Манино счастье
– Скоро я все решу, и мы с тобой будем вместе уже официально, – ответил он.
Люда ему поверила и больше уже этот вопрос не задавала.
А со временем она и вовсе успокоилась: теперь все ее мысли были о малыше. А после того, как ее врач предположила, что она ждет двойню, Людмила и вовсе решила, что вопрос женитьбы – вещь второстепенная. Особенно сейчас, когда она находилась на пороге самого грандиозного события в ее жизни.
К тому же она почему-то знала, что Борис – главный и единственный мужчина ее жизни, поэтому ей было почти все равно, как именно они выстроят свое существование и что будет дальше.
Борис заботился о ней, и она ни в чем не нуждалась. Она даже умудрялась учиться в аспирантуре, потому что с радостью ждала детей (у нее у самой уже не было сомнений, что она ждет двойню), а от этого, несмотря на все трудности, учеба была ей в радость.
Но вот однажды, когда Люда была на восьмом месяце беременности, в дверь Люды, постучавшись и не дождавшись ответа, вошла симпатичная женщина. Видно, ее впустили Людины соседи по квартире.
Женщина сказала приятным голосом:
– Я хорошая знакомая… Я бы сказала, близкая знакомая… Бориса Ароновича. А вы, я так понимаю, тоже… что-то вроде того… – Женщина указала рукой на Людин живот.
– Присаживайтесь, – дрожащим голосом произнесла Люда.
– Я давно знаю о вас, – сказала женщина, сев рядом с Людой на диван. – Конечно, я нормальный человек, и мне не хотелось верить слухам… Кстати, забавно, что меня тоже зовут Людмила.
Люда молчала, она не могла вымолвить ни слова.
– Как все-таки интересно. Вам скоро надо рожать, а потом растить ребенка… И любой скажет, что правда на вашей стороне… Только знаете, я ведь тоже люблю Бориса. И давно. И я многое сделала для него и его успеха… Я бы даже сказала, что он мне очень и очень обязан… Особенно учитывая его… м-м-м… национальность… И мне совсем не хочется, чтобы он уходил от меня, – внезапно сломавшимся голосом проговорила женщина. – Мы с ним давно близки, нам всегда было о чем говорить. Хотя… исходя из того, что я знаю о вас, вы тоже далеко не дура… Так что… – Женщина встала. – Я желаю вам удачи и прошу вас… прошу вас…
Женщина не закончила фразу и быстро вышла из комнаты.
Люде стало невыносимо тяжело: она поняла, что это и была та самая влиятельная любовница Бориса, о которой ей пару раз говорили. Но тогда, раньше, ей не хотелось в это верить. А теперь, в ее положении, она должна была думать о будущих детях.
Когда вечером Борис вернулся домой и Людмила рассказала ему, что произошло, он помрачнел и несколько минут хранил молчание. А потом сказал:
– Мы с ней действительно некоторое время были близки… И она действительно очень много сделала для того, чтобы я мог жить и работать в Москве. Но… но… после встречи с тобой я порвал с ней, а она до сих пор не может с этим смириться… И это нехорошо… Совсем нехорошо… Но ты, пожалуйста, не волнуйся, я все решу. Главное, береги себя!
Потом он выпил стакан воды и лег на диван лицом к стене.
И Люда приняла решение, что ради будущих детей, ради себя самой она больше не будет думать об этой женщине и настаивать на браке. Но ей нужна была поддержка, и эту поддержку Люда решила просить у матери.
На следующий день Людмила телеграммой вызвала мать на переговорный пункт. Она рассказала матери все как есть. И о том, что она живет с мужчиной, и что ждет ребенка, а скорее всего двойню. И о том, что они не женаты и она не знает, произойдет ли это когда-нибудь.
Капитолина Ефимовна, до сих пор не знавшая обо всех этих событиях в жизни дочери, стоически приняла эту новость: конечно, она охнула вначале и некоторое время собиралась с мыслями, но потом неожиданно спокойным голосом сказала: «Что ж, Люда… Значит, так тому и быть… Надеюсь, вы все же поженитесь. Ты у меня умница, и не могла ты так сильно ошибиться в человеке. И вот еще: ты корми ребенка до года, а потом привози мне. Буду растить. И продолжай учебу. Не бросай! А потом уж решим, как дальше быть. Все-таки у тебя есть мать».
Голос Капитолины Ефимовны дрогнул, а потом их заказанные минуты разговора кончились, и Люда услышала в трубке короткие гудки.
* * *В конце июня на свет появились двойняшки Варвара и Мария. (Врач в женской консультации была опытной и оказалась права.) Люда и Борис были настолько счастливы и ошарашены этим событием, что на некоторое время забыли обо всех своих неурядицах. Если не считать того, что в университете у Бориса состоялось партсобрание, на котором его обвинили в неподобающем поведении и даже угрожали увольнением. Главным обвинением было «незаконное сожительство и появление внебрачных детей».
Было еще кое-что, о чем Борис не говорил Люде, а именно то, что бывшая его любовница продолжала настаивать на том, чтобы Борис бросил Людмилу и вернулся к ней. И все же…
Борис был невероятно счастлив: он неотлучно находился дома и делал все, что мог: купал девочек, стирал и гладил пеленки, баловал Люду. Это было их самое счастливое время. Целые две долгие радостные недели.
Люда не задавала Борису вопросов: она считала, что вопросы только ставят его в неудобное положение и отнимают у них их счастье. Она однажды раз и навсегда решила, что раз так сложились обстоятельства, то она примет их как есть.
Она, правда, видела, что Борис чудовищно мучается из-за сложившейся ситуации. И он однажды все-таки рассказал ей о том, что его бывшая любовница Людмила, та самая, которая приходила к ней незадолго до Вариного и Машиного рождения, была намного старше Бориса и работала секретарем университетской партийной организации. Женщиной она была довольно спокойной, ему казалось, что у них были доверительные отношения, и она, кажется, действительно любила Бориса. Потому-то он и решил, что она с миром отпустит его.
Но дело повернулось совсем иначе.
Еще тогда, после ее визита к Люде, она сказала Борису, что у нее есть чувство собственного достоинства, и по этой причине она ничего не будет делать, чтобы их разлучить. Но она дала Борису честное слово, что если он не бросит свою беременную подругу и, того хуже, женится на ней, то она сделает так, что Борис будет уволен из Московского университета, она постарается сделать так, чтобы в этом случае ни одно из советских учебных заведений на работу его больше не взяло. И тогда его блестящая карьера пойдет прахом, а заодно все обратят пристальное внимание на его национальность. И ему, возможно, придется уехать из Москвы в провинцию и искать себе хоть какую-нибудь работу, чтобы не умереть с голоду. И еще, добавила она, его возлюбленная Люда также потеряет место в аспирантуре и возможность работать в Москве и Ленинграде.
Люда с ужасом выслушала эту историю: она даже не могла себе раньше представить, что такое вообще возможно. Ей казалось, что такие мстительные героини бывают только в приключенческих романах.
Но вместе с тем Люда была так счастлива своим материнством, что старалась не думать обо всей этой истории.
К тому же очень скоро Борис и Люда тайно расписались, а также Борис официально признал дочерей. И теперь на свете появились еще три счастливые женщины с фамилией «Либкинд»: Людмила, Варвара и Мария.
Дочки не были абсолютно похожими друг на друга близнецами. Варя была темноволосой с миндалевидными задумчивыми глазами, она очень была похожа на мать. А Маня смотрела на мир широко распахнутыми, огромными голубыми глазами, золотисто-рыжие (совсем как у отца), чуть вьющиеся волосы обрамляли ее нежное лицо. И никого счастливее Люды и Бориса не было.
Для того чтобы иметь возможность учиться в аспирантуре (хоть это было очень трудно), немного поколебавшись, она вызвала маму из Петухова. Мать сразу приехала.
Благодаря ей Люда смогла учиться и наверстать все, что она пропустила. Борис тоже смог спокойно работать.
До середины мая Капитолина Ефимовна прожила в Москве с дочерью, зятем и внучками. Но со временем она сильно заскучала, начала ворчать, ругаться то с Людой, то с Борисом. И в начале января засобиралась домой. Она решительно сказала: с внучками или без них, но она поедет домой.
Люда проплакала всю ночь, потому что для решения ситуации ей нужно было расстаться или с дочерьми, или с аспирантурой. Оба этих решения представлялись ей ужасными: в любом случае она предала бы себя.
Она поговорила об этом с Борисом. Борис только тяжело вздохнул: он тоже должен был либо расстаться с детьми, либо нарушить данное Люде слово, что он поможет жене окончить аспирантуру и, возможно, поможет устроиться ей на кафедру вместе с ним.
Капитолина Ефимовна, устав смотреть на метания молодых родителей, решила эту проблему сама. Однажды утром она сообщила родителям, что забирает девочек с собой, «на свободу, на свежий воздух, подальше от этой нездоровой ситуации и чтобы не угробить детей спертым городским воздухом».
Через неделю Люда и Борис проводили Капитолину Ефимовну с почти годовалыми девочками на вокзал, и после этого Люда сутки проплакала на груди Бориса, ненавидя себя.
Но время шло, и они все привыкли к этой новой ситуации: Люда с чудовищным рвением продолжала учиться в аспирантуре, Борис работал, но как только у них появлялось хоть немного свободного времени, они неслись в Петухово к детям.
Люда и Борис жили в любви, им было хорошо друг с другом. Пусть невозможность быть с детьми и омрачала их счастье, но они друг друга понимали с полуслова и наслаждались каждой минутой, проведенной вместе.
Люда впервые за всю свою жизнь чувствовала себя безоблачно счастливой. Если бы не одно «но»: она постоянно ощущала угрозу, нависшую над всеми ними, как обещанную синоптиками грозу в тягостно-душный летний день.
* * *В один из зимних дней, когда Борис был на работе, в ее дверь постучали. Люда сразу узнала этот стук. На пороге снова стояла бывшая любовница ее мужа – Людмила.
– Говорят, у вас счастливая семья? – спросила женщина, без разрешения присаживаясь на диван. Ее голос был таким спокойным и уверенным, что Люда замерла от ужаса.
– Да, – дрожа, ответила Люда.
– И мой любимый мужчина продолжает жить с вами?
Люда растерянно кивнула.
– И как он вам? – спросила женщина железным голосом.
Люда молчала, опустив голову. Она вдруг испугалась, что эта женщина, явно будучи в крайнем отчаянии, может сделать сейчас все что угодно. У Люды от этой мысли почти подкосились ноги.
Но женщина ничего такого не сделала.
– Вот что я скажу вам, – снова спокойно сказала незваная гостья. – Борис должен вернуться ко мне. Я все еще надеюсь, что он не идиот. А вам я предлагаю уехать из Москвы. В Ленинграде вас возьмут в аспирантуру, я договорюсь, чтобы у вас была хорошо оплачиваемая работа. Например, на кафедре Ленинградского университета. Заметьте, я далека от идеи мести или чего-то подобного. Месть требует много душевных сил, которые я хочу потратить на любовь к МОЕМУ мужчине.
– А если мы… не согласимся с вашим предложением? – еле слышно прошептала Люда.
– Мы? – женщина улыбнулась страшной улыбкой. – Если ВЫ, Люда, не согласитесь с моим предложением, то я не завидую вам, вашим детям и тем более Борису. Лично вы выглядите невинной птичкой, и симпатии любого хорошего человека будут на вашей стороне… Заметьте, я даже не прошу вас уезжать прямо сегодня и разрушать это миленькое любовное гнездышко. Вы можете все обдумать в течение недели, а потом дайте мне знать – вот по этому номеру.
Женщина положила на стол листок бумаги с номером телефона и ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Люда присела на край дивана и положила руки на колени – ладонь на ладонь: она поняла, что в игру вступили силы, которые ни ей, ни Борису были уже неподвластны.
Они, конечно, продолжили жить как жили, но Люда понимала, что она никак не может повлиять на то, что вот-вот должно было произойти, Борис же по-прежнему надеялся, что угрозы его бывшей – это всего лишь угрозы. Но еще через полгода он понял, что эта женщина слов на ветер не бросает.
* * *Он это понял, когда его вызвали в ОВИР (забавно: он тогда решил, что этот вызов был связан с его предстоящей командировкой в ГДР на конференцию физиков стран социалистического лагеря, поэтому совершенно спокойно отправился туда).
Был уже вечер, и усталый сотрудник ОВИРа, мужчина лет пятидесяти, с вкрадчивым голосом, без всякого вступления сказал ему:
– Борис Аронович, мы давно наблюдаем за вами. И, честно говоря, у меня для вас плохие новости. Вы больше не можете преподавать физику московским студентам: в ваших лекциях полно антисоветчины и откровенного научного вранья…
Борис не верил своим ушам: руки и ноги у него похолодели.
– В прежние времена, – продолжал мужчина, и в его голосе зазвучали металлические нотки, – вас бы расстреляли в два счета за такое, но теперь все стали добрее, поэтому у вас есть два пути. Первый: вы убираетесь из Советского Союза в течение суток…
– Куда… куда… мне убираться? – изумленно произнес Борис. – У меня же… у меня же никого нигде нет.
– Ну, если вы поете с чужого голоса на своих лекциях, то пусть этот самый чужой голос и предоставит вам сцену, где-нибудь у себя…
– А второй вариант? – спросил Борис, не веря, что все это происходит наяву.
– А второй вариант вам понравится еще меньше, – ответил мужчина, – поэтому я даже не вижу смысла о нем сейчас говорить. Ну что? И давайте побыстрее, у меня заканчивается рабочий день.
Мужчина посмотрел на часы, а потом перевел отечески внимательный взгляд на Бориса. И, не дождавшись от него ответа, положил перед ним билет на самолет, в один конец. На билете значилось «Рейс Москва – Вена». А ниже дата вылета. Завтра.
– Так какой у меня второй вариант? – почти по слогам произнес Борис.
Мужчина усмехнулся и почти сочувственно посмотрел Борису прямо в глаза:
– Вас отвезут в специальное медицинское учреждение и засвидетельствуют психическое заболевание, а потом незамедлительно начнут лечить. И по опыту я вам скажу, что после лечения вы будете абсолютно безопасны для окружения, но жизнь ваша будет уже не такая, как раньше. Но… выбирать вам. Мы же не звери.
– А как же моя жена? – еле слышно спросил Борис. – Мои дети?
– За них не беспокойтесь, они ничего плохого не сделали, – ответил мужчина и закрылся от Бориса черной папкой с бумагами.
В тот день Люда Либкинд в последний раз видела своего мужа.
* * *Когда Маня вернулась домой от бабы Капы, она была полна решимости отстоять свое право на личную жизнь. Войдя в квартиру, она сразу направилась в комнату матери.
– Мама, мне нужно с тобой поговорить! – сказала Маня.
– Здравствуй, дочь, – спокойно ответила мать, не отрываясь от чтения книги «Время и вечность», – конечно, поговорим. Поешь там что-нибудь. Я ничего особенного не готовила, но супчик, кажется, еще остался.
Маня поморщилась: мать была умным и интересным человеком, но ее стряпня вызывала у детей желание соблюдать строгую диету. Так что Маня наскоро выпила чаю и вернулась к матери в комнату.
– Как бабушка? – спросила мать, не отрывая взгляда от книги.
– Бабушка хорошо. Она не поняла, зачем ты послала ей лекарства и… меня. И я хочу…
– Вот и чудесно! – ответила мать мирным голосом и перевернула страницу.
– Мам, – твердо сказала Маня.
Мать отложила книгу и внимательно посмотрела на Маню.
– Мама, я хочу тебе сказать, что не позволю тебе вмешиваться в мои личные дела!
– Хорошо, Маша, – сказала мать. – В общем, я и не собиралась этого делать. Поступай как хочешь.
Мать снова принялась за чтение.
– А почему ты устроила мне скандал и заставила ехать к бабушке? – спросила Маня, отнимая у матери книгу.
– Знаешь, – устало сказала мать, – мне вдруг ОШИБОЧНО показалось, что я должна тебя предостеречь от неверного шага. Но я, наверное, опоздала с твоим воспитанием. Я все пропустила. Про-пус-ти-ла. Так что… Поступай как знаешь.
Маня сделала попытку обнять мать, и мать вроде бы даже ответила на объятие, но это получилось так неловко, что обе поспешили закончить этот разговор, пожелав друг другу спокойной ночи.
На следующий день Маня столкнулась с Валечкой вечером в медицинском университете, когда Маня ждала Амина с занятий: это была суббота, но студенты учились в этот день до позднего вечера.
Валечка обрадовалась Мане, обняла ее и сказала:
– Ты знаешь, какая произошла странная вещь… В тот день, когда ты уехала в Петухово, я видела твою маму в нашем общежитии. Она что-то выясняла у комендантши.
Маня вздрогнула, как будто ее ударили в солнечное сплетение.
– Что ты еще видела и слышала? Скажи мне! – взмолилась Маня.
– Я не слышала ничего, но комендантша листала свой журнал и что-то там искала.
– Я боюсь ее. Перед отъездом она пыталась мне внушить, чтобы я рассталась с Амином. И она была при этом какой-то… странной…
Валечка испуганно посмотрела на подругу. И… почему-то не сказала Мане того, что она собиралась ей сказать секунду назад. Сказать о том, что мать Мани звонила ей и спрашивала имя и фамилию Амина. А еще задавала ей разные неудобные вопросы.
Валечке не хотелось ссориться с Маней: все-таки они были школьными подругами, и ей была дорога их дружба. И в конце концов Валечка решила, что раз Маня уже знает о том, что ее мать против их отношений с Амином, то нечего и думать о таких мелочах.
Самое главное заключалось в том, что Маня и Амин были неразлучны с того самого первого дня знакомства. Как это бывает между всеми влюбленными, им казалось, что они друг у друга были всегда. Ну, может быть, расстались ненадолго, а потом снова встретились. Они были по-настоящему близки, хоть и не спали вместе. Амин держал свое слово, хотя обоим это давалось с огромным трудом.
Маня даже говорила об этом Лизе. Сначала Лиза не верила, что это возможно, потом она смеялась над ними, а потом… а потом однажды, когда они прогуливались с Маней по апрельской теплой Москве, Лиза вдруг сказала подруге:
– Ты только подумай, как это красиво! Как это нежно и по-настоящему – ждать этой первой прекрасной ночи… год или даже целую вечность!
Маня недоверчиво глянула на подругу, но увидела, что Лиза не иронизирует вовсе, и мысленно поблагодарила ее.
Ведь Маня чувствовала, что Амин желает ее. Она, как и любая женщина, ощущала его бесконечное томление; но также она была благодарна за эту ответственность, которую Амин чувствовал перед Маней. Поэтому он не торопил события. К тому же между ними было так много ласки, так много нежности, выраженной словами, взглядами и прикосновениями, что Маня купалась в этой истоме и чувствовала себя самой счастливой на свете.
С матерью они больше про Амина не говорили, и этот эпизод как-то забылся, как что-то проходящее и не имеющее значения.
* * *А время шло, и настал июнь. Теплый московский июнь, когда наконец можно было снять тяжелую одежду и открыться солнцу, ветру и небу. И пусть Маня работала каждый день, а Амин сдавал экзамены за третий курс, каждый вечер они отправлялись гулять по паркам и садам Москвы. Благо погода в тот год была замечательная: везде пели птицы, пахло зеленью, тут и там росли цветы.
Однажды вечером Амин ей сказал, что хотел бы с ней поговорить. Маня предложила прийти к ней домой: в тот день мать была в командировке, Варя ночевала у подруги.
Амин, впервые оказавшись у Мани дома, с интересом и благоговением рассматривал Манино жилище.
Маня сделала чай, и они сели на кухне. Маня видела, что Амин волнуется. Он то и дело поправлял волосы, чесал в затылке и время от времени делал глубокий вдох. И вот наконец он сказал ей, отодвинув от себя чашку:
– Маша, мне нужно ехать к родителям, в Германию, где они сейчас живут. И я хочу… я хочу им рассказать о тебе. Я хочу им сказать, что мечтаю жениться на тебе. И что хочу взять у них разрешение на это. Ты не волнуйся, они согласятся! Они у меня умные и хорошие! И я хочу спросить у тебя: согласна ли ты выйти за меня замуж?
Амин опустил руку в карман и вынул оттуда маленькую черную коробочку. Он очень волновался. Он даже не понимал, почему волнение было таким сильным, ведь они с Маней были вместе девять месяцев; почти год – целую вечность, ему даже казалось, что они срослись, стали чем-то единым! Они любили друг друга, они доверяли друг другу свои тайны! Казалось, что сделать сейчас предложение любимой девушке было самым естественным делом на свете. Но вместо ощущения спокойствия и благости он то и дело чувствовал, как ему сводит ногу и как немеет его спина, отчего по рукам бегут противные мурашки, заставляющие его пальцы дергаться и дрожать. Ему казалось, что они с Маней не наедине в ее уютной квартире, а на публике, на всеобщем обозрении, при стечении огромного количества людей.
«Да что же это со мной?» – думал он с досадой и стирал совершенно неуместный пот со лба. И тут он понял, что он не просто так робеет!
Ведь на самом деле они были не наедине! У них действительно были свидетели! Это были все его предки, поколение за поколением, жившие с сотворения мира и по сей день, весь его род! И все они как будто смотрели своему потомку в затылок, ожидая дальнейшего развития событий. Не осуждая, не одобряя, а просто наблюдая за тем, как в который раз новый росток, питающийся соками этого могучего родового дерева, на котором он вырос, намеревается сплести свою судьбу с другим таким же ростком, движимый любовью и юной страстью.
«Благословите меня! – мысленно обратился к предкам Амин. – Благословите меня! Мне так страшно! Я и сам не знаю, что нас с ней ждет! Но, пожалуйста… не называйте ее неверной! Нами руководит любовь! Видит Аллах! Благословите нас!»
И ему вдруг показалось, что предки, получившие дань памяти и уважения, заулыбались, закивали седыми головами, одобрительно засияли глазами, окруженными сеточками морщин: «Да, мы согласны, будьте счастливы, дети!»
Тут же Амину показалось, нет, он вполне явно ощутил тепло в спине, словно кто-то стоял прямо за ним, закрывая его с тыла от возможных несчастий и бед, и словно кто-то положил теплые ласковые ладони ему на плечи: иди, мол, не бойся, как-то оно будет! «Не бывает так, чтобы не было никак».
Амину даже показалось, что этот голос принадлежал его деду Юсуфу, старому лекарю, который лечил всех людей на их улице, который этой странной фразой умел утешить каждого и внушить веру в лучшие дни…
Трясущимися руками Амин открыл коробочку. Там лежало тоненькое золотое колечко с прозрачным сверкающим камушком.
– Это, конечно, не бриллиант, – улыбнулся Амин, – но когда-нибудь я тебе подарю бриллианты и все, что ты захочешь. Ты согласна быть моей женой?
Маня не отвечала: в ее глазах Амин увидел слезы. Были ли это слезы радости, Амин не мог понять. Но вот что он совершенно точно понял, так это то, что перед ним сейчас сидела растерянная и совершенно одинокая девушка. Он даже посмотрел украдкой за ее спину, ему казалось, что в этот важный момент их жизни за ее спиной тоже стеной должны были стоять ее предки, но… он никого не увидел. Хотя… конечно, он их не увидел! Ведь и его род, присутствовавший здесь всего минуту назад, был только в его воображении и в его ощущениях.
Но все же он вспомнил, что каждый раз, когда речь заходила о ее семье, она смущалась и пыталась перевести разговор на другую тему, как будто любое упоминание о ее семье ранило ее. Нет, она охотно рассказывала о названом брате и родной сестре, но про отца она никогда ничего не говорила. И о матери упоминала неохотно, хотя она вполне должна была гордиться своей матерью – уважаемым преподавателем физики.
Вспомнив это, он помрачнел: его родители в первую очередь спросят о ее отце. Что отвечать им? Что он оставил семью Маши? Что по какой-то неизвестной причине он не может быть с ними? Сказать, что ее отец умер? Так ведь это неправда! А вдруг он жив? Если они узнают, что она была воспитана без отца, то они будут уверены в том, что она совершенно не годится ему в жены… Они подумают, что она самостоятельна, строптива и…
Маня, увидев растерянность Амина, обняла его. Она хотела сказать, как она рада его предложению, но все же волнение было таким сильным, что она расплакалась в голос. Конечно, она была счастлива! Но на это ощущение счастья легла тень давнего разговора с матерью об Амине.
Моментально Маня попыталась отмахнуться от этой тени, подумав, что, увидев их вдвоем, мать забудет о своих подозрениях… Но неизвестно откуда взявшееся чувство, что без материнского благословения ничего хорошего из их свадьбы не выйдет, сковало ее. К тому же ощущение, что все эти одинокие женщины ее рода смотрели на нее сейчас с изумлением и немым вопросом: «Зачем тебе это нужно?», заставляло ее дрожать и чувствовать вину…
Амин в ответ крепко обнял Маню, потом отстранил немного от себя и надел ей кольцо на палец. Потом он губами нежно коснулся ее губ и сказал уже без вопросительной интонации:
– Маша, ты выйдешь за меня замуж.
Маша кивнула и ответила ему:
– Я не знаю, как моя мама отнесется к тому, что я хочу выйти замуж за иностранца. Но я надеюсь, что, увидев тебя и поговорив с тобой, она сможет изменить свое мнение… то есть я хочу сказать… что она примет тебя… как сына…