от пыли и шума. Да еще и железка рядом, всего в пяти километрах. В соседнем поселке городского типа, куда уже добрались крупные торговые и развлекательные центры.
– Это сейчас. А тогда, больше двадцати лет назад, ничего этого еще и в помине не было. Разумеется, кроме соседнего городочка и железной дороги. Но Павел Егорович, обладая определенной чуйкой на перспективные проекты и неким, что ли, особым даром предвидения, сумел в жуткой свалке, на которую со всех ближайших объектов свозили строительные отходы, увидеть ту самую перспективу, – искренне восхитилась отцовским талантом Софья. – Что интересно, к моменту, когда у нас все отобрали и разорили папу с мамой подчистую, один коттедж их компании ведь уже заказали. Они даже начали его возводить. А вместе с ним начали строить и эту нашу усадьбу. Если быть точной, к тому моменту построили только первый этаж центральной части нашего дома. Пригодными для жилья можно было считать лишь две комнаты: большую кухню-столовую и маленькую комнатку рядом, без окон, подразумевающуюся будущую кладовку. И считать лишь условно и с большой натяжкой. Вот в этих двух помещениях мы и жили.
– В каком смысле – жили? – поразился Ярослав.
– В самом прямом, – рассмеялась Софья и задала ему встречный вопрос: – А где нам еще было жить? Квартиру у нас отжали, дедушка Егор с Эльвирой и Настей в это время жили в своей двухкомнатной квартире. Родители мамы – в Воронеже, в своей маленькой квартирке. Были, конечно, родственники в Питере: дедушка Ерофей (младший сын Прохора Поликарповича, который, считай, воспитал моего родного деда Егора с ленинградской блокады) и его жена, бабушка Катя, которых папа числил за родных бабушку и деда. Они, как я уже сказала, жили в Питере, как и их трое сыновей со своими семьями. Но у всех них и своих забот хватало. В конце девяностых-то годов. Да и папа не стал бы подвергать питерскую родню опасности, подводя их под интерес бандитов. Так что да, мы жили здесь, в малой части только начавшей возводиться усадьбы. Я маленькая была, и меня старались оградить от трудностей и неустроенности быта…
И задумалась, погрузившись в детские воспоминания о том, как приходилось ходить в туалет на улице, как отец раз уехал и вернулся с печником, и услышанные от отца слова про электричество – «врезался» и «воздушка»…
– А почему бандиты оставили Павлу Егоровичу эту землю? – остудил тепло Сониных воспоминаний голым прагматизмом Ладников.
– Папа ввел их в заблуждение, – весело хмыкнула Соня. – Предоставил им документы, по которым владельцем этого земельного участка и всего, что на нем находится, числился его некий американский партнер. Мол, он назначил отца управлять данной собственностью с целью возведения коттеджного поселка. Против американского партнера русские братки в те времена были бессильны и, решив, что и так достаточно поимели с этого Октябрьского, оставили нас в покое.
– Идиоты, – вынес вердикт Ладников.
– Клинические притом, – консолидировалась с ним Софья Павловна. – На фига отбирать все у человека с таким потенциалом? Умеющего и знающего, как зарабатывать и делать бизнес? Лишать его возможности работать? Ведь проще договориться на долю, как делали это предыдущие рэкетиры.
– А может, оно и к лучшему, – философски заметил Ярослав. – Во-первых, Павел Егорович скинул с хвоста балласт в виде трех сбежавших «закадычных» партнеров. Во-вторых, что называется, получил возможность обнулиться-перезагрузиться, пересмотрел и поменял направление деятельности. А в-третьих, пересидел самое поганое время конца девяностых, когда грабили уже даже не братки, а управленческая структура самого государства. И грабили по-крупному.
– Наверное, – пожала плечами Соня. – Говорят же, что все, что ни делается, то к лучшему. Может, таким образом кто-то свыше уберег тогда нас от чего-нибудь по-настоящему ужасного. Не могу судить, не имея полной картины и данных. Но в один момент проблемы с теми бандитами вдруг перестали быть для папы актуальными, и он развил бурную деятельность. Где-то раздобыл денег, взял кредит. Бабушка с дедом, мамины родители, у себя в Воронеже продали квартиру и отдали деньги зятю, а сами перебрались жить на свою маленькую дачку. Папа со строителями из числа тех, что остались ему преданны и поддерживали все это время, возвел тот самый первый коттедж. Причем Павел Егорович трудился с ними на равных, как член бригады, выполняя своими руками любую работу. А мама в этом первом доме будущего поселка сделала классный дизайн интерьера. Объект они сдали и начали возводить следующий. Параллельно папа замутил какой-то новый проект. Постоянно придумывал что-то, вертелся как мог и довольно быстро начал поднимать и развивать бизнес заново.
– Понял, хо…
Ярослава перебил на полуслове широко разлившийся по дому дребезжащий звук гонга, призывающего всех быстренько подтягиваться к столу, дабы не выказать неуважение хозяйке и повару.
– Идем обедать? – спросила Соня.
– Откажусь на этот раз. Не от обеда, а от компании твоих родственников, – пояснил конкретику своего отказа Ладников. – Наверняка пришли ответы и справки по всем запросам, как моим, так и тем, что сделали коллеги по своим каналам. Надо изучить информацию, ну и обсудить ее. Заодно и пообедаем в тесном мужском коллективе. Но тебя я сопровожу до столовой, – не спросил, а оповестил Софью о своих намерениях Ладников.
– Ну, сопроводи, – усмехнулась Соня, сразу же вспомнив эту его манеру: отдавать распоряжения, не прибегая к тону приказа ни в малой степени, даже намеком на таковой. А так – легонько, вроде как впроброс, что-то сказал, а собеседник получил указание к некоему действию.
Глава 4
Понятное дело, что родственники, подтянувшиеся на призыв гонга к обеду, лицезрели это самое сопровождение Софьи Павловны до распахнутых дверей в столовую ее бывшим мужем и, обменявшись красноречивыми взглядами, явно сделали какие-то свои выводы, делиться которыми до поры не стали.
Правда, та самая пора пришла на удивление быстро. Хотя какое там удивление? Честно сказать, на взгляд Сони, они и так терпели слишком долго, не начав расспрашивать их с Ярославом, как только увидели.
Первой не удержалась тетка Глафира. Еле дождавшись момента, когда родственники наконец рассядутся по своим местам, а горничные расставят на столе красиво разложенные на сервизных тарелках закуски и выйдут из комнаты, рубанула намозолившим ее растревоженные нервы вопросом:
– Ну что, Соня, всем нам кости перемыли со своим бывшим? Всю нашу подноготную и тайны аналитику выложила? – тоном плохо завуалированного наезда поинтересовалась Глафира Антоновна с явным перебором сарказма в голосе.
– Да, теть Глаша, все доложила честь по чести, про всех все рассказала и донесла, – шутливым тоном, посмеиваясь, призналась Соня, предприняв попытку в самом зародыше погасить намеренно разгоняемый теткой конфликт.
Попытка не зашла, а Сонина шутка лишь распалила и без того зашкаливавшее раздражение Глафиры Антоновны.
– И что, твой бывший аналитик уже вычислил, кто украл ваши сокровища? – намеренно заводя себя возмущением, въедливым тоном спросила тетка, выделив нажимом слово «ваши» и тем самым подчеркнув свою непричастность к их роду.
– Он действующий аналитик, теть Глаш, – не желая вступать в полемику, сделала «второй подход к снаряду» с целью соскочить с темы Софья.
– Аналитик он, может быть, и действующий, – не сдавалась Глафира Антоновна, повышая тон и саркастическую наполненность голоса, – но муж-то он тебе уже бывший. Хотя, как сегодня выяснилось, и бывшим-то он был в неофициальном статусе.
– Что ты к ней пристала, Глафира! – резко одернула сестру Анастасия. – Какая разница, гражданским или официальным мужем был ей этот Ладников! – И, повернувшись к Соне, попыталась оправдать сестру перед племянницей: – Ты не обижайся, Сонечка, просто все на нервах. Эти два часа мы никак не могли отойти от известия, только и обсуждали это немыслимое происшествие. И все думали-гадали и прикидывали, кто вообще мог решиться на такую дикую кражу. Но самое поганое в том, что мы уже начали подозревать всех вокруг, даже очень близких и родных людей. Посматриваем друг на друга недоверчиво, прикидывая: а может, тот или другой могли совершить настолько дерзкую гадость?
– Ну не все тут на нервах, Настя. Я, например, совершенно спокоен и с удовольствием смотрю этот ваш доморощенный детектив, – веселым тоном произнес Леонид, с аппетитом уплетая свой салат. – И ни на кого с подозрением не посматриваю. Честно сказать, мне по большому счету совершенно это безразлично.
– Конечно, тебе пофиг, Ленечка, кто и как провернул это дельце, – саркастически усмехнувшись, вступил в дискуссию Алексей Антонович. – Главное, чтобы этот преступник не прикарманил только себе все украденное. Ты же высказался в том ключе, что не выдашь вора, если тот поделится с тобой. И призывал всех дать прямо-таки клятву этому решительному человеку не выдавать его властям и родственникам. С условием, что тот поделит все стыренное добро по справедливости.
– Большинству людей свойственно стремление к справедливости, – ответил Леонид, язвительно посмеиваясь на откровенно разоблачающий выпад Алексея. И не забыл отбить «пас» того своей ответной «подачей»: – И, помнится возражать против моего предложения ты, Лешенька, не стал. А усиленно кивал, соглашаясь с толковым предложением. И даже что-то там хмыкнул-произнес в поддержку.
– Да перестаньте вы пререкаться! – хлопнув ладошкой по столу, потребовала Мария Егоровна. – Что вы там обсуждаете оба? Какой дележ? Совсем обалдели? Ну ладно Ленька, всегда был жадный до чужого добра и халявы. Но ты-то, Леша, должен соображать, что говоришь!
– Я не жадный, – усмехнулся Леонид, похоже, наслаждавшийся набиравшей обороты разборкой. – Просто деньги люблю и не вижу в этом чувстве ничего криминального.
– А что – Ленька?! – тут же орлицей, защищающей своего птенца, экспрессивно встрепенулась Глафира. – Ты на что намекаешь, Маша? Что мой Леня чем-то хуже вас, Октябрьских? Или какой-то иной?
– А то лучше? – разведя руками и покрутив головой, с горячим сарказмом заявила тетя Маша. – Он вообще каким рылом к нашему крыльцу и к тем сокровищам, спрашивается? Борец хренов за справедливость!
– Ты совсем сдурела, Маша, так оскорблять Леонида?! – мгновенно заливаясь пунцовым румянцем от беспредельного возмущения, рявкнула Глафира. – Он мой муж, член нашей семьи! Ты лучше мать спроси и вон Соньку, каким боком, например, к сокровищам этот ее бывший и зачем вообще его мать вызвала?! – понесло тетку Глашу в полный разнос по кочкам, уже не пойми в какие дали.
– Да что вы пристали к Соне?! – прокричала, встревая в разборки взрослых дам, малолетняя Дашка, ринувшись защищать сестру. – Боитесь за своего Ленечку ненаглядного? Может, это он и потырил добро-то! Если и не сам, то нанял кого. Все знают, что дядь Леня ваш к игре в карты пристрастился! Наверняка накосячил с этой игрой и приехал у отца денег выпрашивать, чтобы долги свои закрыть! – окончательно разбушевалась Дарья.
– Заткнись, дрянь малолетняя! – рявкнула Глафира, приходя в неистовство. – Совсем охамела!
Но Дашка, закусив удила, не в силах была остановиться, наигранно-значимым, низким, обещающим всяческие неприятности голосом продолжила:
– Ведь Ярослав Олегович – он такой: все видит, все просчитывает. Наверняка уже вычислил преступника. А может, это вы прибрали себе сокровища, тетушка? Ну, чтобы муженька любимого выручить? Или «мерседесик» какой ему прикупить, дачку с яхточкой? Он же у вас любит, когда дорого-богато, а?
От столь прямолинейного наезда и дикой, несправедливой инсинуации, высказанной какой-то малолетней стервозной дурищей, у Глафиры Антоновны обжигающим возмущением опалило горло. Обводя всех диким взглядом выпученных глаз, пытаясь вздохнуть, но лишь хватая безуспешно ртом воздух, она указующе тыкала пальцем в сторону Дашки, видимо, требуя торжества той самой справедливости, о которой упоминал выше в разговоре ее муж.
– Так, хватит! – лязгнув железом своего особого голосового тембра и припечатав отданный приказ хлопком ладони по столу, отрезала Эльвира Аркадьевна. И приступила к раздаче указаний: – Леня, постучи Глафиру по спине и дай ей воды. Дарья, прекрати донимать тетку. Ты и так перешла всякие границы, оскорбляя людей своим непотребным хамством и выдвигая огульные обвинения, это неприемлемо. Я буду вынуждена обратиться к Павлу с серьезным разговором о тебе, когда он вернется.
– Ба… – горячась, начала было доказывать свою правоту Дашка, но Эльвира Аркадьевна не предоставила ей такой возможности.
– Помолчи! – жестко окоротила она девчонку и обратилась к дочери, жадно глотавшей морс из поданного мужем бокала: – Глафира, ты зачем устроила эту неприличную свару? Не Дарья, а ты спровоцировала инцидент, наговорив гадости Софье, на что не имеешь никакого права. Девочка просто кинулась защищать сестру. И высказала бог знает что по глупости и молодости.
– Ба! – Обиженная жестким обвинением Дашка не собиралась отступать и останавливаться. Воспользовавшись взятой Эльвирой Аркадьевной паузой, она ринулась и дальше рубить свою правду-матку, с молодецким хеканьем и задором разоблачая уже всех скопом: – Да ты присмотрись к ним! – Она широким жестом обвела сидевших за столом. – Многие же на высказанную дядь Леней идею реализовать и поделить сокровище отреагировали с эдаким деланым внешним негодованием, типа: «Вы чо, не положено! Не замай вещь!» Вроде как защитники справедливости и соблюдения древних заветов. Ага! Щаз-з-з! – форсированно-саркастически произнесла она. – Сидят теперь и обдумывают с большим внутренним аппетитом заманчивую перспективу обогатиться на халяву.
– Меня радует, Дарья, – ровным, спокойным тоном ответила внучке Эльвира Аркадьевна, – твое умение изъясняться прекрасным русским языком, прибегая к красочным образам. Но невероятно огорчает твой юношеский максимализм и неумение сдерживать глупые мысли и дикие порывы. – И, не дав Дашке сунуться со своими «тремя копейками за правду» в ответ, тем же спокойным тоном окоротила девочку: – Запомни навсегда, Дарья: прежде чем сыпать обвинениями и выдвигать кому бы то ни было претензии, следует сначала заручиться неоспоримыми доказательствами его вины. Иначе в лучшем случае это воспримут как пустое тявканье глупой мелкой собачонки, не более того. В худшем же могут вразумить физически или призвать к ответу по статье закона о клевете. Но в любом из этих вариантов тебя более никогда не станут воспринимать всерьез. А теперь, когда все успокоились, давайте пообедаем, не перебивая себе аппетит препирательствами и обсуждением неприятных тем.
Она указала на горничных, закатывавших в комнату сервировочные тележки, заставленные тарелками и фарфоровыми пузатыми супницами с торчавшими из их крышек ручками от половников:
– Тем более нам уже подают основное блюдо. А вот после обеда, – продолжила свою речь Эльвира Аркадьевна, – вы можете сколько угодно обсуждать вопросы, которые вас тревожат. И выдвигать друг другу претензии. – И завершила обращение к собравшимся пожеланием: – Всем приятного аппетита.
Ни с кем ничего обсуждать Софья не собиралась, – спасибо, нет! Ей сполна и даже более чем хватило глупой свары, произошедшей буквально на пустом месте и исключительно из-за вздорного характера тетки. Во – выше головы!
В данный момент Соне нестерпимо хотелось одного: свалить от всей этой компании куда подальше и как можно быстрей. Она даже принялась всерьез обдумывать возможность просто встать со своего места и уйти. Молча. И глубоко по фэншую, кто и как из присутствующих воспримет этот ее уход.
Софью всегда угнетали ситуации, когда приходилось есть в большой компании. Для нее прием пищи был процессом личным, скорее интимным и в чем-то даже медитативным, поскольку она никогда не совмещала еду с каким-нибудь иным занятием: не читала и не смотрела что-то в телефоне или телевизоре. Она находилась в самом процессе – наслаждаясь и смакуя вкус еды. Потому и компаньонами в данном процессе для нее могли быть только самые-самые близкие люди. И желательно не все сразу.
Часть присутствующих за столом близкими Софья не числила, да и к родственникам тоже не очень-то относила: просто члены семьи, но никак не близкие люди. Ей и так-то было некомфортно разделять с ними трапезу, а уж после некрасивой сцены с разборками и вовсе стало тягомотно до подташнивая.
Софья постаралась отрешиться, внутренне отгородиться от людей и окружающей обстановки и сосредоточиться исключительно на блюдах, что ела. Постаралась смаковать, наслаждаться по-настоящему вкусной едой и думать…
А вот думать о чем-то отвлеченном у Софьи никак не получалось. Вернее, как не получалось… Отлично получалось выкинуть из головы все рассуждения вокруг пропажи сокровищ. Бог бы с ними, ну не канут же они в безвестность, не растворятся бесследно – в этом она была совершенно уверена. А вот господина Ладникова удалить из своих мыслей Софье Палне не удавалось никак – хоть что делай! Она старательно отмахивалась от одного эпизода с его участием из их прошлой совместной жизни, как тут же выскакивал из памяти другой; она строго приказывала себе забыть о том случае, как вместо него появлялся следующий.
В общем, не обед у Софьи Павловны получился, а сплошное мучение.
Поэтому-то, едва бабушка дала отмашку о конце обеда, Соня торопливо поднялась из-за стола с прямым и конкретным намерением немедленно покинуть столовую.
Но не тут-то было.
– Софья, я попросила бы тебя ненадолго задержаться, – ровным тоном произнесла Эльвира Аркадьевна.
Прикрыв глаза, шумно втянув воздух и только что не застонав в голос от досады, Соня постаралась справиться с эмоциями и обуревавшими ее в этот момент чувствами.
– «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», – хохотнул Володя, толкнув уместную цитату. И, остановившись возле замершей Сони, ободряюще погладил ее по плечу, посочувствовав: – Держись, Сонечка, все не настолько страшно. Если что, кричи-зови, примчусь на помощь.
– Спасибо, – вымученно улыбнулась ему Соня и, развернувшись, двинулась назад, против потока выходивших из столовой родственников, к восседавшей во главе стола бабушке.
Эльвира Аркадьевна жестом предложила внучке присесть справа от себя, на место, которое утром за чайным перекусом занимал Ярослав, пустовавшее во время обеда.
Соня села на указанный стул, но начинать разговор бабушка не спешила: дождалась, когда горничные под руководством Людмилы Аристарховны посуду со стола соберут и удалятся из комнаты, закрыв за собой обе створки двери. И только после их ухода обратилась к внучке:
– Соня, я хотела извиниться перед тобой за произошедшую перепалку за столом и оскорбления, высказанные в твой адрес и в адрес Ярослава.
– Тебе не обязательно извиняться за Глафиру. Да ты и не должна, – удивилась Софья.
– У всякого имеется определенное долженствование. Я пригласила вас и выполняю роль хозяйки, а потому отвечаю за каждого из гостей, – пояснила свои резоны, обязанности и то, как она таковые воспринимает, бабушка Эля.
– Понятно, – устало вздохнула Софья и поделилась впечатлением: – М-да, прямо сказать, такое себе удовольствие – участвовать в подобной сцене.
– То ли еще будет, – усмехнулась Эльвира Аркадьевна. – Поверь мне, это лишь начало.
– А ведь, похоже, ты довольна, бабушка? – присмотревшись к Эльвире Аркадьевне повнимательней, подивилась своему открытию Софья.
– В какой-то мере, да, довольна, – подтвердила та, иронично улыбаясь. – Ты же прекрасно знаешь: если человека выбивает из равновесия и захлестывает обнаженными эмоциями, он перестает себя контролировать и может признаться в том, о чем бы предпочел умолчать.
– Ты имеешь в виду то, что Дарья сказала про игру в карты и Леонида? – попросила разъяснений Соня.
– Ну, как пример. Мы с Павлом получили информацию о том, что Леонид увлекся игрой в карты, – подтвердила бабушка и, подумав о чем-то несколько мгновений, поделилась своими мыслями: – Хотя уверена, что ни в какую игру по-крупному Леня никогда не полезет. Да и ни в какую серьезную зависимость он впасть неспособен, уж слишком любит себя и слишком ленив для этого. Скорее я могла бы опасаться, что в подобную историю может угодить Алексей по слабости характера, но пока бог миловал.
Задумавшись над какой-то мыслью, Эльвира Аркадьевна внезапно перестала улыбаться. И мимика ее лица разительно изменилась со слегка иронично улыбающейся, с азартным блеском в глазах, делавшей ее моложе, – на озабоченную и какую-то смиренно-уставшую. Словно легкую, воздушную кружевную вуаль, прикрывавшую лицо дамы, вдруг сдернули рывком и прятавшая за ней лик женщина не успела изменить истинное выражение своего уставшего, потемневшего от нелегких мыслей и переживаний лица.
– В кого они уродились? – неожиданно произнесла бабушка. Потерла ладонью лоб, скорее размышляя вслух и разговаривая сама с собой, чем делясь сокровенными, нелегкими мыслями с внучкой. – Ну уж точно не в меня и не в отцов своих. Трое детей – и все непутевые, бестошные какие-то.
Соне стало неудобно и ужасно неуютно-маетно оттого, что она невольно стала свидетелем болезненных и явно глубоко личных переживаний и откровений бабушки.
– Ладно, – выдохнула Эльвира Аркадьевна, отметая минутную слабость и неуместные признания. – Это так, реплика в сторону. Обычная для всякой пожилой женщины жалоба на несправедливость жизни и глупых детей. – И, выдохнув снова, но куда как более решительно, перешла на деловой тон: – Так на чем мы остановились?
– На том, что Леонид не расположен к зависимостям, – напомнила Соня.
– Да, не расположен, – кивнула бабушка. – Но, даже просто развлекаясь легкой игрой, можно угодить в сферу интересов мошенников и решительно настроенных людей.
– Думаю, если такой факт имеет место, Ярославу непременно о нем станет известно, – высказала свою уверенность Соня.
– Не сомневаюсь, – кивнула ей в ответ бабушка. – Ладно, Софья, вижу, что тебя тяготит наш разговор и мои откровения. Я хотела лишь извиниться за инцидент, имевший место за столом, но не удержалась от небольшого наставления, уж прости мою стариковскую слабость, – улыбнулась она примирительно.
– Извиняю, – отозвалась Соня и переспросила: – Ну, я пойду?
– Иди отдыхай, – отпустила и напутствовала ее бабушка.
Отдыхай – это как раз то, о чем в данный момент больше всего мечталось Софье. Даже не так! Ей нестерпимо, до подсасывания где-то в районе желудка хотелось полного уединения и тишины! И таких, чтобы даже голосов людских не слышать – вообще!
Ти-ши-на. Ей нужна передышка и немного покоя.
И только оказавшись в мансардной комнате, которую бабушка отвела Соне для ночевки, и закрыв за собой дверь, отгородившую ее от наполненного людьми дома, Софья наконец осталась в столь желанном одиночестве. Смогла расслабиться и облегченно выдохнуть.