Альма. Неотразимая

3

Выбраться из западни

– Он?

– Да! Говорю же вам, это он.

Всего через две-три улицы от постоялого двора на ступенях низкого дома, какие окружают Оружейную площадь, сидят двое. Они разглядывают конюха с тремя лошадьми, притаившихся в уголке, позади человеческого потока.

– Это не он.

– Он самый.

Трудно поверить, но эти играющие в шпионов бродяги на самом деле Роже Паларди, главный хирург с «Нежной Амелии», и обычный салага Авель Простак: оба похожи на тех матросов, которых капитаны высаживают на островах, чтобы меньше платить экипажу на обратном пути в Европу. Для них это верный ход. Груз невольников они продали. А чтобы приглядывать за сахаром и кофе, которые явно не поднимут бунт за оставшиеся сорок дней пути, хватит и пятнадцати человек. Придумать же серьёзные провинности, за которые можно ссадить бесполезных моряков, труда не составит.

Однако в тот день Паларди и Простак уже ни на что не похожи. От своей офицерской формы врач сохранил лишь тёплый плащ, мало подходящий для тропиков. Он преет под ним в одном белье. Должно быть, подкладка уже покрылась плесенью, а то и мхом с грибами. Рядом Авель Простак в застёгнутой до подбородка матросской куртке, тоже точно в парильне. Своим румянцем они обязаны медленному запеканию в мундирах и бегущему по жилам спиртному, хотя всего-то одиннадцать утра. Уже несколько дней, как они всё спустили в кабаках.

– Он ушёл?

Оба то и дело теряют мужчину с лошадьми из виду. Их заслоняет утренняя воскресная толпа. Мулатки проплывают по улице с дюжиной платков на голове вместо шляпок. Видны и приодетые ради воскресной службы рабы, и моряки с париком или обезьянкой на продажу, идущие к базару для белых, и дети, повозки, солдаты милиции Кап-Франсе при эполетах, вольноотпущенные в протёртых костюмах и подновлённых шляпах, и белые креолы, для которых час ещё слишком ранний.

– Вот он опять, – говорит Авель, – приглядитесь.

Паларди пьянее товарища, он силится сосредоточить взгляд на дальнем конце площади.

Там стоит темнокожий широкоплечий мужчина огромного роста, одетый так изысканно, что гадаешь, какой царственной особе он принадлежит. Все три лошади рыжие, под седлом и готовы тронуться в путь. Снаряжены они по-походному: за седлом туго набитые перемётные сумки и свёрнутые одеяла. Мужчину за лошадьми едва видно – он стоит в тени стены, выкрашенной в светло-жёлтый цвет, как почти все дома в Кап-Франсе.

– Тот свалился в море у острова Закхея в разгар шторма, – говорит Паларди. – Он мёртв.

– И всё-таки это он, – возражает Авель Простак. – Клянусь вам.

Вид у того, о ком они говорят, совсем не покойницкий. В красной войлочной шапочке с кисточкой на шнурке, он беспокойно водит глазами. Высматривает кого-то на другом конце улицы. Похоже, те, кого он ждёт, не пришли.

– Из-за шапки точно не скажешь, но я его узнал, – прибавляет Простак. – Если я предупрежу капитана Гарделя, как он меня отблагодарит?

– Никак. За всю жизнь капитан ничего ни для кого не делал. А вот если ты ошибёшься, он вырвет тебе глаза, чтобы впредь смотрел лучше.

– Может, он найдёт мне корабль, на котором вернуться, – шепчет Авель.

Он вспоминает своих двух сестёр, которые уже так давно ждут его по другую сторону океана, близ Ла-Рошели. Он так и не простился с ними.

– В любом случае говорю тебе, это не он, – повторяет Паларди.

– Смотрите.

Великан приподнял шапочку и отёр голову рукой. Стало видно, что одной ушной раковины под красным войлоком нет.

Паларди с Простаком переглядываются, будто увидали самого чёрта: великан с отрезанным ухом!

– Побегу, – говорит Простак, совсем протрезвев. – Предупрежу Гарделя, он «У Милой Хозяйки». Вы оставайтесь здесь. И не пейте. Следите.

Для большей уверенности он выхватил у доктора флягу с ромом и сунул себе в карман.

Неподалёку, в номере капитана, Амелия Бассак собирается уходить.

– Когда с делами будет покончено, – говорит она, – приезжайте показать мне счета.

– Я думал, господин Ангелик…

– Первый отчёт, перед отплытием, вы предоставите лично мне, – уточняет Амелия.

– Вам? Где именно?

– В «Красных землях». В имении Бассаков. Моём имении.

– Вы остаётесь в Сан-Доминго?

– Заканчивайте свою работу, капитан. И не забудьте заехать ко мне в «Красные земли».

Она идёт к дверям. Капитан окликает её:

– Постойте. Счета почти готовы. Я бы мог предоставить их вам уже этим вечером.

– В них пока далеко не все сделки.

– Все. Вы же знаете. Последней моей покупательницей были вы.

Амелия берётся за щеколду, намереваясь открыть дверь.

– Вам, сударь, придётся найти ещё покупателей.

– Почему?

Она оборачивается.

– Ваш испанец…

– Да?

– Вы ведь шутите, капитан?

– О чём вы? Он заплатил двадцать пять тысяч ливров, а это, я вам скажу!.. Причём за отнюдь не свежих невольников. Этот Валенсия даже не попросил показать их.

– Можно взглянуть?

– Они в портовых складах.

– Я про двадцать пять тысяч ливров.

– Он расплатится с утра. Я знаю своё ремесло.

– А его?

– Что?

– Ремесло! Спектакли, маскарады, шарлатанство, грабежи! Его ремесло вы знаете?

Гардель ошеломлённо слушает.

– По правде сказать, – продолжает она снисходительно, – признаю, что ваш испанец – хороший актёр. Впрочем, все старые актёры в конце концов начинают играть как следует. Но вот его слуги…

– Что с ними?

– Один говорит словно в балагане на ярмарке, с деланым акцентом, как крестьяне у Мольера. А когда обращается к хозяину, про акцент забывает. Что же до второго…

– Трактирщик сказал мне, что это образцовый негритёнок, – возражает Гардель.

– Образцовый?

Амелия округляет глаза.

– Гардель, меня тревожит ваша наивность.

– Слуг я не видел, – признаёт капитан. – Они остались внизу.

– Они знали, что вы не выходите из комнаты, иначе бы не стали рисковать. Их целью было покорить трактирщика этой свитой персидского шаха. Всё – сплошная бутафория! И я ещё кое-что вам скажу. Тот образцовый негритёнок…

– Что?

– Это девушка, сударь!

Тишина. Всего секунда – и Гардель преображается.

Он проводит рукой по лицу, как борец, встающий с пола. Амелия смотрит на него. Он медленно вынимает из-за пояса пистолет. Он совершенно спокоен.

Капитан ковыляет в полумраке, выдвигает ящик и достаёт ещё два пистолета, соединённые ремнём. Они тоже кремнёвые, с двумя стволами друг над другом. Он набрасывает ремень на шею. Срывает со стены большое ружьё. Весь этот арсенал уже заряжен, набит порохом и свинцом, готов убивать, как всякое оружие раненых людей, поклявшихся, что больше никто не застанет их врасплох, и живущих ради мести.

– Они ещё здесь? – спрашивает он.

– Не знаю.

Гардель срывает приоткрытую Амелией занавеску, тянет на себя створку окна и тихо толкает ставень.

– Откройте дверь, – шепчет он.

Амелия слушается.

Капитан стоит лицом к окну, по левую руку от него – Амелия Бассак в дверном проёме. За ней видно лестницу, а дальше – нижнюю залу.

Во дворе трактира показалась идущая из порта старая кухарка. На одной руке у неё висит корзинка, а на другой – экстравагантная гувернантка Амелии на последнем издыхании. В этот миг мадам де Ло вспоминает о своих кузенах, предлагавших ей место в Версале, чтобы удержать от поездки на острова. И под палящим полуденным солнцем она запрещает себе думать, что стоило бы согласиться.

Стоя вдали от окна, Амелия не видит двух женщин. Они уже у колодца, посередине двора.

За ними на заднем плане показалась фигура в синем костюме. К ней бежит четвёртый персонаж, вынырнув из-за жёлтой портьеры трактира. Гардель узнаёт Жозефа Марта. И даже слышит его:

– Альма! Где ты? Пора уходить.

Да. Амелия Бассак права. Темнокожий слуга, к которому обращается Жозеф, – девушка. Причём та самая, которая сбежала с нижней палубы его невольничьего судна. Гардель медленно поднимает пистолет.

Внизу Альма не сводит глаз с остановившихся передохнуть у колодца женщин.

– Вот та, – говорит она, – у которой передник…

Договорить она не успевает. Во дворе гремит выстрел.

– Всем ни с места! – кричит Гардель.

Упавшее тело – это Авель Простак. Он вывалился из переулка, как из-за кулис споткнувшийся о трос рабочий сцены.

Остальные застыли. Они слышат, как Гардель кричит сверху:

– Это чтобы вы видели: я никогда не промахиваюсь. Я метил во фляжку!

Действительно, вокруг Простака расползается лужа. Металлическая фляга в его кармане пробита. Она отвела пулю. Чудом выживший Авель перекатывается на спину. И замирает.

Остальные оборачиваются на окно, откуда Лазарь Бартоломей Гардель целится в Жозефа и Альму.

Он кричит влево, где открытая дверь и вощёная лестница:

– Люк де Лерн, ты здесь?

Тишина.

– Ты слышишь меня, пират?

Внизу у лестницы, спиной к скрывающей его стене, всё так же сидит на скамейке Люк де Лерн, при полном параде.

– Я здесь, капитан, – отвечает он спокойно.

Испанского акцента больше нет.

Он ругает себя. Они как будто бы неделями копали яму, чтобы Гардель упал в неё. Но враг оказался быстрее и застал их на дне этой самой ямы с лопатами в руках, в дурацком положении и без единого шанса выбраться из западни.

4

Это девочка

Альма с Жозефом стоят друг к другу вплотную, всё так же на мушке у Гарделя, который медленно говорит Люку де Лерну, не видя его:

– Эта парочка важна для тебя, пират; впрочем, ты всегда любил паршивых псов и плоды почервивей…

Тишина. Авель всё изображает труп посреди двора. Происходящее, похоже, несколько оживило мадам де Ло, вернув ей немного сил. Кухарка держит её под руку и поглядывает на выходящие во двор ворота конюшни. Другая битва – роды лежащей на соломе женщины в нескольких шагах от неё – занимает её куда больше горстки мужчин, решивших поубивать друг друга. Для старой, выросшей в аду плантаций кухарки появление на свет – вещь куда более редкая, чем смерть.

Гардель продолжает:

– Если ты, Люк де Лерн, спокойно поднимешься по этой лестнице, держа руки повыше, если зайдёшь потолковать по-приятельски в мою комнату, всё будет в порядке. И Папийяру не придётся отдраивать двор.

Леон Папийяр вздрагивает внизу, услышав своё имя. Он в кладовой, свернулся на дне бака для белья. Зарылся в простыни, стараясь исчезнуть.

Стоя у окна, Лазарь Гардель продолжает следить за лестницей слева. Амелия стоит в проёме спиной к ней. Она хочет отойти, но он знаком велит ей оставаться на месте. Если Люк решит-таки напасть, стоящая на линии выстрела девушка станет капитану отличным живым щитом.

– Ты слышишь меня, Люк де Лерн?

Внизу, в полутьме, знаменитый пират встаёт на ноги. Он разглаживает рукой костюм, как перед выходом на сцену.

Гардель сыграл превосходно. Да, старый пират не раздумывая бросился бы в перестрелку. В таком возрасте надежды на геройскую смерть уже мало. Так что цепляешься за любой шанс. Но отдавать тех двух детей на убой Люку де Лерну совсем не хочется.

И снова – гром. От нетерпения Гардель стреляет в воздух.

– Ты слышишь меня? – кричит он, отбрасывая первый пистолет. – Слышишь?

Теперь он схватил те, что связаны ремнём. У него осталось пять зарядов, считая большое ружьё, похожее на мушкетон.

– Я слышу тебя, капитан.

Люк берёт со скамьи трость. Единственное, из-за чего у него щемит сердце, – это мысль, что, жертвуя собой ради Альмы с Жозефом, он совсем не уверен, что Гардель их пощадит. И ещё, признаться, ему жаль свою знаменитую бороду и что в вечность он войдёт с таким вот лицом, после такой вот последней роли.

Пират дважды коротко крестит грудь.

Едва до Оружейной площади по соседству донёсся первый выстрел, великан замер. После второго он на глазах Паларди вскакивает на лошадь и срывается с места галопом, увлекая за собой двух остальных. Толпа расступается. Все думают, что лошади понесли – из-за укуса пчелы или по неловкости седока. Но всадник, напротив, очень умелый. Он нарочно бросил поводья. Он почти стоит, подавшись вперёд, чтобы ускорить бег. Люди сторонятся со смешками и весёлыми криками. Великан несётся через город на лошади. Ради таких представлений и съезжаются сюда по воскресеньям со всех северных долин.

Видя, как он ускользает, Паларди лишь стонет, не в силах пошевелиться. Он стоит столбом, вскинув руку, и даже не пытается проследить его путь. Как ребёнок, у которого чайка стащила печенье, а он боится, что ругать будут его, за обжорство. Ещё немного, и он станет звать маму.

Люк де Лерн, всё ещё скрытый стеной, просит Гарделя о последнем:

– Обещай, что ты дашь детям уйти.

На другом конце лестницы Амелия стоит в дверях, опершись на косяк. Она смотрит на капитана, который, ухмыляясь, отвечает:

– Это всё равно, как если бы я спросил тебя, Люк, точно ли ты безоружен… Какой мне толк от твоего ответа? Давай, поднимайся!

Амелия оглядывается на лестницу. Внизу показался Люк де Лерн. Руки у него подняты. Капитан наставляет один пистолет на него. Другой по прежнему смотрит во двор.

– Ты оставишь детей в живых? – снова спрашивает Люк.

– Заткнись. И поднимайся медленно-медленно…

На миг Лазарь Гардель смыкает веки, но тут же открывает.

Снаружи что-то творится.

Во двор галопом ворвались три лошади.

– Йа-а-а-а!

На средней сидит великан: он правит всеми сразу, и они вместе перескакивают через тело Авеля Простака. Потом разом встают на дыбы, подняв вихрь пыли возле колодца, за который успели юркнуть Альма с Жозефом. Кажется, будто вокруг них вьются стайки крохотных перепуганных птичек.

Авель откатился к конюшне. Он ретируется. И только мадам де Ло с кухаркой застыли в центре этого урагана.

Когда происходящее доходит до Гарделя, он различает лишь двух женщин справа, а слева – великана с отрезанным ухом: возвышающийся над тремя лошадьми человеческий торс. Невиданное чудище ржёт и роет копытами землю. Стену пыли рассекают вертикальные полосы света.

Капитан бросает взгляд на лестницу. На какой-то миг он забыл о пирате. Поздно. В дверном проёме – только Амелия Бассак. Люк де Лерн выскочил через жёлтую портьеру внизу. Великан посреди двора разворачивает лошадей в его сторону.

Гардель возвращается к окну. И стреляет дважды. Он увидел, что Альма с Жозефом попытались выскользнуть из укрытия. Каменная крошка отлетает от колодца там, куда попали пули. Альма и Жозеф снова прячутся. Кухарка пытается увести мадам де Ло, но та будто приросла к месту.

Вновь появляются Люк де Лерн с великаном, каждый на своей лошади, держа третью рядом. Они несутся к колодцу, как почтовая тройка. На сей раз Гардель выпускает пистолеты, и они виснут по бокам. Он берёт в руки ружьё с раструбом на конце. Это слепое оружие, какое применяют при абордаже, чтобы смести с палубы всё и сразу. Он прикидывает траекторию всадников. Даже выстрели он не глядя, во дворе не останется ничего живого.

В тот самый миг, когда капитан Гардель уже готов нажать на курок, слева набегает волна, и он пошатывается. Это Амелия Бассак. Она увидела в окне мелькнувший среди бури шиньон мадам де Ло. И бросилась на обезумевшего стрелка.

Дробь взмыла в небо.

– Вы чуть не подстрелили её, точно дикую утку!

Эхо прогремело между стен, как сто один пушечный залп пару лет назад, по случаю рождения последнего французского принца.

Но Лазарь Гардель уже снова на посту. У него осталось два пистолета, по заряду в каждом.

Воспользовавшись заминкой, кухарка с гувернанткой упорхнули в конюшню. Альма с Жозефом вскакивают на третью лошадь. Пират с великаном ждут рядом.

Жозеф примостился за спиной Альмы. Она взяла поводья. Амелия смотрит из окна на двух юных пиратов. А совсем недавно, когда они позировали в трактире, вид у них был такой чинный.

Позже она спросит, как звали мальчишку. Ей ответят: «Жозеф Март», и она сохранит это имя в памяти, как и его взгляд, вечно устремлённый на ту темнокожую девушку, даже в пылу битвы.

– Вперёд! – кричит Люк де Лерн, как будто ведёт их на абордаж.

Великан оглядывается на Гарделя, который целится в них. И, рванув лошадь в сторону, заезжает остальным за спину, закрыв их собой.

– Йа-а-а! – снова кричит он. – Йа-а-а!

Он бьёт двух других лошадей по крупу.

Ему вторит выстрел.

Две лошади умчались галопом, но его – медлит. Животное чувствует, как седок тихо заваливается вперёд. От копыт ускакавших вновь встаёт облако пыли. Голова и грудь великана давят на лошадиную шею. Его ранило в плечо. Собрав последние силы, он вонзает пятки в бока. Лошадь наконец трогается.

– Йа-а-а-а!

Крик выходит хриплый, обречённый. В миг, когда великан уже вот-вот покинет двор, раздаётся последний выстрел. На сей раз огромное тело соскальзывает наземь. А лошадь уносится без него.

Руки Лазаря Бартоломея Гарделя опускаются, сжимая дымящиеся пистолеты. Перед ним дождём оседает пыль. Амелия сбежала по лестнице. Со второго этажа видно, как она пересекает двор, направляясь к конюшне и даже не взглянув на окровавленное тело.

Постепенно стекаются зеваки. Они обступают великана. Слышен гомон небольшой толпы. Но Гардель улавливает из него лишь три слова, сказанные прохожим:

– Он ещё дышит.

Держась за стену, Лазарь Гардель спускается по лестнице. Он внизу.

– Уже всё? – спрашивает чей-то голос.

Леон Папийяр стоит, держа в руках буканьерское ружьё, принадлежавшее, должно быть, ещё его деду.

Гардель вырывает у него ружьё. Трактирщик поднимает руки.

Капитан сгребает жёлтую портьеру в сторону и выходит. Он шагает вперёд через свет. И больше не чувствует в ноге боли.

Вокруг великана уже столпилось немало зевак с соседней улицы. Они оборачиваются на ковыляющего к ним Лазаря Гарделя, жёлтого как медь, на ружьё в его руках. Все расступаются, пропуская его. Великан с отрезанным ухом лежит на земле с открытыми глазами. Из плеча и бедра течёт кровь.

Дуло ружья упирается в его медленно вздымающуюся грудь. Действительно, отмечает Гардель, он ещё дышит.

После сотни ударов кнутом на борту «Нежной Амелии», после долгих часов без еды и воды на верхушке мачты, после того, как сгинул в водах у острова Закхея, великан всё ещё жив. На этот раз Гардель рассчитывает услышать его последний вздох.

«Чёрный кодекс» уже век как позволяет приговаривать к смерти рабов, трижды попытавшихся сбежать. Для великана это как раз третья попытка, если считать мятеж на нижней палубе и исчезновение с вант. Так что пришло время законной расправы. Гардель нажимает ружьём на сердце великана.

– Зачем Люку де Лерну нужен был тот корабль? – спрашивает он, поглаживая курок. – Зачем?

Уже много недель он терзается этим вопросом. Он знает, что Люк де Лерн всегда ненавидел работорговлю. Однако в день засады на острове Закхея ничего ценного, кроме невольников, на борту «Нежной Амелии» не было. И зачем ему снова так рисковать сегодня, лишь бы выведать, где корабль?

– Что он ищет? Отвечай. Считаю до десяти.

Великан с отрезанным ухом молчит, широко открыв глаза.

Когда Гардель доходит до девяти, на плечо лежащего великана опускается носок изящной шёлковой туфли.

– Что это? – звучит голос Амелии.

Капитан замер. Он уже не считает.

– Это беглец, – отвечает он, – разбойник.

– Нет, вот здесь! Что это?

Нога Амелии не сдвинулась.

– Свинец. Ключица раздроблена.

– Нет, капитан… Чуть ниже.

Сразу под раной действительно что-то виднеется. Испачканный кровью кружок с фигурной литерой «А».

Клеймо судна «Нежная Амелия».

– Здесь моё имя, – спрашивает она, – или мне мерещится?

По небольшой толпе пробегает шёпот.

– Этот человек принадлежит мне, капитан. Его я тоже забираю. Сегодня вы уже достаточно всего попортили. Если он выживет, будет работать у меня в «Красных землях».

Она наугад подзывает молодого человека из толпы.

– Унесите его.

– Я? – спрашивает Авель Простак.

– Да. Найдите кого-нибудь себе в помощь.

Простак слушается. Он только что узнал одного из беглецов. Это был Жозеф Март, его товарищ по долгому морскому пути из Африки.

Амелия оборачивается.

– Мадам де Ло, покажите, куда его положить. Пусть занесут в тень, в конюшню. У меня всё равно там дела: роженица с ребёнком.

Гардель отступает на шаг. Он оглядывается на постройку, идущую вдоль двора.

– Так ребёнок родился? – выдавливает он.

У колодца кухарка отмывает руки в ведре. Рядом с ней мадам де Ло – она серовата, но на ногах держится.

– Так мальчик, выходит… родился? – повторяет Лазарь Гардель.

– Похоже, капитан, – отвечает Амелия, – вы действительно ничего в этом не смыслите. Но кое-что я вам всё-таки сообщу: это девочка!

5

На юг

Альма предоставила лошади самой скакать галопом через город вслед за пиратской. Вокруг всё исчезло. Она не замечает провожающих их любопытных взглядов. Забыла про оставшуюся позади перестрелку. И даже про Жозефа за спиной. Альму переполняет знакомая близость, шлейф которой она почуяла совсем рядом, в трактире «У Милой Хозяйки».

Каждый раз, когда старая темнокожая женщина проходила мимо, пересекая переднюю, на ней, на её фартуке и грязных руках было что-то от Альмы, от её жизни. От её семьи. Потому она и пошла за ней по улицам, до порта и обратно. Она не могла удержаться. Это было как дым очага, который прежде выманивал её из глубины долины к их дому на смоковнице.

Альма знает, что несёт в себе мету охоты. Одну из пяти отметин, в которых хранится память народа око. Из-за этого дара она начеку день и ночь. Понять, откуда шёл тот густой родной запах на постоялом дворе, она не успела. Она несётся по сетке улиц Кап-Франсе.

С шумной мостовой улицы Анжу они сворачивают в узкие проулки, где под ногами песок. Здесь толпа редеет. Один за другим проносятся низкие дома с кровлей из тонкого, завезённого из Франции сланца.

– Альма!

Она замедляет ход, пустив лошадь рысью.

Сзади снова звучит голос Жозефа:

– Альма! Гляди! Останавливай…

Третья лошадь догнала их без седока. Спасаясь от шума и пыли, она следовала за ними. Теперь она встала. Боль напомнила ей, что на правом боку пенится кровь. Она тяжело дышит, прикрыв глаза.

Люк де Лерн впереди, но уже поворачивает к ним. Все трое не спешиваясь собираются вокруг раненой лошади.

– Свинцовая дробь, – говорит старик, поднеся руку к ране.

Все думают о великане, благодаря которому они ускользнули.

– Он там, он свалился с лошади, – говорит Жозеф.

– Если у лошади такая рана, то человек уже не встанет.

Альма вздрагивает. Этот великан разрушил жизнь малыша Лама, поймав его у реки, выше царства Буса. Но теперь он спас жизнь Альме. Он сбежал с судна вместе с ней и Жозефом. И странным образом стал последней связующей нитью между ней и братом. Она представляет, как тело великана с отрезанным ухом лежит на земле посреди двора у трактира.

– Нет, – говорит, глядя на неё, Люк.

Он знает, о чём думает Альма.

– Он остался там ради нас, – говорит за спиной Жозеф.

– А если Гардель нас поймает, то он погиб напрасно. Мы не можем вернуться за ним. Сам великан был бы против.

Альма смотрит, как раненая лошадь поднимает копыто, а потом кладёт морду на скрученное одеяло за седлом Люка.

– А как быть с ней? – спрашивает Жозеф.

– Дорога впереди долгая. Нам нужна третья лошадь, чтобы давать отдых нашим.

Люк зажимает поводья в кулак. И удаляется шагом.