Гнев и Голод

Сумерки постепенно сгущались, облачное небо начинало тревожно темнеть, и никому бы не хотелось оказаться сейчас посреди пшеничного поля в непроглядной темноте. Особенно, в такие неспокойные времена, а если ещё дождь пристанет…

К счастью, впереди, у подножия холма, всё-таки показалась глиняная низенькая корчма. Светящая маленькими окошками, пышущая каким-то сельским уютом и полностью белая, как фонарь.

Само заведение очень напоминало какую-нибудь горницу, проще говоря, было милым, прибранным, но чертовски скучным, не желающим остановить на себе внимание. Здесь не гремели кости, не звенела гитара, не хохотали женщины, не дрались мужики, не орали пьяные песни, не рыгали, не портили воздух, не сквернословили, в общем, не веселились.

Корчмарём здесь был вежливый толстяк, похожий на пивную бочку, улыбчивый и краснолицый. К тому же, он был из той породы людей, которые рады каждому чужаку и ещё и знают их всех, как самого себя, и обожают за просто так.

В общем, идеальное место, чтобы без забот пропивать себе мозги.

***

– Какая же тоска, мать вашу за ногу, а …– взвыл Грод, обращаясь к пенной жидкости на самом дне глубокой глиняной кружки.

Они торчали здесь уже три дня, пили дрянное пиво и слушали старого заунывного слепого гусляра, который, надо полагать, когда-то отпочковался от ещё более старого, и ещё более слепого гусляра, прямо на этом самом месте прямо с гуслями в руках.

Голос его был надрывным, высоким, и музыка наводила на нечто среднее между тоской и желанием пригвоздить свою голову к ладоням так, чтобы её потом невозможно было от них отнять. Вальдман уже подумывал, чтобы как-нибудь ночью придушить певца во сне его же собственными струнами.

Хроническое безделье уже начинало плавить мозги. Ведение беспредметных разговоров и рассказов о былых временах постепенно превращалось в облегчённое молчание, особенно, по вечерам. Стол постепенно обрастал всё большим количеством кружек, чтобы в них падали лицами каждую ночь утомлённые ожиданием и алкоголем товарищи.

Они так и не вставали с места. Попытки выйти на улицу для чего-то ещё, кроме как справить нужду, приводили к мощнейшей пшеничной контузии. После чего оба быстро возвращались назад, чтобы глотнуть холодного пивка. Пшеничного, конечно.

И так три дня.

– Дуй к стойке, нам тут ещё долго куковать, – толкнул гоблина стрелок, – И возьми снова того мясного пирога!

– Это почему я? – попытался возразил Грод.

– Потому что у меня в карманах свищет мышь… – клонясь в сон, тихо пробубнил Вальдман.

Где-то на четвёртый день, когда товарищи очередной раз не вязали лыка, морок рассеялся, дверь распахнулась, и в зал вошёл Даэвин. Своими ногами, не шатаясь и сохраняя бодрость духа. На его утончённом лице краснели царапины, а левый глаз венчал большой, красивый, искусный фонарь, синий и блестящий.

Не говоря ни слова, он сел напротив Вальдмана и, не спрашивая, залпом осушил одну из стоящих на столе кружек. Огоньки свечей синим отблеском отражались на его блестящем, как гладь реки, фингале.

– Не свети, – с еле заметной улыбкой сказал стрелок.

Эльф усмехнулся.

– Я тоже рад тебя видеть, – ответил он.

– Как отдых? – лениво спросил Вальдман, – Приятно, наверное, хоть немного пожить, как человек.

Он протянул Даэвину ещё одну прохладную кружку, заполненную до краёв, и подождал, пока тот наконец осушит её. Утолив жажду и изящным движением смахнув пену с губ, эльф ответил:

– Признаюсь тебе, у меня было полно времени, я очень много думал.

– И что решил? – с интересом спросил стрелок.

– Что дома мне делать теперь совершенно нечего, – честно признался Даэвин, – Вернуться туда без отряда – позор, да и смысла я в этом никакого не вижу. Потому подамся в столицу, посмотрим, что из этого выгорит. Нам с тобой, надеюсь, по пути.

Вальдман немного поразмыслил.

– Деньги есть? – наконец спросил он.

Кожаный кошель упал из утончённых рук на стол с приятным уху звоном.

– Тогда по пути, – кивнул верберд, – По пути нужно будет заглянуть в одно место, оно совсем рядом, если хочешь, можешь оставить мне компанию. Может случиться так, что, там будет жарко, а лишний клинок в такое время не помешает.

– Конечно, – ответил эльф, а потом добавил, – Кстати, Грод.

Грод оторвался от кружки и уставился на Даэвина осоловелыми глазами.

– Это ведь ты стрелял тогда в орка? – спросил эльф.

Грод молча кивнул, стряхнув с ушей капли пива.

– Почему ты тогда спас именно меня? Ведь, если бы ты отрубил руку Чёрному, когда он истязал Морохира, ты бы и меня избавил от страданий. Неужели дело было только в свинине, которой я с вами поделился?

Грод ни секунду не задумывался над ответом.

– А я и хотел избавить тебя от страданий, – сказал он, – я просто не попал. Да и Морохир, этот гадёныш, мне не нравился никогда. К тому же, у меня оставался тогда последний заряд, и я не хотел рисковать.

Эльф долго молчал, а затем, не говоря ни слова, снова выпил.

А потом они выпили ещё, затем ещё, и ещё, и ещё немного, затем начали болтать и проболтали так до самой темноты. Они не торопились, никто из них не видел смысла соваться к селянам на ночь глядя, несмотря на то, что в этих тихих краях было относительно безопасно. Одни боги знают, что творится в головах простого люда, когда наступают сумерки.

К тому же, все трое уже изрядно перепились, а ещё им нужно было отметить победу, потому средства господ казначеев начали осваиваться, как нельзя лучше. Товарищи выпили за удачу, за храбрость, три порции отошли и на пол, в память о погибших, в особенности, о Штраухе и его ребятах.

Потом битый час наёмники разбавляли местный чистый колорит своими радужными рассказами о пролитой крови и былых проделках. Истории всех троих блистали интересными моментами, некоторые – даже вполне забавными, но светлого в них не обнаружилось ни на грамм. Так что исчезла даже до сих пор завывавшая музыка.

Корчмарь не стал ничего говорить, он просто оставил не раскупоренную бочку пива на столе, сгрёб в ладонь оставшиеся за сегодня деньги и ушёл спать. Остальные же просидели в крепком подпитии до тех пор, пока сон не сморил их окончательно.

***

Внезапные признаки беды отрезвили всех, сразу, за одно мгновение.

Наёмники быстро двигались по тропе, подставляя лица шуршащему в поле ветру, старательно избавляясь от магии хмеля. На улице ещё было темно, только-только начало светать, и тело, покидая помещение, ощущало на себе очень много…свежести. Желание побыстрее вернуться обратно и завернуться калачиком, чтобы экономить тепло, казалось непреодолимым.

В таких случаях лучше всего широким шагом двигать по делам, пока на сердце не порхнуло осознание их полной бесполезности. И сейчас товарищи молча шествовали по тропинке среди уже подросших зелёных ростков пшеницы к небольшому ответвлению от своей судьбы, чтобы набраться там новых сил. По крайней мере, так они считали.

Первым на странный ворох запахов обратил внимание чуткий медвежий нос. Вальдман остановился, принюхался, попытался распробовать отдельные нотки в воздухе, но полевой дух сбивал голову с толку.

– Что-то не так, – заключил он.

– Что именно, Вальдман? – спросил Даэвин.

Глаза верберда беспокоили эльфа, они вообще всегда были странными, но сейчас…

– Не знаю, – продолжал Вальдман, – Пахнет…недобро.

– Ничерта не чую. – отрезал Грод, – проклятая пшеница перебивает все запахи.

Какое-то время они спокойно стояли на тропе, лишь чуть-чуть дыша и держа руки на рукоятях клинков.

– Псина, – отозвался гоблин.

– Ага, – подтвердил Вальдман, – метрах в трёхстах отсюда.

– И в двухстах, – добавил Грод, – ближе подходят.

– Что будем делать? –спросил Даэвин.

Гоблин резко нырнул в траву и скрылся из виду, Вальдман выхватил топорик, в другой руке появился кинжал.

– Поохотимся на волков, – ответил он, вглядываясь в незрелую пшеницу, – Вернёмся назад, я видел там широкое место тропы, почти полянку.

– А Грод? – эльф обеспокоенно указал на примятую пшеницу, оставшуюся за гоблином.

– Сам о себе позаботится, – ответил стрелок, – ему не впервой. К тому же, в темноте он видит лучше них.

На крохотной полянке, образовавшейся вокруг древнего пугала, Вальдман остановился и направил свой взгляд в тёмную пелену ростков. Даэвин выхватил лук и прижался спиной к шесту, к тому времени оба товарища уже несколько раз слышали отдалённые волчьи визги. Кто-то нашёл оборотней раньше, чем они планировали.

– Близко, – Вальдман тихо подошёл ближе к лучнику, – стреляй без остановки, я прикрою.

Эльф лишь кивнул в ответ. Вдали послышался ещё один визг, на этот раз более короткий и оборвавшийся резко.

Запела тетива, и из пшеницы появился волк со стрелой в глазу. Ещё один попытался прошмыгнуть по кромке поляны, но стрела попала ему в шею. Он ещё бежал какое-то время по инерции, но затем упал и примял собой несколько ростков.

– Крупные, гады, – сделал заключение эльф.

– Ещё бы, – ответил Вальдман, – другие бы такой путь сюда не проделали. Ну, погодите, крысята…

Всё больше фигур теперь маячили между высокими травинками, и всё отчётливее становился удушающий запах кровавой шерсти. Нарастал хор десятка рычащих глоток.

– Сейчас полезут, – отметил Даэвин.

– Не прекращай стрелять, – снова предупредил Вальдман, – хватайся за клинки, как станет совсем туго.

Ещё один выстрел, ещё один волк выпал из гряды зелени. Остальные пока не решались высунуться. Но, когда решатся, не поздоровится никому.

Рык становился всё сильнее, оборотни становились всё наглее, и уже несколько истекающих слюной морд показалось из раздвинутых стеблей, как вдруг…

Это был не визг, не крик, это был настоящий, полный скорби и страдания вой. Вой, который стремительно приближался, переливаясь всеми оттенками боли. Морды сменили гневные выражения на изумление и страх. Вальдман почему-то сейчас подумал о корчмаре, который, наверное, забился под стол от таких вот треволнений. Да что там происходит?

Чтобы это выяснить, куда-то идти и тем более долго ждать не пришлось. На поляну, расталкивая своих собратьев, словно взбешённая огненная комета ворвался горящий волк. Вслед за ним тянулась целая опалённая дорожка из тлеющей пшеницы. На его спине едва-едва держался Грод.

– Остановите кто-нибудь эту бестию! – орал он во весь голос.

Вслед за ним ринулись ещё несколько волков, но Даэвин, опомнившись от сумбурного зрелища и уложил двоих на месте. Прочие же бросились на него в ответ, вот тут-то Вальдман и ринулся в бой.

Кто-то из классиков однажды написал, что двуногие на коротких дистанциях могу оказаться гораздо быстрее четырёхлапых. Прежде всего, потому что в этом случае им придётся разбираться с меньшим количеством ног. Поэтому верберд проскользнул мимо несущихся на него в иступлённой ярости волков и принялся лихо орудовать топором.

Один упал сразу, с перебитым горлом. Ещё двое попытались развернуться в атаке, но напоролись лишь на кинжал и острый обух топора. Некоторые опомнились быстрее и набросились на Вальдмана, но в этот самый момент подоспел Даэвин, завязалась добрая драка. Остальные же гнались вслед за горящим соратником и скачущем на нём гоблином, им было не до того.

Цирк, да и только.

Вскоре, когда Вальдман и Даэвин расправились с оставшимися вервольфами, до них, кроме запаха пота и крови, долетела отчётливая и ясная горелая вонь.

Особенно сильно выделялся запах пылающей шерсти.

– Кажется, наш друг немного перестарался, – отметил стрелок.

– Нужно догнать его! – крикнул эльф, – они ведь разорвут его!

Даэвин рванулся к краю поляны, туда, где поднимался дым, и ночь освещали яркие всполохи пожара, однако стрелок остановил его, затем – указал в другую сторону. Откуда-то из пшеницы, далеко не с той стороны, где нынче догорали волки, выполз слегка подпёкшийся Грод. Он страшно выругался и, опершись о пугало рукой, тяжко вздохнул, повесив уши.

– Больше я не потяну, – констатировал он.

– И не надо, – ответил Вальдман, – я их живыми не выпущу.

Он нырнул в колосья, что-то бормоча себе под нос. Эльф остался наедине с гоблином.

– Ща он им задаст, – ответил на незаданный вопрос Грод, – В панике их резать веселей, они ведь как курицы, когда хорь нагрянул. Можно забирать по одному, тёпленькими.

– Верно, – согласился Даэвин, разглядывая свежие трупы, – Я за ним, не уходи никуда.

– А куда ж я денусь? – вяло огрызнулся гоблин, – только не больно увлекайся, не хватало ещё и тебя из могилы доставать. Снова.

Даэвин нырнул в траву, вот теперь он чувствовал, что разозлился, по-настоящему, по-человечески. Он понял, что домой ему вернуться уже никогда не суждено, что ему там не место. Праведного гнева ему теперь мало, когда он испытал настоящую злость загнанной крысы, которая толкает на хитрость и так оттачивает ум.

Теперь ни одна из этих тварей не уйдёт отсюда, не унеся на себе память об этой ночи.

Поле превратилось в настоящий кошмар, огонь широко раскинул свои крылья и витал над землёю, словно дракон. По ещё целой площадке носились перепуганные волки, где-то рядом с ними по колосьям шелестело странное нечто. Из-за него волков становилось всё меньше, всё меньше и меньше…

Когда первые лучи утреннего света коснулись обожжённого неба, стая уже уменьшилась вдвое.

Наконец, через два с половиной часа метаний между огнём и чудовищем, стая всё-таки выбрала огонь. Несколько вервольфов прошли в опасной близости от пламенной стены и выбрались, оставив слабых и раненых умирать. Остальных постигла незавидная судьба, либо от стали, либо от огня.

Вальдман и Даэвин встретились, когда поле совсем опустело. Залитые волчьей кровью, измученные, усталые, они смотрели вслед испуганной стае, наблюдая за тем, как она быстро удаляется по холмам к горизонту.

Из груди верберда вырвался звериный рёв, эльфу даже пришлось зажать уши, чтобы не оглохнуть. После этого Вальдман долго и тяжело дышал, восстанавливал силы, пока их, наконец, не набралось на то, чтобы вернуть глотку в человеческий облик.

– Сукины дети, – сказал стрелок с лёгкой хрипотцой.

– Мы ещё достанем их, дружище, – ответил Даэвин, смотря вдаль.

Эльф не часто имел дело с оборотнями, поэтому сейчас пребывал в лёгкой растерянности, или это рык был виноват…

– Скорее, они нас, – ответил Вальдман, – но да, ты прав. Должок мы так и так вернём.

– Давай найдём нашего друга и уберёмся отсюда, – предложил эльф, – согласен?

Вальдман обернулся к нему и пристально посмотрел прямо в глаза.

– Ты же понимаешь, что они тебя теперь не оставят в покое, верно? – спросил он.

Даже стекающая по лицу свежая кровь не смогла скрыть написанное на лице стрелка беспокойство.

– Да, – выдохнул эльф, – но мне и так, и так деваться некуда. У таких, как я, нет пути назад.

Вальдман улыбнулся, а затем расхохотался, широким раскатистым басом, ещё долго продолжавшим рокотать над догорающим полем.

– Добро пожаловать, – сказал стрелок.

***

Когда стрелок и лучник вернулись к поляне, они увидели зрелище, за право написать которое передралось бы немало художников. На фоне горящего поля, прислонившись спиной к жерди пугала, подогнув ногу, сидел гоблин. Он преспокойненько курил самокрутку, утопая в меху лежащего под ним крупного чёрного волка.

Голова волка отсутствовала, куда подевалась, никто не знал.

– Надо бы уходить, – предложил Вальдман.

Он даже не предполагал, чего сейчас можно ожидать от гоблина в таком состоянии, поэтому старался выбрать максимально нейтральный тон.

Гоблин повернул голову и сверкнул горящими жёлтым пламенем глазами. Огонёк самокрутки вспыхнул, затем погас, из огромных ноздрей выбрались два аккуратненьких облака сизого дыма.

– Зачем? – спросил он.

– Мне кажется, местные будут рассержены, когда узнают, что их хлеб сгорел за одну ночь, не успев дозреть – рассудил Даэвин.

– Крошить оборотней – это одно, воевать со всей деревней – совсем другое, – продолжил Вальдман.

Грод отвернул голову, сделал стоическую затяжку и проронил, будто бы невзначай.

– Не будут. Не будут они на нас злиться.

– Почему? – хором спросили товарищи.

Гоблин соскользнул с окровавленного меха, бросил окурок рядом с пустующей шеей, придавил его ногой и пошёл в сторону тропинки.

– Идемте, – бросил он на ходу, – кое-что покажу.

Они добрались до нужного места, когда ярко-золотой закат отчаянно сражался с чёрными облаками полыхающего пожара.

Никогда они не смогут привыкнуть к этому до конца….

Деревня была сожжена, дотла, до самого основания. Несколько обугленных стенок и полуразвалившийся амбар: вот всё, что осталось от некогда скучной, но далеко небедной и почти процветающей деревеньки. Теперь всё имущество и утварь местных жителей покоились в толстом слоем золы на выжженной земле, а сами жители….

– О нет…– выдохнул Даэвин.

Вальдман молча разглядывал главную улицу, по единственной мощёной дороге, напрямую через село, протянулась оранжерея из двух рядов крепких обгоревших столбов. И под каждым из них, в пепле, лежало по груде чернеющих костей.

Стрелок присел на корточки и перевернул лезвием кинжала несколько головешек под одним из мест казни.

– Все скелеты женские, – уточнил он.

Запахи тоже говорили стрелку о многом, но здесь ещё нужно было всё хорошенько обдумать.

– И кому понадобилось сжигать баб? – недоуменно спросил Грод.

– Не знаю, кому, но у них явно нет недостатка в лошадях, – ответил стрелок, который нашёл отпечатки копыт на опалённой земле, – животины откормленные, некрупные и очень быстроходные, подкованы недавно. Сталь подков качественная, гвоздей – тоже, похоже на лёгкую кавалерию, обычным головорезам таких задёшево не достать.

Он задумался, глядя назад, туда, где дожаривались туши мёртвых волков.

– Основательная подготовка, доложу я вам, – продолжил вместо него Грод, роясь в обломках домов, – всё дочиста вынесли, ни медяка нет. Не очень похоже на лохматых, точно человечья работа.

– Посмотрите туда, – эльф указал вдоль улицы на небольшую площадь в центре деревни.

Там, развеваясь и хлопая на пепельном ветре, рос из земли, словно сорная трава, огромный почерневший от гари грубовато сделанный стяг. Два скрещенных серпа колыхались на белой жёсткой ткани, её краями поигрывал ветер, края были обгорелые и запачканные мелкими кровавыми брызгами.

Когда вся троица наконец прошла улицу до середины, прикрывая лица руками от смрада, они оказались на краю. На краю большого глубокого котлована, доверху заваленного человеческими телами и, более того, на самом краю собственного рассудка.

Теперь стало понятно, на чём именно держался стяг.

– Мужчины, старики, дети…– Даэвин чувствовал, как его эмоции начинают атрофироваться.

– Смотрю, нашли себе ровню, – гоблин сплюнул на землю.

Он поджёг трутом ещё тлеющую на земле головешку и бросил в знамя, которое мигом запылало, словно облитое малом.

– Мелочь, а приятно, – подытожил он.

Вальдман молчал, долго молчал, глядя вниз, вглядываясь в эти лица.

Он обогнул котлован и направился к ничем не примечательному обугленному остову какого-то дома. Затем долго разгребал горелый мусор и угли, пока не добрался до пола. А потом отодвинул ножом несколько досок и провалился куда-то в неизвестность.

Вскоре из неизвестности раздался раздалось радостное ворчание, и стрелок снова возник на поверхности, с железной коробочкой в руках.

– Дегенераты, – проворчал он.

Коробочка открылась и явила миру множество аккуратно уложенных в ряды револьверных патронов.

Ещё долго стрелок доставал патроны из коробки по одному и заполнял патронаж, стоя на краю котлована, прямо перед горящим знаменем. В его глазах, хоть и с трудом, всё это время читался яростный азарт.

– Что теперь будем делать? – спросил Даэвин.

Вальдман захлопнул барабан теперь уже сытого револьвера и убрал оружие обратно в кобуру.

– Идём, – сказал он, – Пора навестить кое-кого….

***

На узких улочках небольшого городка, стоящего на самом краю речной долины, держался лёгкий, спокойный туман. Небо над ним оставалось почти ясным, если не считать нескольких рваных облаков, а воздух – очень тёплым и мягким. Факелы и редкие фонари причудливо освещали булыжные мостовые, создавая таинственный, почти интимный полумрак.

А тем временем по городу, избегая ночных огней, неторопливо двигался волк.

Сегодня на небе стояло полнолуние, последняя ночь в этом месяце. Поэтому Шульц решил отпраздновать этот день, совершив налёт на курятник, конечно, это казалось мелочью, но сегодня он мог позволить себе только это. У мэрии всегда были свои расценки, особенно, на охоту в городе, и, если бордель могли позволить себе только самые богатые и знатные негодяи, то двери скотобоен открывались любому дураку.

Но Шульц был не любой дурак, он был круглый, беспросветный идиот. Такого вервольфа, как он, надо было ещё днём с огнём поискать. Паршивые мозги, паршивая жизнь, даже мех у него был какой-то паршивый, одним словом, ему не очень везло. Фактически, от заурядной псины его сейчас отделяли только размеры, это, кстати, касалось и человеческой сущности.

Хоть у Шульца уже и была лицензия, она лежала в той конуре, где он обретался уже пару месяцев, и хозяину курятника уже намекнули, чтобы он не выходил на улицу ночью, всё равно волк крался по тёмным сырым улицам, лежащим подальше от центра.

Местные привыкли к подобным сделкам, собственно, они и занимали примерно половину всего городского дохода. Нужно было лишь откатить, кому надо, пустить денежную цепочку по кругу, и вот оно, благосостояние. Оборотни делали вид, что они все ещё дикие, неприрученные охотники, а люди притворялись, что ничего не замечают. Очень увлекательная игра, настоящее человеческое развлечение.

Сейчас голова Шульца была буквально забита курицами. Он представлял, как зубами будет рвать их на части и слышать под клыками треск кожи и хруст костей. Как, выпивая кровь, он будет наблюдать за медленно утекающей из пустых глупых глаз жизнью, как будет потом ковыряться в зубах, доставая из них нежное сладкое мясо. А вот если бы он принюхался, то заметил бы, как его провисающую спину сверху сверлят совсем другие, чужие глаза.

По крышам городка медленно разносился табачный дух, сильный и очень настойчивый. Серо-коричневый оттенок перекрывал собой любые запахи, и городскую вонь тоже.

Любой бы мог решить, что горожане, как обычно, выглядывают из открытых окон верхних этажей, чтобы выкурить по самокрутке после дикого вечера. Или кто-то просто сел на черепицу помедитировать о бренности бытия, набив в трубку любимую дешёвую амброзию.

Именно поэтому Шульц и был глуп: мало кто станет затягиваться и расслабляться любимым табачным зельем где-то на уровне печных труб. Разве что особые эстеты, к которым всё равно нужно относиться настороженно. Или… кто-то ещё.

Внезапно на Шульца навалилась вся тяжесть когда-либо им содеянного, сразу, с шумом. От такого неожиданного и неприятного груза он даже завизжал, на что способен не каждый волк. Чья-то сильная рука железной хваткой прижимала его морду к мостовой, больно прищемив ещё не сломанное ухо.

Череп вот-вот грозил треснуть, лапы бессознательно царапали когтями по мостовой, а хвост метался из стороны в сторону. Он буквально чувствовал, как зубы начинают входить друг в друга, и давление не собиралось ослабевать. Наоборот, оно становилось сильнее и просто-таки вынуждало его обратиться, волком он сделать ничего не сможет.

Наконец его визги перешли в стоны и ругань, лапы превратили в руки, чтобы сжаться в кулаки, а сознание пришло в необходимую норму. Шульц изловчился перевернуться и попытался ударить нападавшего, но вторая огромная пятерня обрушилась на его кулак, прихлопнув к камням, как муху. Словно молот ударил по наковальне, фаланги не выдержали, треснули и сломались.

Затем Шульца схватили за горло, прижали к стене и подняли высоко над землёй, содрав при этом кожу со спины о необтёсанные доски. Жертва лихорадочно хваталась руку, что мешала ей спуститься на землю, но тщетно. Голос где-то на уровне чёрных хладнокровных глаз спокойно произнёс:

– Привет, Шульц.

– Ах ты мразь! – машинально вскрикнул оборотень.

Его хорошенько тряхнули и ударили головой о стену.

– Не очень вежливо, дружище, – спокойно сказал голос, – Если ты не против, я задам тебе пару вопросов.

– Мерзкий выродок…

Хватка на горле вервольфа усилилась, сейчас оно было в одном шаге от того, чтобы лопнуть.