Тэсса на краю земли

Не каждый день, знаете ли, такое доводится услышать.

В случае Фанни – никогда раньше.

Она вспомнила весь свой постыдный травматичный опыт так называемых отношений. Кто-то относился к ней как к экзотике, другие пытались доказать широту своих взглядов – вроде как «эй, посмотрите, для меня внешность вовсе не главное». Третьи обращались с презрительным высокомерием – «я же осчастливил тебя своим вниманием, убогое ты создание».

Фанни понадобилось много лет, чтобы перестать думать о себе точно так же.

И вот – светлый, нежный Кенни, в душе которого не было места цинизму и подлости. Не мог он такое сказать, чтобы посмеяться над Фанни.

– Да почти сразу и втюрился, – бесхитростно признался он. – Ты – воплощение свободы, Фанни.

Девочка-подросток, которая носила толстовки с капюшоном в любую погоду, сейчас бы истерически расхохоталась.

Но Фанни – Фанни не стала. Она приложила много сил, чтобы стать той, кто сейчас сидела на высоком табурете, пытаясь не потерять кроваво-красные мюли с мехом и на огромных каблуках.

Она, Фанни, прошла долгий путь в поисках своего дома.

И своего Кенни.

Но не успела она потянуться вперед, чтобы коснуться губами просвечивающих губ, как звякнули колокольчики над входом и в магазинчик вплыла чета Милн.

Полнолуние прошло, и теперь они выглядели самыми обыкновенными людьми. Фанни нравились их кудрявые ушки, и она всегда жалела, когда они теряли свою мохнатость.

Отпрянув назад, она с независимым видом уставилась на этикетку лежавшей на прилавке шоколадки.

– Привет, – сказала Дебора оживленно. – Фанни, милая, как хорошо, что и ты здесь. Уж ты-то всегда все и про всех знаешь!

– Ну разумеется, – подтвердила она. – Я секретарь администрации Нью-Ньюлина и полицейского участка. Такая у меня работа.

– Работа, – пренебрежительно фыркнул Билли Милн, обычно на редкость немногословный. В одно короткое слово он умудрился вложить все, что думает об этих бесполезных госслужащих.

– Перерыв на обед, – сухо уведомила его Фанни и отвернулась, демонстрируя, что не намерена продолжать беседу в подобном тоне.

– А скажи нам, Кенни, – вкрадчиво заговорила Дебора, – где нынче все вокруг берут младенцев?

– Что? – изумился он.

– Ну это же… прямо-таки тренд какой-то! Что ни день – так откуда ни возьмись появляется очередной карапуз.

– Вы что же думаете, – растерянно произнес Кенни, – что я продаю их в своем магазинчике?

– Ну откуда-то же они появляются! Хлоп – и пожалуйста!

– Заводятся от одиночества, – не удержалась от ехидной ремарки Фанни. – Вам с Билли дети не положены: вы есть друг у друга.

– Знаешь, милая, – хмыкнула Дебора, – весь мой жизненный опыт говорит о том, что обычно все происходит ровно наоборот.

– Это же Нью-Ньюлин. Здесь только так и бывает: люди получают что заслуживают, – и Фанни окинула Кенни нежным взглядом.

Плетясь по узкой дороге со скоростью одного пони в час, Фрэнк мечтал о том, как убьет Холли Лонгли.

Пони!

Чертов пони, который, видите ли, ненавидел перевозки (бедняжка и так настрадался во время перелета!) и обожал прогулки на свежем воздухе.

Ради всего святого, покажите ему другого взрослого человека, у которого есть пони!

Пикап тащился за ними, и Фрэнк только надеялся, что у его автомобиля ничего по дороге не отвалится от такого издевательства.

Впрочем, он слышал, что Тэсса берегла сцепление и старалась двигаться на одной передаче.

Серый пони – Стюарт Уэльский VIII, что бы вы понимали, – величаво ступал по пыльной дороге, время от времени останавливаясь, чтобы сорвать травинку. В такие минуты Фрэнку хотелось придушить не Холли, а его злосчастную скотину, вся вина которой состояла в том, что ее хозяин уродился идиотом.

«В этом благородном животном, – заявил Холли, – сочетается уэльская и арабская кровь. Я знаю его предков вплоть до 1850 года. А интеллект моего Стюарта явно выше твоего, Фрэнки».

После чего беззаботный ублюдок завалился на заднее сиденье, свернулся клубочком и заснул, явно утомленный столь насыщенным днем.

А Фрэнк теперь вышагивал вместе со Стюартом в густых душных сумерках.

И отчетливо понимал, что его злит вовсе не прогулка в несколько жалких миль.

Он просто злился… на свой собственный страх, и Холли Лонгли здесь был вовсе ни при чем.

Если бы завтра сумасшедший художник умчался в разные неведомые дали, то его отъезд ничего бы не изменил между Фрэнком и Тэссой.

Она держала их в разных карманах: Фрэнка и Холли.

Холли вызывал у Тэссы неуловимую снисходительную нежность, спрятанную за небрежной усмешкой.

А с Фрэнком она всего лишь трахалась.

Тэсса постаралась донести свою мысль четко и ясно: мы с тобой просто любовники, ничего личного. Ничего лишнего.

А он понимал, что готов убить, встать на колени, сделать что угодно, лишь бы Тэсса никогда не отворачивалась от него.

В жизни Фрэнка был всего один человек, который глядел ему прямо в глаза без страха и ненависти, – его брат Алан.

А теперь были Тэсса и Холли.

Она могла сколько угодно смотреть на Фрэнка, не опасаясь за тайны, которые столь тщательно хранила. Инквизиторские штучки.

И это было ценно вдвойне – о, Фрэнк никогда не хотел чужих секретов, которые так и сыпались на него как из рога изобилия. А уж мрачных секретов инквизиторского прошлого он не хотел и подавно – видел кое-что, хватило.

Холли же был простаком, готовым рассказать что угодно и кому угодно.

И вот Фрэнк, взрослый мужчина, побывавший в тюрьме, впервые в своей жизни обрел нечто… похожее на обычные человеческие отношения.

Такие простые, что люди живут себе и не знают, каким сокровищем обладают.

И Фрэнка скручивало жгутом при одной мысли, что все это – желанное, недостижимое, неимоверно ценное – он может по какой-то причине потерять.

Жизнь не дала ему поводов для оптимизма, забрав единственного человека, которого он любил больше себя самого.

В нем снова прорастала привязанность, по-собачьи тоскливая, больная, пугающая. И Фрэнк будет держаться за нее зубами, потому что – он был уверен – нового шанса он не получит.

– Эй, – крикнула Тэсса, – хочешь, поменяемся местами?

Он только головой мотнул.

Им со Стюартом Уэльским VIII было о чем подумать.

Холли проснулся, когда Фрэнк уже почти разгрузил багажник пикапа – ящики с шампанским, коробки с провизией, какие-то котомки, контейнеры, пакеты.

– Что здесь такое? – крякнув от натуги, спросил он, принимая очередной груз.

– Не знаю, – зевнул Холли. – Может быть, глина?

Он сел на заднем сиденье, моргая и тяжело просыпаясь.

– Глина? – рычащим голосом повторил Фрэнк.

– Иногда я занимаюсь лепкой… ну знаешь, чтобы размять пальцы… Будь так добр, отнеси ее на веранду. Я устроил там нечто вроде творческой мастерской…

Дальше Фрэнк не слушал.

Пони! Глина!

Когда он вернулся во двор, Холли уже гладил Стюарта по холке, отгоняя назойливо лезущих к ним пикси.

– Кыш! – кричал он. – Вы забрали мою машину! Моего пони вы не получите!

Фрэнк подошел к ним ближе, примерился, схватил ту пикси, которая была покрупнее, и поднес ее к своему лицу. Глаза в глаза. Пикси заверещала, вырываясь, и он разжал кулак. Суматошным роем стая унеслась опять в машину и там возмущенно загудела.

– А если они будут мстить? – опасливо спросил Холли.

– Ну, – Фрэнк недобро усмехнулся, – пусть.

Холли помолчал, встревоженно в него вглядываясь, словно ища подтверждения тому, что Фрэнк способен постоять за себя. Напрасно тот скорчил особо злодейскую морду – это не помогало.

– А где Тэсса? – маятно вздохнув, спросил Холли.

– Сказала, что вся запылилась, и отправилась поплавать.

– В море? – изумился Холли и задрал голову к небу. – Но ведь гроза идет!

– И куда ты загонишь свою клячу? В гараж? В свою спальню? Оставишь на улице?

– Ой, – глаза Холли округлились, – куда?

– Чучело, – вздохнул Фрэнк, – отведу пока Стюарта в коровник к невыносимой Бренде. Авось его там не забодают.

Когда Фрэнк со Стюартом ушли, Холли еще немного постоял, разглядывая темнеющее небо.

После короткого сна он чувствовал себя бодрым и свежим. Множество пейзажей, которые они сегодня видели, теснились в его голове, но он знал: их время еще не пришло.

Они потом появятся на свет – в том или ином виде.

Идеи, образы, сюжеты так и вертелись туда-сюда, и порой Холли изрядно уставал от этого калейдоскопа.

– Хорошо быть Фрэнком, – пробормотал он, направляясь к морю. – Зыркнул своими глазюками – и все перепугались. А мне страдай от славы мирской…

Это было кокетство: от славы Холли не страдал, он ею наслаждался.

Ему нравилось, когда его любили.

И очень огорчил тот факт, что Тэссу все вокру ненавидели.

Холли бы не пережил подобного, а бедная девочка держалась так мужественно, что у него сердце разрывалось.

Раньше он как-то не особо задумывался о том, что именно устроила Тэсса в Лондоне и как люди к этому отнеслись. Видел газетные заголовки, конечно, но отворачивался. Попадал на новостные сюжеты и переключал каналы.

Холли не любил трагедий.

Но сейчас его действительно расстраивало, что Тэссу тошнит от самой себя, а люди вокруг только подливают масла в огонь.

Кто из нас способен изменить прошлое и зачем тащить его в настоящее?

Остановившись на вершине холма, он прищурился, пытаясь разглядеть голову Тэссы среди бурных, почти штормовых волн. Было уже темно и почти ничего не видно, но ему показалось, что он нашел в воде маленькую точку. А может, и нет.

Что за безрассудство – купаться в таком неспокойном море!

Покряхтывая и постанывая от страха, он начал спускаться по узкой извилистой тропинке вниз. Ее и днем-то преодолеть было непросто, а уж в потемках и вовсе смертоубийственно. И куда его несет? Зачем? Ведь Холли не спасатель и герой. Он художник. И если Тэсса утонет на его глазах, максимум, что он сможет сделать, – нарисовать печальную картину.

И тем не менее Холли добрался кое-как до пляжа, сел на не успевшие остыть камни и прилежно принялся ждать. Порывы ветра становились все сильнее, волны – все выше, и казалось, что небеса вот-вот обрушатся ливнем.

Завороженный неистовой красотой происходящего, Холли терпеливо не отводил взгляда от моря, пока в свете яркой молнии не разглядел силуэт Тэссы.

– Ну наконец-то, – закричал он, – сколько еще тебя ждать к ужину!

До него донесся смех, а потом Тэсса вышла из воды и подошла ближе. Майка липла к ее ребрам, груди и животу. С волос стекала вода.

– Ого! – восторженно воскликнула она. – Да Одри просто в ярости!

Ее голос был заглушен раскатом грома.

– Пойдем быстрее домой, – Холли вскочил, – нет ничего интересного в том, чтобы торчать в эдакую непогоду на берегу.

Тэсса протянула ему руку – мокрую, холодную и очень сильную, и Холли принял ее, поднявшись на ноги.

На него снизошло удивительное чувство: защищенности.

– Я в безопасности, – произнес он обескураженно.

Тэсса, не отпуская его ладони, направилась к тропинке.

– Это один из скиллов инквизитора, – громко ответила она, – напуганным людям рядом с нами становится спокойнее. Я больше не в ордене, и это теперь выражается слабее, но ты очень чувствительный.

– И злодеям становится спокойнее?

– Те, у кого нечистая совесть, приходят в ужас. Вперед, Холли Лонгли, я не позволю тебе упасть.

И он, совершенно доверившись ей, бесстрашно полез наверх.

Тэсса держала его крепко, уверенно и надежно.

Несколько раз ветер едва не сбил Холли с ног, и он не стеснялся цепляться за крохотную ладошку изо всех сил. Тэсса только смеялась.

Когда они добрались до кладбища, хлынул сильнейший дождь.

– Бежим! – взвизгнул Холли и тут же поскользнулся на траве. Тэсса подхватила его за плечи, не дав шмякнуться на мигом раскисшую землю, и они понеслись в ночи.

Они ввалились в дом – смеющиеся и совершенно мокрые, Фрэнк как раз заварил чай. Он и не сомневался, что Тэсса справится с бушующим морем и не даст пропасть Холли. Но его болезненно оцарапала их близость – он ощутил себя лишним, вышвырнутым за борт, и закусил губу, не зная, как с этим справиться.

Как будто их двое, а он один.

Тэсса же сделала несколько шагов в сторону кухни и вдруг без всяких раздумий стянула с себя майку. Фрэнк остолбенел, а Холли застонал.

– Опять, – возмутился он, – женщина, почему ты все время ходишь голой?

Тэсса дернула плечом, не желая отвечать на такие глупости, дошла до кухни и обрадовалась.

– Чай!

Непостижимая сила толкнула Фрэнка вперед, он стремительно прижался к узкой спине и накрыл руками грудь Тэссы. Все, чего он хотел, – спрятать от Холли затвердевшие от прохлады соски, но вышло наоборот.

– Господи, – низко и хрипло выдохнул Холли, и его радужка почти исчезла, поглощенная расширившимися, как у наркомана, зрачками. – Не шевелитесь, – взмолился он, – только не шевелитесь! Я сейчас! Мои солнца…

– Переоденься, – сказала Тэсса, и ее голос тоже изменился. Стал глуше, и тело Фрэнка отозвалось на эти изменения. Жаркая волна накатила в паху, и возбуждение – непрошеное, неуместное – тягучим маревом заволокло разум.

– Мы подождем, – добавила Тэсса вслед убегающему наверх Холли.

– Серьезно? – нахмурился Фрэнк, не понимая, почему они идут на поводу у сбрендившего художника.

Однако он не пошевелился, не стащил с дивана плед, не укрыл Тэссу, не убрал рук, не отодвинулся, так и упирался в нее своим стояком.

Покорно ждал неизвестно чего и больше не задавал новых вопросов.

Холли вернулся очень быстро, и не подумав избавиться от мокрой одежды, зато притащил свои карандаши и бумагу.

– В прошлый раз, – лихорадочно сказал он, торопливо устраиваясь за столом, – вы остановились на половине пути, и это не давало мне покоя. Я думал, что не смогу завершить картину как надо… Она должна наполнять жизненной энергией… должна…

Он вскинул глаза и снова поплыл, вобрав в себя две неподвижные фигуры. Это был полный мучительной жажды взгляд художника, поглощенного своим замыслом. Но и – Фрэнк вдруг понял это очень отчетливо – в этом взгляде было и другое желание.

И Тэсса тоже это увидела, коротко выдохнула и текуче откинулась на спину Фрэнка, обретя необычные для нее плавность и мягкость.

– Фрэнк, – облизнув совершенно сухие губы, попросил Холли, – ты не мог бы опустить одну руку ниже?

В этот раз он не стал угрожать и рычать в ответ. Очень медленно Фрэнк отнял руку от груди Тэссы и повернул ее лицо к себе, вглядываясь в его выражение.

И его прошибло насквозь: впервые Тэсса утратила хладнокровие и невозмутимость. Всепоглощающее внимание Холли сотворило какую-то чертову магию, пробудив чувственность. Взгляд был расфокусированным, скулы алели, а дыхание стало поверхностным и частым.

И Фрэнк поддался этому безумию, позволив грубому вторжению в их интимную жизнь приобрести эротичный контекст. Он никогда не тяготел к эксгибиционизму и прочим странностям, но сейчас почти забыл про Холли, всем своим существом отзываясь на молчаливый призыв. Если за прежнюю Тэссу он был готов убить, то за эту – умереть.

Наклонившись, он приоткрыл губами ее губы, сжал грудь, скользнул рукой в мокрые от дождя трусики, вбирая в себя дрожь позвоночника, слабый стон, глубокий поцелуй. Тэсса становилась горячей, словно кто-то внутри ее поджег костер, и член даже заломило в узких джинсах.

Он хотел ее так, что в ушах звенело.

– Футболку, – раздался бесцветный голос-шелест Холли. – Сними с него футболку, Тэсса.

Она не оглянулась, не удивилась, не воспротивилась. Послушно потянула ткань, и Фрэнк поднял руки, помогая ей. Происходящее полностью утратило всякую реальность и отчетливость. Холли из зрителя превратился в участника, как будто – щелк! – недостающая часть пазла встала на место.

Секс-сражение, секс-эквилибристика – яркий и изматывающий, битва на выносливость – остался где-то в прошлой жизни. В той, где Фрэнк не позволял себе такого бесстыдства.

Происходящее сейчас царапало неправильностью и странностью, но и распаляло тоже.

Он видел, что Тэссе тоже неловко, что она точно так же смущена и сбита с толку, но и очарована одновременно.

Жгучая и сладострастная испорченность подхлестывала, как розга, и одурманивала, как алкоголь.

Они поймали единый ритм, подчиняясь коротким пожеланиям Холли – сними джинсы, Фрэнк. На стол, Тэсса. Повернись ко мне лицом, разведи колени. Языком, пожалуйста, Фрэнк.

От каждого движения как будто кусочек стыда откалывался и камешком улетал в пропасть. Терялись скованность и напряженность. Оставалась только горчаще-захватывающая порочность – в каждом поцелуе, в каждом прикосновении, влаге Тэссы на языке Фрэнка, в его пальцах внутри ее, в остром запахе пота и возбуждения, в неотступно пылающих взглядах Холли, скрипе его карандаша, движении его кадыка, пересохших губах, в ее стонах, ее нетерпении, ее соленой коже.

И когда Холли наконец наигрался, напитался, как суккуб, чужой похотью, когда отбросил в сторону карандаш, только тогда и разрешил – давай уже, Фрэнк, – и Фрэнк перевернул Тэссу грудью на стол, задницей кверху, зафиксировал бедра и вошел в хлюпающее и тугое, обернувшее горячим шелком, и не думая ее щадить, Тэсса зарычала совсем по-звериному, безнадежно цепляясь пальцами за гладкую поверхность.

А Холли просто смотрел и смотрел, и глаза его отчаянно полыхали.

– Ты уверена, – уточнил Билли Милн, уплетая булочку с изюмом, – что не хочешь ребеночка? Тэсса, говорят, может такое устроить.

– Дай подумать, – неспешно ответила Дебора, – сколько у нас ценных ваз и фарфоровых статуэток? А хрусталь? А ковры?

– И ведь кому-то придется все это завещать.

– Тогда почему бы нам не вернуться к этому разговору, когда мы достигнем возраста невыносимой Бренды или сварливого Джона.

– Ты права, дорогая, – согласился Билли, – мы подумаем об этом лет через тысячу.

И он потянулся за еще одной булочкой.

Глава 23

За окном гремела гроза, и Бренда тихонько укачивала Жасмин, которая могла вырасти в упырицу и сожрать всю деревню.

Если Тэсса, конечно, ей такое безобразие позволит.

Одри яростно натирала пол, и гнев ее раскалывал небо.

– А потом Джеймс мне говорит: все из-за тебя, – сердито повторяла она в который уже раз. – Умер из-за меня! Навсегда остался в этой глуши из-за меня! «Как я вернусь в большой мир, если официально мертв», – передразнила она исступленно, села посреди кухни и заревела в голос. – А я виновата? Я разве просила его сюда нестись? Просила его разбиваться насмерть? Просила воскресать? Как это все из-за меня, милая Бренда?

– Милая? – переспросила невыносимая Бренда и опасливо посмотрела в окно, за которым сверкало и громыхало: – Одри, девочка моя, ты угробишь мои томаты.

– Томаты? – воскликнула та бешено и снова заискрила: – Томаты? Неужели никому нет до меня никакого дела? Томаты!

И крепкий дом Бренды пошатнулся от штормового ветра.

Утром деревня выглядела так, будто пережила кораблекрушение.

Фрэнк шел по улицам, подмечая и вырванные с корнем кустарники, и пострадавшие заборы, и помятые цветы, и поломанные скамейки.

Прошлая ночь сломала что-то и во Фрэнке.

Перешагнув невидимую грань, он допустил Холли Лонгли в нечто тайное и сокровенное и теперь не знал, какими глазами смотреть на этого человека. Что он увидит в ответ? Понимание? Или, что гораздо хуже, – жалость?

Бедный одинокий Фрэнк, готовый на что угодно за обыкновенную человеческую ласку.

Кенни пытался приладить отвалившуюся от магазина вывеску, но орудовал молотком столь неумело, что у Фрэнка нервы защемило.

– Дай сюда, – буркнул он мрачно, отобрал инструмент и с такой силой вдарил по гвоздю, что забил его с первой попытки.

– Спасибо, – восхитился Кенни.

– А у тебя можно заказать инструменты? – спросил его Фрэнк. – Ну, сантехнические, слесарные и деревообрабатывающие.

– Можно, – теперь Кенни смотрел на него с веселым любопытством. – А зачем?

– Хочу открыть мастерскую, – неожиданно для себя поделился идеей, посетившей его бессонной ночью, Фрэнк.

– А ты разве не рыбачил со старым Сэмом?

– Он меня выгнал, – признался Фрэнк, – за излишнюю симпатию к моллюскам.

– Симпатию к моллюскам? – переспросил Кенни и вдруг засмеялся. Это получилось у него открыто и дружелюбно, совсем необидно, и Фрэнк понял, что рассказал больше, чем собирался, что это уже похоже на настоящую беседу.

Он развел руками и криво усмехнулся:

– Поэтому у меня новый бизнес-план, ведь я остаюсь здесь.

– Вот Камила обрадуется! – захихикал Кенни. – Она и без того сегодня как пить дать встанет в отвратительном настроении. Не завидую я девчонке Одри, на нее «Расследования Нью-Ньюлина» в очередной раз обрушатся с громом и молниями… что в некотором роде кармически справедливо.

В отличие от большинства жителей деревни, Фрэнк в это утро испытывал к девчонке Одри нечто похожее на благодарность. Очень уж вчерашняя непогода соответствовала его настроению.

– У меня есть в запасах кое-что, остальное наберу по твоему списку в интернете, – Кенни открыл магазин и приглашающе кивнул Фрэнку: – А ты уже придумал, где обустроишь свою мастерскую? А где станешь жить? Обсудил свои планы с нашим мэром? Тебе наверняка понадобится ссуда.

– Ссуда, да, – угрюмо согласился Фрэнк. Просить денег у Тэссы ему не хотелось, но где еще их найти, он понятия не имел.

– Что такое? – проницательно спросил Кенни, удивительно чуткий к чужим настроениям.

– А ты не мог бы дать мне рассрочку? – мучительно попросил Фрэнк. – Ну, на инструменты.

Кенни озабоченно нахмурился.

– Ну вот что, – решил он, – для начала составим смету.

Весь день Фрэнк провел, восстанавливая заборы, скамейки, перила и ставни. Инструментов, которые удалось раздобыть у Кенни, было маловато, и приходилось то и дело импровизировать.

Вопреки его ожиданиям, жители Нью-Ньюлина не выглядели особо сердитыми, скорее раздраженными. К Фрэнку они относились с настороженностью, но без враждебности.

Так, сварливый Джон Хиченс просто буркнул, что некоторых девиц надо пороть, а потом молча ходил следом за Фрэнком, внимательно наблюдая за тем, что он делает. Фрэнку так и хотелось рявкнуть, чтобы старик перестал за ним следить, но он держал себя в руках.

И при этом Джона, казалось, нисколько не заботило, что малыш Артур в это время методично подкапывал чахлый куст жасмина и плюхался в лужи, а тринадцать разномастных кошек, перемазанных грязью, беспардонно терлись вокруг ребенка, выразительно мурлыча. Артур хохотал и гладил то одну, то другую.

Когда Фрэнк спилил сломанную ветку яблони в саду невыносимой Бренды и шел проверить, как дела у доктора Картера, ему преградила дорогу Камила Фрост.

– Игнорируете меня? – с вызовом спросила главный редактор «Расследований Нью-Ньюлина», глядя себе под ноги. – Вы обошли все дома на этой улице, но к моему даже не приблизились.

– У вас тоже есть для меня работа? – недоверчиво уточнил Фрэнк. Камила с первого дня демонстрировала, что не рада ему и не желает лишний раз видеть. Более того – в своем издании она писала, что Фрэнк просто опасен для общества.

– У меня вырвало из земли почтовый ящик, – произнесла она холодно. – Сам себя на место он не поставит.

– Почтовый ящик? – переспросил Фрэнк. – Неужели вы получаете корреспонденцию? Или сами себе доставляете свою же газету?

– Не ваше дело, – буркнула Камила, развернулась и процедила: – Прошу за мной.

Фрэнк пожал плечами и послушался. Ему было, в общем, все равно, почтовый ящик так почтовый ящик.

Безупречно-безликая лужайка Камилы хлюпала под ногами, напитавшись за ночь дождем. Фрэнку даже показалось, что он шагает по батуту.

– Что вы делаете? – рассердилась Камила. – Есть же специальная дорожка, чтобы по ней ходить! Вовсе не обязательно топтать газон… Впрочем, кому я это говорю. Человеку, получившему свое образование в тюрьме!

Вообще-то Фрэнк с горем пополам окончил бристольскую среднюю школу, но сообщать об этом не собирался.

Он молча свернул на дорожку, недоумевая, зачем сажать газоны, по которым нельзя ходить, а потом остановился у крыльца, глядя на валяющийся на зеленой траве почтовый ящик.

– И долго вы собираетесь топтаться на месте? – процедила Камила.

Фрэнк развернулся к ней, чтобы объяснить причину заминки, и она тут же отпрянула, зажмурилась и даже руки вскинула, словно пытаясь защитить сетчатку от ослепляющих ультрафиолетовых лучей.

– Нервы лечить надо, – хмуро посоветовал Фрэнк, прошел по чавкающему газону, поднял ящик и с силой воткнул его в яму. – Лопата есть?

Камила ушла в дом и скоро вернулась со сверкающей серебристой лопаткой для льда.