Этот вопрос застал Джонатана врасплох. Мистер Гудвин словно был осведомлен об истинном положении дел, что не могло не настораживать. При этом в его голосе прозвучала какая-то детская обида с примесью угрозы.
– Так что? Вы решили заглянуть к старине Гудвину только потому, что никого другого не осталось?
Обвинения мистера Гудвина Джонатану не понравились. И уж тем более он был не намерен оправдываться. Хозяин лавки вел себя очень странно – будто винил его в чем-то.
– Мне всего лишь нужна была игрушка. Простите за беспокойство. Хорошего вечера.
Джонатан уже взялся было за дверную ручку, когда хозяин лавки неожиданно произнес:
– Постойте-ка. Думаю, у меня все же кое-что найдется для вас.
Джонатан в недоумении обернулся:
– Но вы же сами сказали, что ничего нет. Что «всё раскупили к праздникам».
– Я сказал «видимо», – заметил мистер Гудвин.
– То самое «видимо»?
– Подойдите.
Подходить к этому странному хозяину лавки желания не было, но Джонатан пересилил себя и двинулся по проходу между стеллажами к стойке. Приблизившись, он отметил заплаты на фраке, дыры от моли на двууголке мистера Гудвина, а еще во всех подробностях рассмотрел его маску: нос-клюв, острый подбородок, чернеющую прорезь рта, похожую на улыбку от уха до уха. При этом он уловил исходящий от него запах… кисловатый запах плесени.
– Расскажите мне о вашем сыне, – не терпящим возражений голосом потребовал хозяин лавки. – Я должен знать, подойдет ли он моей игрушке.
– Вы имели в виду, подойдет ли ему ваша игрушка?
Мистер Гудвин не ответил. Рассказывать о сыне этому типу Джонатану хотелось меньше всего, но он понимал, что тот не сдвинется с места, пока не узнает все, что его волнует.
– Моего сына зовут Калеб, и ему сегодня исполнилось восемь лет. Он очень смышленый, учится в школе.
– А что насчет отметок?
– Учителя не жалуются.
– Но и не хвалят? – уточнил мистер Гудвин.
– Зачем все это нужно? – раздраженно спросил Джонатан.
– Таков порядок. Я всегда интересуюсь, к кому попадают мои игрушки. Это важно. Я сам их делаю – понимаете ли, они мне как дети. Ваш сын хорошо себя ведет? Или же таскает кошек за хвосты, топчет жуков, играет со спичками? Может быть, он ломает игрушки?
– Что? Нет! Калеб очень добрый и хорошо воспитанный ребенок. У него целый сундук с игрушками, и ни одна не сломана. Смею заверить вас, мистер Гудвин, ваша игрушка окажется в хороших руках.
Хозяин лавки молчал, словно раздумывая, и при этом постукивал пальцами по старой книге учета. Что именно в эти мгновения происходит на его лице, было непонятно. Джонатан вдруг поймал себя на том, что не видит его глаз в прорезях маски, и ему почудилось, что под костюмом у того пустота.
– Что ж, – наконец сказал мистер Гудвин. – Я узнал достаточно. Ждите здесь.
После чего развернулся и скрылся за невысокой дверкой.
Джонатан остался в лавке один, и ему стало совсем не по себе. Фитиль в лампе догорал – скоро здесь все погрузится в темноту. Даже думать об этом было страшно – кто знает, что на уме у мистера Гудвина и какой фокус он выкинет?
В нетерпении покачиваясь с носков на пятки, Джонатан глядел на дверку, ожидая, когда же та откроется.
В голову лезли непрошеные мысли об этом странном человеке. Зачем ему маска? К чему были его вопросы? Почему он говорит так… театрально?
Весь имевший место разговор походил на какую-то пьеску, разыгранную на подмостках провинциального балаганчика, а сам Джонатан чувствовал себя против воли втянутым в некий спектакль.
Лавка игрушек без игрушек в глубине переулка… скрывающий лицо хозяин… мудреные реплики вместо нормальной человеческой речи…
Джонатан все гадал, что же за игрушку предложит ему мистер Гудвин, и чем больше он об этом думал, тем сильнее его одолевало подозрение: кажется, хозяин лавки решил всучить ему какой-то хлам!
«Не попадись, Джонатан! – предостерег он себя. – Этот торгаш понял, что ты отчаялся и купишь все что угодно. Калеб заслуживает хорошего подарка. А вовсе не такого, как этот черствый Гудвин живописал: выбранного в спешке и…»
Дверца скрипнула. Мистер Гудвин вернулся. Увидев то, что сидело у него на руках, Джонатан почувствовал, как дрогнуло сердце: все его мрачные догадки подтвердились.
Это определенно было то, что при других обстоятельствах он ни за что не стал бы покупать, и, без сомнения, то, о чем он мог пожалеть, вздумай принести это домой.
– Вы можете его упаковать? – спросил Джонатан и тяжело, с внезапно подступившим ощущением совершаемой ошибки, вздохнул.
Если сравнить Саквояжный район Тремпл-Толл, собственно, с саквояжем, который забит различным хламом, то квартирка № 24 на Каштановой улице представляла бы собой какую-нибудь крошечную вещицу на его дне. Пришлось бы достаточно покопаться, чтобы ее отыскать. И дело вовсе не в том, что она пряталась, – о нет! – скорее, она просто была незаметной и совершенно неотличимой от прочих.
Коричневая дверь с едва читаемым номером и разбитым фонарем над ней была точно такой же, как и другие двери в этом доме. Она была такой же, как и двери дома напротив, и двери домов на соседней улице. Лишь престарелый почтальон мистер Лейни знал, кто здесь где живет.
На первом этаже квартирки, о которой идет речь, располагались кухня и гостиная, на втором – спальня и детская. Не очень просторное место, но довольно уютное.
Особенно этим вечером.
Горели едва ли не все лампы в доме, негромко мурлыкал радиофор. Кухня полнилась жаром, а в воздухе висела мучная пыль – в печи как раз подходили пироги.
Женщина в переднике суетилась возле нее и время от времени тревожно поглядывала на часы, висевшие на стене гостиной. Ее муж задерживался…
Он, разумеется, знал, что сегодня не обычный день, поэтому его отсутствие было вдвойне странным и втройне ее беспокоило. Помимо прочего, погода разыгралась не на шутку. Туман к ночи стал настолько плотным, что от него можно было отрезать кусочек, а затем сварить из этого кусочка пудинг.
Каждый раз, когда до женщины в переднике доносился отдаленный вой со штормовых бакенов, она выглядывала в окно, постоянно забывая, что за ним уже давно ничего не разглядеть. Пару раз она уже подумывала натянуть пальто, взять фонарь и выйти на улицу, пройтись до угла и обратно, но пока что пироги, за которыми нужен был глаз да глаз, требовали всего ее внимания.
Женщину эту звали Марго Мортон. Она жила в доме № 24 на Каштановой улице вместе с мужем Джонатаном, который временами вел себя как самый настоящий ребенок и никогда не давал ей скучать, и сыном Калебом, который каждый день находил новые способы ее удивить. И хоть Марго не была дерганой, нервной особой, склонной к паранойе, если что-то идет не так, – сейчас ей то и дело представлялись различные ужасы, которые могли приключиться с Джонатаном на предштормовых улочках Саквояжного района.
Несмотря на то что Тремпл-Толл был совершенно не похож на скрючившийся за каналом захолустный район Фли, напасти и невзгоды здесь также подстерегали на каждом углу, только зазевайся. Мошенники, приставучие нищие, грабители, злобные полицейские, различного рода сумасшедшие, бродячие собаки, да и просто выбоины под ногами. Здесь могло приключиться что угодно. А Джонатан был как раз из тех, с кем то и дело что-то приключалось. Еще и этот туманный шквал…
Когда раздался знакомый скрип ключа в замочной скважине, входная дверь открылась, а в прихожей, фыркая и отплевываясь от тумана, появился Джонатан, Марго почувствовала, как с души свалился тяжеленный чугунный якорь, и вздохнула с облегчением.
– О, мгла поселилась и у нас! – констатировал Джонатан с улыбкой, увидев замершую в мучном облаке супругу.
Марго вытерла руки о передник и, поджав губы, наделила мужа требовательно-вопросительным взглядом, в котором застыл немой укор: конечно же, он все на свете забыл! В понимании Марго «всё на свете» – это восьмой день рождения их сына, а еще это подарок, который Джонатан должен был купить. И это несмотря на то, что она ему напоминала. Говорила накануне: «Не забудь!» Написала сиропом на утренних блинчиках: «Не забудь!» Отправила в полдень ему в контору по пневмопочте записку: «Не забудь!» Но он все равно забыл! Ох, это так в его духе!
Тут на лестнице раздался топот, и вприпрыжку в гостиную спустилось растрепанное и немного сопливое русоволосое существо в шерстяных гетрах, клетчатых бриджах на подтяжках и криво застегнутой рубашке. Соскочив с последней ступеньки, существо со смехом и радостным визгом «Папа пришел! Папа пришел!» ринулось в прихожую.
Лишь завидев отца, мальчик окинул его взглядом опытного сыщика, но ему предстали лишь пропитанное туманом пальто, старый отцовский портфель и грустная бесподарочная пустота.
