Маскарад

© Дмитрий Изосимов, 2024

ISBN 978-5-0064-1056-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Представление первое. Полет

Я сижу в кресле самолета. Он летит неизвестно куда, и это сущая правда, потому что прошло уже три часа, как мы поднялись в воздух, а пилот так и не назвал место моего назначения. На аэродроме меня просто усадили в самолет, ничего не объясняя и даже не разговаривая. Я надеялся, что пилот мне все разъяснит, но он только отпускал куцые недовольные слова и явно не хотел разговаривать. А может быть, ему приказали.

Я перегибаюсь через подлокотник, высовываюсь в проход между кресел и смотрю вперед, в кабину пилота. В открытом прямоугольнике стены-перегородки виднеется часть приборной доски, густо усеянная разнообразными светящимися циферблатами, и лобовое стекло, на которое налетают и соскальзывают облака – белые, невесомые, пушистые. По резиновому коврику, срезанный краем проема, ритмично притоптывает лакированный носок желтой туфли. Пилот, очевидно, снова напевает что-то из Моцарта и при этом невообразимо фальшивит. Мне становится скучно, я откидываюсь на спинку кресла и фиксирую все, что попадает в поле зрения.

А в поле зрения попадает масса разных вещей. Красные кресла в два ряда, между которыми лежит выцветшая красная дорожка с зелеными полями. Довольно унылые выгнутые стены с неопределенным орнаментом и ряды круглых иллюминаторов по бокам, через которые в салон рвется ослепительно-яркий свет. Если прижаться лицом к холодному окну и посмотреть чуть-чуть назад, то можно увидеть огромное серое крыло с покачивающимся концом, толстую выпуклость двигателя, сверкающий и прозрачный диск пропеллера. От двигателей по всей машине расходится низкий гул и дрожь, словно самолет в самом деле озяб на такой высоте и покрылся пупырышками заклепок.

Крыло на секунду растворяется в облаке, и вдруг мы выскакиваем на чистое пространство. Я с сомнением смотрю вниз, на пейзаж под самолетом, и мне становится нехорошо. Там до самого горизонта расстилается чистая бескрайняя простыня снежной равнины, причем на относительно малой высоте, потому что хорошо видно, как назад отползают острые складки и бугры ледяных наростов и синеватые тени. Такое впечатление, как будто самолет идет на посадку и вот-вот приземлится. Видно даже распятую тень самолета, прыгающую на неровностях. Но меня пугает не момент скорого приземления и не отсутствие в пределах видимости более менее ровной площадки, а снег, абсолютно реальный и сверкающий на солнце мириадами алмазных игл. Он совершенно здесь невозможен, потому что на аэродроме ровно три часа назад моросил мерзкий осенний дождь и один из сопровождающих, помню, заметил, какая мерзопакостная погода стоит вот уже месяц.

Самолет накренился и начал резкое снижение. Заложило уши. Я рванулся из кресла, намереваясь добраться до пилота, запутался в проклятых ремнях, которых вдруг стало необычайно много, отшвырнул их в разные стороны и, перебирая спинки кресел руками, добрался до кабины. Пилот молча сидел перед огромным штурвалом, старый кряжистый дядька в темно-синей летной форме с золотыми погонами и значками гражданской авиации. Взгляд его, пронизанный суровой сосредоточенностью, был устремлен вдаль, а из неимоверно пышных седых усов пробивалась какая-то мелодия.

С трудом удерживаясь на ногах, я схватил старика за плечо. Мне показалось, что уже нет надежды на спасение и самолет вот-вот врежется в одиноко торчащую ледяную скалу, стремительно надвигающуюся на самолет, двигатели взвыли прямо у меня за спиной, и я, боясь, что старик меня не услышит, закричал: «Осторожно!»

Пилот невероятно медленно повернул голову в мою сторону с таким лицом, словно я его жестоко оскорбил, затем посмотрел вперед, и лицо его приняло странное выражение: то ли удивления, то ли непонимания. Или то и другое вместе. Мне стало страшно, показалось, что если я посмотрю туда вновь, то увижу только облака и осознаю, что снежное поле – плод моего разыгравшегося воображения, и пилот глухо, с постукиванием, усмехнется в усы: мол, бывают же такие неподготовленные пассажиры, все им катастрофы мерещатся!

Но ничего этого не произошло. Самолет чуть-чуть задрал нос вверх, пропуская под себя ледяной клык, а когда выровнялся, равнина была чистой и с бешеной скоростью проносилась назад. Она уходила вперед и терялась в морозной дымке, у размытых оснований бесконечно далеких горных пиков, покрытых ледяными шапками.

Я убрал руку с плеча пилота и постарался как можно спокойнее спросить:

– Что случилось?

– Горы, – едва шевельнувшись, густым басом произнесли пушистые усы.

В его голосе было столько равнодушия, что я вспылил.

– Какие к черту горы?! – крикнул я. – Откуда здесь снег? Когда мы вылетали, не было никакого снега! Да скажите же, не молчите!

Пилот медленно поправил темно-синюю фуражку с кокардой и пояснил:

– Горы.

Я понял, что большего мне от него не добиться. Нужно было доверять ему. Нужно было доверять всем, кто устроил это удивительное и странное путешествие, и любые попытки действовать самому могли мне только навредить.

Я, не спрашивая разрешения, взобрался в соседнее с пилотом кресло и, окончательно успокоившись, стал размышлять. Мне почему-то снова вспомнился во всех деталях аэродром. Он не представлял собой бесконечное вместилище самолетов где-нибудь на окраине мегаполиса. Что же там было? Я вспомнил абсолютно пустое здание аэропорта – неестественно огромную стеклянную коробку, зеркальные стены которой снаружи отражали серое хмурое небо и черную от влаги взлетную полосу, которая мокро поблескивала и терялась в тумане вместе с редкими самолетиками и оранжевыми заправочными машинами. Людей в самом здании не было. Они словно исчезли, а вместе с ними исчезла особая атмосфера сиюминутности, коротких знакомств, шум беспрерывно говорящих людей, кучкующихся возле сумок, и заразительное чувство тревоги. Мертвые залы ожидания хранили недобрую тишину, бесполезно перемигиваясь испорченными трубками дневного света, и в этой тишине особенно отчетливо раздавалось эхо собственных шагов, непроизвольно заставляя ступать как можно тише. Казалось, неведомые силы превратили аэропорт в хитроумную смертельную ловушку, пожирающую каждого, кто осмелится сюда войти, и пока я шел, воображение рисовало мне коридоры с выставленными вдоль стен замороженными пассажирами в искореженных от боли позах. И среди этой жуткой выставки пустовало место. Мое место.

Но ничего этого не происходило. На аэродроме были живые люди в синих комбинезонах, и трое из них озабоченно возились и бегали вокруг темно-зеленого «Дугласа», хвост которого был обращен к выходу из вокзал. С неба сыпала мелкая водяная пыль, крылья и корпус самолета были мокрыми и влажно поблескивали. «Дуглас» был очень большим и неподвижным и молча набирал силы для очередного полета.

Мы подошли к трапу. Грохоча ботинками по широкому крылу, спустился и спрыгнул на мокрый асфальт здоровенный светловолосый парень, один из тех кто готовил самолет к вылету. Он был, кажется моим ровесником, широко улыбался и обладал какими-то особенными глазами, добрая душа в которых была распахнута настежь и не знала границ. От такого неожиданно радушного приема мне сразу стало спокойно и легко, и исчез мертвый груз напряжения и страха, преследовавшего последние полчаса.

Я остановился. Остановилась и моя свита. Это были странные люди – все в черных кожаных плащах, одинаковых черных шляпах и черных очках. В ладных фигурах чувствовалось умение хорошо бегать и драться, а гладко выбритые одинаковые лица хранили невозмутимость и спокойствие – классический облик телохранителей-профессионалов. Они постоянно шли позади меня, что меня откровенно раздражало, и негромко переговаривались, причем я абсолютного ничего не понимал из того, что они говорили. Они даже не подгоняли меня, когда я останавливался и с удивлением разглядывал пустые секции здания, а просто ждали, тупо уставившись на меня черными стеклами очков. И мне ничего не оставалось, как идти вперед.

Но техник был свободным, смелым и честным, и мне это сразу же понравилось. Он свободным движением вытер испачканные маслом руки о комбинезон, смело принял какую-то бумагу от одного из моих спутников, который негромко произнес: «Распишитесь, пожалуйста» и размашисто расписался. Кожаный провожающий, который был полнее остальных, носил короткие усики и, судя по суетливым движениям и другим едва заметным признакам, заведовал формальной частью отправки. Он аккуратно положил бумагу в бювар, и в этот момент подул сильный ветер.

Самолет даже не дрогнул, зато свита, как по команде, отрепетированным движением взмахнула правыми руками, придерживая шляпы, и наклонилась навстречу ветру. Плащи затрепыхались и защелкали. Человечек с усами страстным движением прижал бювар к животу и сильно зажмурился, потому что ветер дул ему прямо в лицо. Все замерли, как на фотографии: черные блестящие фигуры с черными шпионскими очками; чиновник, покорно держащий документы у выпуклого живота; техник, мой ровесник, с чистыми и ясными глазами. А потом ветер спал, и все зашевелились, забормотали, поправляя плащи и шляпы, только чиновник не сдвинулся с места. Он был совершенно, как кукла из музея восковых фигур, и неподвижно стоял, сильно наклонившись вперед и не падая вопреки всем законам физики. Он даже не раскрыл глаз.

– Опять! – досадливо заметил техник.

Он подошел к замершей кукле, снял с нее шляпу, и меня пробила мелкая дрожь. Под шляпой открылась совершенно гладкая лысина, а в центре ее, в самой макушке, было вырезано аккуратное круглое отверстие и сквозь него виднелись крошечные металлические каркасы, пружины, шестеренки, похожие на часовой механизм, и все это двигалось, проворачивалось и щелкало. Напряжeнное лицо человеа вдруг резко распахнулось двумя створками, словно маска, распиленная точно по линии носа, и из механических недр головы выскочила кукушка. Пока я оторопело осознавал происходящее, деревянная птичка прокуковала пять раз, каждый раз взмахивая крыльями, и убралась обратно в череп.

Зрелище было довольно впечатляющее. Черные телохранители молча ждали, не шевелясь. Порывы воздуха раскачивали твердые пластиковые половинки лица, и те отчетливо поскрипывали несмазанными петлями. Парень не обращал на это ровно никакого внимания, как будто так и должно быть, стоял позади наклонившегося манекена, сосредоточенно хмыкал и копался длинными пальцами в дырявой лысой макушке. «Дуглас» заслонял проезжающие машины и редкие самолеты. Где-то хлопал в обрывках ветра отставший лист железа, и наводящие тоску звуки разносились над аэродромом.

Левая половина лица с закрытым глазом замерла напротив меня, и, когда техник с натугой что-то повернул, глаз неожиданно раскрылся и вполне осмысленно посмотрел на меня. Поморгав, как будто ему попала соринка, глаз стал быстро вращаться, оглядывая аэродром. Тем временем техник закончил работу, осторожно, кончиками пальцев взялся за края половинок и с щелчком закрыл их. Чиновник ожил, подвигал бровями и подбородком, словно привыкая к своему лицу, принял из рук техника шляпу и, насупившись, усадил ее на голове.

– Вам все понятно, Молодой? – спросил он. Голос у него был тонкий и мягкий, каким в фильмах обычно разговаривают негодя.

Парень довольно ухмыльнулся.

– А как же! Все-таки не в первый раз.

– Вы уж постарайтесь, чтобы все прошло гладко. – Чиновник вдруг осип, испуганно схватился за горло и прокашлялся. – Случай особый, – сообщил он и значительно посмотрел на собеседника.

Молодой удивленно взглянул на меня и быстро изучил с ног до головы. Но в его голубых глазах не было и намека на подозрение. Он даже чуть-чуть отклонился назад и, рассматривая меня, улыбнулся с невероятно довольным видом, ясно говорящим: «Каков экземпляр, а?»

Послышался нарастающий вой двигателя, приблизился, и из-за самолета показался мощный оранжевый грузовик с широким, как стена, передком и мокрой цистерной «ОГНЕОПАСНО». Над хромированной решеткой радиатора шла хромированная надпись «International». Все металлические части были начищены до блеска, и вообще бензовоз выглядел так, как будто только что сошел с конвейера. Черные умытые колеса подкатили оранжевого зверя ближе, он плавно остановился, шумно отдышался, свистнув незамысловатый пассаж, и сразу затарахтел, как трактор.

Вся моя свита разом повернулась и двинулась обратно к зданию аэровокзала. Плащи их колыхались, а дорогие ботинки едва различимо за рокотом двигателя выстукивали каблуками. Я услышал, как выпуклый усатый чиновник, зажав бювар подмышкой, заметил: «Ну и мерзопакостная же погода! Целый месяц! Вы не находите, товарищи?» Товарищи не отвечали и стремились поскорее отсюда убраться.

Я ничего не понимал. Мой приезд к вокзалу напрочь стерся в сознании, равно как и все предыдущие события. Очевидно все, чему свидетелем мне придется стать, следует начинать именно с того момента, как я оказался на аэродроме.

Все происходившее было чужим, потусторонним. Или наоборот, я оказался в потустороннем небытие, где самым причудливым образом смешались реальность и вымысел. Люди были самыми настоящими, до них можно было дотронуться, они разговаривали. Плащи моих провожающих отчетливо пахли новой кожей, да и грузовик распространял знакомые запахи бензина, выхлопов и масла, а от аэродромного поля исходил аромат дождя и асфальта. Тем не менее вымышленным казалось все, что не состыковывалось с обыденной реальностью: грузовик, телохранители, вокзал, чиновник… Это чувство смешанной реальности было мне, как ни странно, знакомым, ведь я уже бывал в подобной ситуации. Я попытался вспомнить, где, но в голове была пустота. Никаких воспоминаний там не было. Никаких.

Подбежали рабочие в комбинезонах набросились на прибывший грузовик, как муравьи на гусеницу. Они действовали так проворно и слаженно, что мне на секунду почудилось, будто они разбирают бензовоз на части. Но они только вытащили из хранилищ длинные хоботы шлангов с железными круглыми перемычками на концах и с проворностью пожарных поволокли к самолету.

– Ну что ж, заходите, – произнес Молодой. Похоже, здесь все его так называли.

– Куда? – осведомился я, глядя на миниатюрную лестницу трапа и распахнутый зев люка.

– Сюда, куда же еще! – с веселым удивлением пояснил Молодой и сделал рукой в сторону люка: прошу, мол.

Я повиновался. С неба снова стала сеять мелкая водяная пыль. Мои джинсы и ветровка покрылись бисеринками влаги. Молодой уже поднялся и стоял на краю трапа, упираясь рукой в край люка, шарил глазами по площадке, закусив губу, и нетерпеливо постукивал ботинком. Мне ничего не оставалось, как забыть про вопросы, которые так и рвались с языка, перестать внутренне метаться и спокойно воспринимать происходящее, каким бы невероятным оно ни было. В конце концов, не похищают же меня, успокоил себя я.

В салоне было темно и пусто. Пассажиров, по-видимому, не ожидалось, и я был один. Снаружи хлопнули двери и взревел, отъезжая, звероподобный «International». Молодой снаружи закрыл люк. Я рассеянно выбрал место у иллюминатора и пристегнул ремни.

Через минуту самолет, плавно покачиваясь и подпрыгивая на стыках плит, уже катился к началу взлетной полосы. В иллюминатор я видел, что погода испортилась окончательно, и уповать следовало на то, что пилота мне дали опытного, поскольку я «особый случай». Когда самолет набирал скорость, по выгнутым стенам пробегала такая сильная вибрация, а металлические внутренности так ужасающе скрипели, что я усомнился в надежности «Дугласа». Но вдруг дрожь прекратилась, пол круто задрался вверх, и я потяжелел. Под крылом, уменьшаясь и поворачиваясь, уплывал аэровокзал, разноцветные леденцы грузовиков, неприглядные серые самолеты и красно-белые домики с локаторами…

Я поерзал в кресле. За стеклами по-прежнему была однообразная равнина снега, морозный прозрачный воздух и чистое безоблачное небо. Пилот был совсем как механическая кукла. Он неподвижно сидел в кресле и смотрел вперед не мигая, только его руки изредка двигали штурвал. Долго наблюдая за поверхностью, я отметил, что она медленно уходит вниз.

– Мы поднимаемся? – спросил я.

Седая кукла, не оборачиваясь, ответила:

– Нет.

Мне даже показалось, что он не разжал губ. Сколько же мне еще терпеть этого несносного старикана? Я представил, скольким пассажирам он попортил нервы своей невозмутимостью и стилем камикадзе. Рейс за рейсом самолет пролетал над этой равниной, рискуя погибнуть в авиакатастрофе, бессмысленной, как и все авиакатастрофы, и каждый раз пассажиры бросались к нему в надежде хоть как-то повлиять на свою судьбу и каждый раз натыкались на поистине безжалостное равнодушие профессионала, заранее знающего исход полета. Ведь ему сейчас абсолютно наплевать на все мои волнения и страхи, это его работа – возить в неизвестность незадачливых, простодушных и суеверных пассажиров и все остальные эмоции его не интересуют. Чернильница и есть!

А невозмутимая чернильница насупила брови, посмотрела на один из циферблатов и с досадой стукнула по нему пальцем.

– Что случилось? – с тревогой спросил я.

– Ерунда, – ответствовал пилот. – Горючее на исходе.

«Замечательно!» – подумал я, начиная паниковать, и вдруг произошло нечто странное.

На блестящий от солнца капот «Дугласа» упала большая тень, и над нами в опасной близости прошел совершенно незнакомый мне самолет. Он был целиком выкрашен в яркий красный цвет, в несколько раз превосходил по размерам «Дуглас», а рев его двигателей был хорошо слышен даже на фоне наших пропеллеров. Он больше всего смахивал на транспортное чудовище вроде «Ил-76» с непривычной диковатой расцветкой и неестественно огромными размерами. Самолет величественно обогнал нас, поражая мощью и великолепием, и начал уменьшаться в размерах. «Дуглас», очевидно, попал в поток воздуха, тянущегося за «Илом», потому что вдруг сильно затрясся и стал терять высоту. Я вскочил.

– Сядьте! – рявкнул вдруг пилот, брови его согнулись, как у дьявола, и я послушно сел. Пилот накренил самолет чуть влево и вышел из опасного воздушного потока. Лицо его стало озабоченным, и он пробормотал, пощипывая правой рукой усы: – Странно… Внеурочный рейс… Без предупреждения…

– Что случилось? – осторожно спросил я, забыв о том, что такие вопросы здесь задавать нельзя, и поймал себя на том, что изо всей силы сжимаю подлокотники побелевшими пальцами.

– Самолет без опознавательных знаков… – Старик словно не замечал меня. Затем, прекратив размышления вслух, он сардонически усмехнулся: – П-путешественники…

Чужой самолет сбавил скорость и стал плавно снижаться, одновременно отворачивая вправо. По тому, как снежный панцирь становился более отчетливым, я определил, что мы тоже снижаемся. Ситуация в воздухе была такая: высота – не больше двадцати метров, соседний самолет красной тушей скользил впереди и чуть справа, а местность из неправдоподобно ровного искрящегося снега покато уходила вниз, как будто мы облетали огромный круглый снежный ком. Носовая часть «Дугласа» медленно наклонялась вниз. Сила тяжести вытягивала меня из кресла, и я изо всех сил держался за подлокотники, совсем забыв про ремни. Торопливо сцепляя их замком, я мельком глянул в окно.

Это было красиво. Впереди отчетливо выступала ледяная кромка – край равнины, и, приближаясь к ней, чужак вдруг на полном ходу прижался к отглаженному, ослепительно белому полю лакированным брюхом. В воздух мгновенно поднялось облако мелкой снежной пыли и почти полностью скрыло красный хвост и вытянутый блестящий фюзеляж. Мне стало не по себе, и воображение мигом нарисовало ужасную картину авиакатастрофы: изуродованный остов с обломанными крыльями и торчащими клочьями по краям, обломки разбросанные по плавленому снегу, и пар, поднимающийся над металлической грудой. Экипаж, погибший ТАКОЙ смертью. Неразумной смертью. Нерациональной.

Под нами пулей проскочила темная вдавлина на снегу, оставленная чужаком и похожая на след великанского пальца. Я инстинктивно дернулся назад, и на нас стремительно налетело снежное облако. Едва уловимо хрустнули снежинки на стекле, по крыльям простучала гороховая дробь, и облако исчезло. Сердце бешено аколотилось. Мы приближались к ледяным зазубринам обрыва – края бескрайней равнины. Зазубрины четкой и ровной цепью располагались перпендикулярно нашему пути, только в одном месте, прямо перед нами, цепь была изуродована странной брешью, совсем свежей: на снегу еще кувыркался лоскут дюралевой обшивки среди мелких обломков. Зазубрины придвинулись ближе. Казалось, их прозрачные вершины были выше, чем сам самолет.

«Дуглас» перемахнул через ледяной барьер, едва не зацепившись за него брюхом. Я прижался к боковому окну, неудобно вывернув голову. За крылом с тускло отраженным солнцем уплывала назад вогнутая стена обрывистой, непомерно огромной горы. Даже нет, не горы. Точнее не совсем горы, а плоскогорья. По этой стене, изламываясь в опасном пике, падала вниз синяя тень нашего самолета, и плоскогорье было настолько высоким, что я не мог разглядеть его подножие – все плавно исчезало в пене вихрей и бурь далеко внизу. А впереди раскинулся холодный, заледеневший, проклятый богом и солнцем мир гор с остроконечными вершинами, лабиринт горных гряд, дробящих небесный свет миллионами зубчатых полупрозрачных граней. Как Гималаи. Нет, даже лучше, чем Гималаи.

Я поискал глазами красного чужака, надеясь увидеть его падающее тело и длинный шлейф черного дыма. Я заглянул вниз, но снежная пропасть была тихой, строгой и торжественной, и даже если она успела проглотить несчастный самолет, ничего от этого в мире не изменилось. И ничего не осталось от самолета. Только воспоминание. Я оторвался от созерцания бездны и спросил пилота:

– Что это был за самолет? Надо, наверное, куда-то сообщить… – осторожно-нейтрально предположил я.

– Зачем?

Я отвернулся. Действительно, зачем? Здесь так вообще не принято: кого-то спасать, куда-то сообщать, вообще жечь порох понапрасну. Не надо об этом думать, приказал себе я. Не без труда выяснив, что скука полета продлится по крайней мере часа два, я под гул моторов задремал.

Проснувшись, первым делом помотрел в окно. Никаких Гималаев уже не было и в помине. Небо стремительно темнело, только у горизонта еще полыхал огненным заревом закат. Под самолетом была абсолютно черная пустота с редкими мигающими огоньками далеких поселений, и очертания гор угадывались только по тому, как они, проскальзывая черными айсбергами, заслоняли эти огни. Наконец, апельсиновая долька солнца погрузилась за горизонт, и на небе появились звезды. Скоро их было так много, и они горели настолько ярким, насыщенным светом, что мне стало казаться, будто небо, как мяч, выкрашенный изнутри черной краской, кто-то исколол иголкой и осветил из космоса.

Старик неожиданно пробухтел из глубины:

– Мы приближаемся.

Я даже не успел спросить куда, как «Дуглас» стремительно пошёл на снижение. У меня снова заложило уши.

– Смотрите внимательно! – неожиданно громко сказал пилот и весь прямо-таки слился со штурвалом.

Я тщательно вглядывался в темноту снаруж, но ничего не видел. Потом заметил, что навстречу нам, как девятый вал, движется верхушка гряды. Она была последней. Черная иззубренная кромка, как одеяло, сползла вниз и открыла взору зрелище, больше похожее на сон, чем на реальность.

На необъятной равнине до самого горизонта расстилалась сказочная страна. Земля была покрыта миллионами огней невиданных цветов и сочетаний. Там, где страну окружал черный лес, огни лежали реденькими беспорядочными россыпями. Чуть-чуть дальше в их расположении уже чувствовался порядок, закономерность, уже можно было уловить правильные прямоугольники. Чем ближе к середине равнины приближалось это освещение, тем систематичнее оно было расставлено. Цвет огней тоже подчинялся этому правилу. Начиная красным, синим, зеленым и редко-редко желтым, цвет приближался к середине, все больше набирая желтый, золотистый цвет, так что сама середина – а это, вне всякого сомнения, был центр большого города – становилась сердцевиной этой странной перспективы. Я смог разглядеть золотые башни, дворцы, стеклянные небоскребы современного мегаполиса – все очень миниатюрное, как вафельная архитектура на шоколадном торте. Иногда в буйстве огня богатств, как в пещере Алладина, возникали красные и зеленые шарики света, и страна напоминала шитый золотыми нитками и рубинами ковер.

Свет вспыхнул на золотых погонах пилота, на нашивках и на выпуклой кокарде фуражки. Пилот вдруг стал необычайно деятельным и проворным. Сначала он без всяких колебаний оставил свой штурвал в покое и выбежал вон из кабины. Я свесился с подлокотника, наблюдая за ним. Мне стало интересно, что же еще выкинет этот старикан.