– Попробуй, хотя надо было до концерта.
К удивлению Ирмы, Марк согласился и сделал пару затяжек. Она, как всегда, наблюдала за происходящим, словно находилась в стороне.
Марк вернул самокрутку Дэвиду и спросил: «У тебя есть лист бумаги?» Дэвид удивленно уставился на Марка и показал в сторону письменного стола. Подойдя к нему, Марк взял лист и начал рисовать, используя имеющиеся на столе карандаши и ручки. Рисовал, как всегда, фанатично. Цветовая гамма была бедна: простой карандаш, красная и синяя ручки. Игроки оторвались от своей игры, Дэвид тоже отвлекся от своего дымного занятия. Все заворожено смотрели за движениями Марка. Ирма отошла в угол комнаты и оттуда наблюдала за происходящим. Марк менял листы. После того, как он нарисовал что-то на первом, он отложил его в сторону и начал рисовать на втором, потом на третьем и четвертом. При этом не глядя на предыдущие рисунки.
Первым к нему подошел Дэвид и посмотрел на изображения, после чего уселся рядом, на край стола, и пристально стал смотреть на то, что появляется на четвертом листе. Постепенно стол окружили все. Подошла и Ирма, словно чувствуя, что наступает кульминация. Она была такая, которую никто не ожидал. Марк схватил все четыре листа, перевернул их пустой стороной к верху и начал перемешивать, словно играл в наперстки. После чего быстро перевернул их и соединил вместе.
– Это ты, Дэвид! – сказал Марк и отошел от стола, опустившись в кресло.
– Тебя так с двух затяжек? – удивился Дэвид.
– Да нет же, он просто талантливый художник, – поспешила внести ясность Ирма, – а Вы присмотритесь. Обязательно сохраните, это когда-нибудь будет стоить больших денег.
Дэвид с удивлением посмотрел на нее и попросил всех отойти от стола.
– Сема, головой отвечаешь за сохранность, – сказал Дэвид администратору и, обращаясь к Марку сказал, – думаю, нам надо будет еще увидеться.
Опустившись в кресло, Дэвид вырубился. Администратор Сема тут же засуетился и попросил всех покинуть помещение. Марк с Ирмой выскользнули первыми.
– Ну ты даешь, – сказала Ирма, таща Марка к выходу.
Свежий воздух вернул обоих к жизни. Они вышли к центральному входу. Зрители уже все разошлись, но внизу еще копошилась группа людей в черной одежде. Они собирали белые полотна с надписями и, аккуратно сворачивая их, засовывали в тубусы. Увидев, что еще не все посетители фестиваля ушли, один из них поднялся и начал говорить что-то про рассадник разврата, исчадия ада, гиену огненную, показывая то на концертный зал, то на оставшихся в одиночестве Марка и Ирму. Произнеся все эти, как ему казалось, обличающие и устрашающие вещи, он подошел к ним вплотную и с явным желанием вырвать ребят из лап антихриста, начал проповедовать «вечное, доброе, светлое».
Марк с Ирмой удивленно уставились на этого человека в черной рясе.
– Я призываю вас спастись, пока еще не поздно. Суд божий близок! – почти кричал тот в религиозном запале и попытке спасти этот мир, – миссия скоро вернется на землю. Будьте готовы встретить его…
В это время из близлежащего бара вывалилась компания во главе с Игроком и Катюхой и весело направилась в сторону центра города. Ирма показывала на подвыпившую группу, как бы намекая ему, что нужно усилия направлять в их строну. Священник рванул в ту строну, но по пути был перехвачен полицейскими в белых рубахах. После чего один из полицейских подошел к Марку с Ирмой.
– Прошу прощения, это наш местный священник, он бойкотирует все концерты фестиваля. Хорошего вечера, – сказал он.
– Вежливая полиция, – произнес Марк, на время потерявший дар речи от встречи со священником.
– По-другому здесь и не может быть, – ответила Ирма, – вызови такси. На сегодня впечатлений хватит. Кстати, зачем ты курил?
Марк ничего не ответил, набирая телефон, оставленный ему тем парнем, который когда-то подвозил его до дома.
Усталые, они грохнулись на заднее сиденье, и машина поехала в сторону центра города.
– Что на тебя такое нашло. Ты всегда так рисуешь свои картины? – спросила Ирма.
– В основном да. Иногда даже не помню, как это было, – ответил Марк, – потом смотрю и пытаюсь понять, что получилось. Но твоему отцу рисовал иначе. Он какой-то особенный, не такой, как все. Наверное, это лучшая моя картина. Очень хотелось бы узнать его мнение лично от него.
– Да. Но всему свое время, – Ирма посмотрела в окно.
Но мимолетное выражение ее глаз Марк успел разглядеть. Свет от неоновой вывески осветил ее лицо на мгновение перед тем, как она отвернулась к окну. В них была какая-то бесконечная грусть. Бездна отчаяния. Он взял ее за руку. Ирма повернулась, и Марк увидел в ее глазах слезы.
– Почему ты плачешь? – удивленно спросил он.
– Где-то в глубине души, ты знаешь ответ, – тихо произнесла она.
Машина мчалась к дому Марка. Небо плело паутину жизней, завязывая и развязывая узелки судеб. Через минуту авто остановилось около него.
– До завтра, мне все равно дальше, а твой дом по пути. Ничего не говори, не надо, – она прижала указательный палец к губам, – спокойной ночи.
Марк вышел из такси, и оно умчалось вдаль. Пробежав мимо стойки ресепшен, где его ждали ключи от номера и внимательный взгляд управляющей, он поднялся по лестнице, зашел к себе и стал рисовать. Он рисовал взгляд, рисовал грусть, рисовал глубину, бездну, отчаяние, пытаясь понять почему. Но не понимал. Вдруг он услышал на балконе хлопанье крыльев. Марк обернулся. На периллах сидел большой орел и смотрел на него. Они встретились глазами, и огромная птица, взмахнув крыльями, взмыла в небо и скрылась в темноте. Марк посмотрел на получившуюся картину. Он не знал ответа на вопрос Ирмы. Чего-то не хватало. В памяти возникали обрывки каких-то снов, в которых он видел женщину, видел мужчину рядом и туман. Туман, который закрывал все: внешность, обстановку, сюжет сна. Он пытался проникнуть глубже в эти видения, но тщетно. Марк чувствовал, что начинает уставать. Этот город накидывал в него событий, бомбардировал его. Было ощущение, что это испытание на прочность. Несмотря на кажущуюся легкость происходящего, какой-то умелый режиссер вскрывал в нем маленькие потайные дверцы. В Марке что-то отчаянно сопротивлялось вмешательству. И при этом другая его часть отчаянно пыталась понять. Они боролись между собой, и от этого возникала усталость. От невозможности простым усилием воли решить этот вопрос Марк врезал кулаком в стену, оставив на руке ссадины. Это немного привело его в чувства. Марк вышел на балкон. Небо невидимыми глазами смотрело на него и продолжало вязать свои невидимые узелки судеб. Но он видел только темноту небосвода и огни спящего города.
Первое, что он увидел утром, – это взгляд с картины, нарисованные глаза женщины. Вспомнив свои чувства и ощутив боль в костяшках пальцев, он встал. Подойдя к картине, Марк снял ее и свернул, после чего убрал в шкаф. Подойдя к телефону, он заказал завтрак в номер и вышел на балкон. Подняв к небу глаза, он увидел птицу. Она медленно кружила над городом, расправив широкие крылья. «Вот и она. Что будешь делать дальше?» – спросил он себя. И, не получив ответа, вернулся в номер, отключил свой телефон, достал из бара бутылку виски, взял стакан и вышел обратно на балкон. Сев в кресло, он налил себе четверть стакана, поставил бутылку на столик, стоящий рядом, сделал большой глоток. Крепкий напиток приятно пробежал по пищеводу и разлился теплом внутри.
В дверь постучали – это принесли завтрак. Марк сделал еще глоток и подошел к двери. За ней стояла милая девочка в белом платьице с подносом, на котором был желанный завтрак. Марк забрал поднос, поблагодарил и захлопнул дверь. По пути на балкон он захватил спички и мини-сигару. Допив остатки виски, он закурил, оставив завтрак на потом. Марк смотрел на птицу и размышлял о том, почему он придает ей такое значение. Он вспомнил сон, вспомнил мандалу, написанную для отца Ирмы, галки на картине и полу, саму птицу. И вдруг – короткое озарение. Марк идет к шкафу, достает картину, где изображен взгляд Ирмы. На долю секунды ему кажется, что у птицы во сне был такой-же взгляд. По коже бегут мурашки. В копилке случайностей звякает еще одна монета. Тут же все исчезает, также быстро, как и возникло. Он кладет картину обратно в шкаф и возвращается на балкон. Сигара потухла, завтрак остыл, стакан пуст.
– Хоть натюрморт пиши, – вслух произнес Марк.
Он снова наполнил стакан, прикурил сигару и сделал глоток. Спокойствие охватило Марка. Он наблюдал за птицей, курил, пил виски. Ум расслабился, мир перестал быть таким враждебным и загадочным, как казался несколько минут назад.
Докурив, Марк с удовольствием позавтракал, хоть завтрак совсем остыл. Вернувшись в комнату, он решил дорисовать портрет Катюхи и с удовольствием погрузился в работу.
Марк рисовал без обычного азарта, спокойно и вдумчиво. Мандала получалась красивой, радостной и легкой. Марк чувствовал, что получает удовольствие от работы. Алкоголь постепенно улетучивался, но оставался покой ума. Он чувствовал, как река жизни несет его по течению. Сильные и спокойные воды знают точно, что ему нужно. Это было новое, ранее не испытываемое Марком чувство. Он уверенно наносил разные конструкции на мандалу. Она наполнялась, как наполняется чаша с вином. Почему-то Марк подумал о церковном вине, кагоре. И он вспомнил о священнике, том, который был на фестивале. На мгновение Марк остановился, внимательно посмотрел на получившуюся картину и нарисовал незаметную, почти теряющуюся за пестротой узоров мандалы, женщину с младенцем на руках. Это была точка.
Собрав все принадлежности и быстро приведя их в порядок, Марк принял душ оделся и вышел из номера. На журнальном столике остался выключенный еще утром телефон. Марк вышел из дома и направился к церкви. За эти дни он уже хорошо узнал город и уверенно шел в нужном направлении. Было еще не поздно, и он надеялся, что она еще открыта. Дорога заняла немного времени, и Марк уже стоял у массивных дверей церкви. Он потянул за ручку и вошел внутрь.
– Я настоятельно прошу Вас, святой отец, чтобы Вы меня причастили, – услышал он знакомый голос.
– Сначала нужно избавиться от Вашего нездорового пристрастия к алкоголю, – возражал святой отец.
– Но если я избавлюсь от этого пристрастия, зачем мне причащаться, ибо это действо опять вернет меня в объятия «зеленого змия», – отвечал собеседник святого отца, – а потому давайте решим эту коллизию самым простым для нас обоих способом.
Видно было, что священник уже терял терпение. Понимание между собеседниками явно стремилось к нулю. Марк с удовольствием наблюдал за ними, особенно за Модестом Аркадьевичем, а это был никто иной, как он. Неожиданно Модест обернулся и увидел Марка.
– Марк, мой друг, ты ли это? – Модест направился к Марку и заключил его в объятья.
– Святой отец, познакомьтесь, это один из самых милосердных и человеколюбивых людей на свете, – продолжал Модест, указывая на Марка и как бы намекая этим на то, что Марк недавно любезно согласился составить ему компанию на берегу реки.
– Да, да, я его помню, – ответил святой отец, – он выходил из здания, в котором проходит этот адский фестиваль.
– Ну почему же адский? – попытался возразить Марк.
– Да, святой отец, мы грешны, каждый по-своему, – взял инициативу Модест, – и у Вас есть отличный шанс отпустить нам наши грехи, и мы, причастившись, тут же покинем эти стены и начнем новую жизнь там, в этом грешном мире, неся доброе…
– Довольно, Модест, – прервал его святой отец, – в этих стенах твое юродство неуместно.
– Честь имею, – гаркнул Модест в ответ и, щелкнув каблуком, направился к выходу, – Марк я подожду Вас снаружи.
Какое-то время оба смотрели на захлопнувшуюся за Модестом дверь.
– Завтра будет новая проповедь, приходите завтра. Вам особенно нужно, – сказал святой отец и обратился к внезапно возникшему своему помощнику в белой рясе, – запри двери, после того, как молодой человек уйдет.
– Суд близок, суд близок, – бормотал священник, покидая Марка.
