В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь
Они остались, а я отправилась к ребятам в «Сокольники». Никто особенно меня не ждал там сегодня, но Володя просил почаще приезжать на репетиции, ему нравилось, если я присутствовала. Так было ещё во времена, когда мы были школьниками. Так что да, я приезжала к ним на репетиции всегда, когда была свободна. Ребята не возражали, давно привыкли к моему присутствию, иногда посмеивались, что скучают на гастролях. И сегодня, когда я пришла, мне кивнули и махнули привычно, не отвлекаясь от работы. Сегодня они спорили о нескольких рифах, никак не приходя к единому мнению. Они спорили об этих рифах не первый день.
– Ребят, вставьте оба, – не выдержала я, когда они уже начали сердиться, ещё пара слов и начнут материть друг друга, потом станут дуться пару дней.
– Тань, ну ты ещё оборок предложи пришить! – сердясь, воскликнул Серёга. – Куда оба?!
Но Мэри, посмотрела на меня.
– Как ты сказала… оба?
– Ну да… – пробормотал Володя, вставая, он сидел рядом со мной на диване, давно устав от бесплодных споров, перебирал, играя, мои волосы, и уже думая, не свалить ли отсюда. – Мы уже делали так, вспомни, ещё в Кировске.
– Вот именно, что делали! Что, самих себя станем перепевать?! – продолжил фыркать Серёга.
– Нет-нет… погодите-ка, – Володя поднялся. – Нет, не так как было, по-новому: сделаем два соло, не так как прежде, когда перекликались две гитары, мы сделаем после первого куплета первый риф, а после третьего – второй.
– И песня будет минут десять? – скептически скривился Серёга.
– Да хоть двадцать! Мы хронометрировать будем или музыку делать? – Володя поспешил к своему блокноту, который бросил где-то не пюпитре.
Я решила, что это надолго, но ошиблась на этот раз, Володя сыграл всю песню с начала и до конца с двумя соло, разделёнными друг от друга куплетом и припевом, и песня приобрела совсем иной смысл.
Ты ждёшь конца света,
Но он не придёт,
Его ждут напрасно те, кому нечего делать.
Ты ждёшь конца света,
Но смерть не пройдёт,
Хоть ей всё здесь открыто.
Ты ждёшь конца света,
Но снова весна, и птицы поют всем победу.
Ты ждёшь конца света,
А нам не до сна, мы радуемся солнцу и ветру.
Ты ждёшь конца света, но жизнь лишь одна,
Её провести в ожиданье обидно,
Ты ждёшь конца света,
Душа так бедна, когда кроме смерти ничто в ней не видно…
Возрадуйся жизни и солнце впусти
В свой взгляд и вглубь сердца,
Пускай же забьётся, застонет в груди,
И ты оживёшь, и подумаешь ты: мне не верится…
Мне не верится!
Мне не верится!
Не верится!
Не верится!
Но ты поверь
Поверь! Поверь!
Получилось очень здорово, правда, первая часть песни казалась спетой одним человеком, вторая другим и вначале он вставил тревожное мрачное соло, придуманное Вилором, а во второй перед финалом – своё, быстрое, лёгкое и радостное. Очень довольный он посмотрел на всех и сказал, откладывая гитару:
– Ну, чё рты пораззявили? – засмеялся Володя.
– Ты… какой-то гений, – сказал Серега, с восторгом глядя на него.
– Не болтай, а то Вилор подумает, что с нами лучше в номер не селиться! – захохотал Володя.
Все подхватили его смех, на том и стали расходиться. У выхода нас с Володей догнал Серёга.
– Вы куда сейчас? Хотя… слушайте, а поехали в «Метелицу»? Мы с Розой договорились, выпьем, потанцуем… А? Поехали, ребят?
– Вам вдвоём скучно, что ли? – усмехнулся Володя, обнимая меня за плечи.
– Ну не все такие добрые, как Танюшка, некоторые капризничают, в общество хотят.
– Нас не пригласишь? – Мэри и Вилор догнали нас.
– Поехали все? – обрадовался Серёга.
– Не, ребят, я – пас, у нас Димка заболел, и вообще… – проговорил Вилор, наматывая шарф.
– Чё смотрите, обрастёте детьми, поймёте, – нахлобучивая громадную ушанку из лисы или енота, не понять, сказал Вилор.
– Ох, не пугай, – сказала Мэри, взвизгнув «молнией» на куртке. – Поехали?
И мы отправились в «Метелицу». Там танцевали, веселились до глубокой ночи, ребята пили, Мэри тоже не отставала, познакомилась с какими-то парнями, но домой поехала с нами, не с ними, сказав, что они «стрёмные», мы подбросили её до дома, потому что я единственная была трезвой и за рулём, а Серёга с Розой уехали на такси.
Это был такой обычный день, такой как сотни других, как многие и многие сотни их были до и грядут следом, но, из-за вчерашнего происшествия с Марком, я всё время думала о нём, потому что не могла понять, что же с ним произошло, что за потрясение могло настолько повлиять на него. Таким я никогда не видела его, он будто покинул своё тело и пребывал где-то, куда доступа нет не только мне, но даже ему самому он ограничен.
Наверное, поэтому, потому что я была сама не своя я и повела себя сегодня не так как привычно, я не поехала с Володей к нему. Точнее я отвезла его до дома, и сказала, что не стану подниматься. Он обиделся, не хотел ни понимать, ни думать о том, что не всегда мы делаем то, что привыкли и даже то, что хотим. Мы сидели в моём «порше», за несколько шагов от двери в его подъезд, она была мощной металлической, кажется, совсем новой, но такой страшной, жуткого голубого цвета, со следами сварки, с грубой ручкой к которой мгновенно промерзала рука, стоило её коснуться на морозе. Все теперь так боялись, что позакрывали подъезды вот на такие страшные двери, по мне за ними было ещё страшнее, чем без них.
– Мне сегодня надо пораньше домой, – промямлила я, чувствуя, что я неправа со всех сторон, надо было вовсе не приезжать к ним сегодня. Но Валера сегодня дежурил, даже не позвонишь ему, а оставаться одной на вечер, когда в голове только и крутятся тревожные мысли о Марке, я была не в силах.
– Ну, конечно, там муж, а кто я…
– Ну не надо, Володь, ты это ты, – пробормотала я.
– Именно. Я это я, всего лишь я, какой-то Книжник… я понимаю, какая-то там школьная любовь, недорого стоит.
Я обняла его.
– Я приеду завтра утром.
– Не надо мне утром, – капризно отвернулся Володя.
– Ну не вредничай.
– Ты всё время так, вспорхнула и полетела, не остановишь тебя.
– Володя… ну что ты? Ну, куда полетела?..
– «Куда»… кормишь меня завтраками… Тань, ты обещала подумать, когда ты разведёшься?
Я с укором посмотрела на него.
– Воло-одя… ты… Господи, нашёл время…
– Да у тебя никогда нет времени для меня!
– Как тебе не стыдно?! – я покачала головой, правда, это было обидно.
Володя только фыркнул и отвернулся.
– Ну… ладно, Володь, давай поднимемся, поговорим, а то сидим как майские жуки в коробке, – сказала я, вынимая ключ зажигания, и открыла дверь.
Выбрался и Володя, смешно, как кузнечик, выкидывая длинные ноги вперёд себя, бормоча:
– Майские жуки, как же… зима-холодина, и ты в Снежную королеву решила поиграть, будто нарочно!
Мы поднялись к нему в квартиру, и я, чтобы у него не сложилось иллюзии, что я передумала и решила всё же остаться с ним, заговорила, едва мы переступили порог, потому что я знаю, как он любит начать целоваться прямо здесь, в передней, не успев даже включить свет.
– Володя, я хочу поговорить. В общем-то, уже давно… – сказала я, садясь на пуфик.
Он разделся и обернулся на меня.
– Вот так, даже шубу не снимешь?
– Послушай, всего несколько слов, а после я уйду, а ты подумаешь.
Он изумлённо остановился, разутый и без куртки, со смешно взъерошенными на макушке волосами, немного растерянный, будто опять школьник.
– Ты… Таня… ты хочешь меня бросить? – он смотрел на меня так, что мне стало не просто не по себе, но все мои препоны совести, что я ставила, бесконечно, рухнули
Я вздрогнула, вот если бы он взялся обниматься, или усмехаться, или сердиться или продолжать дуться, я бы продолжила говорить, я сказала бы, что мне казалось правильным теперь, что надо было сделать, но в эти мгновения я вдруг поняла, что преступно будет это сделать. Да и не могу я. И не хочу. Я его люблю, и с годами только сильнее, потому что он всегда был лёгким и весёлым, и рядом с ним всё становилось таким же, будто он солнце. И за что я могла бы сделать ему больно? В чём виноват Володя?.. Только любить его больше за то, что я от него всё дальше, что ещё я могу?..
Я просто встала и обняла его.
– Прости меня, Володька… Володечка…
– Точно бросит меня хотела, – выдохнул Володя, обнимая меня. – Ради Марка своего прекрасного… Эх ты…
Он поцеловал меня в волосы на макушке.
– Да я понимаю, Тань, он вон какой хороший муж, ради тебя полмира объехал, Боги искал, а я… меня даже рядом не бывает, я в разъездах, ты думаешь, небось, что я там весь девками обвешан…
– Чё тут думать, конечно, обвешан, – усмехнулась я. – Целый Ленин.
Володя обнял меня крепче.
– Фигня это всё, Танюшка… ты одна… – он не договорил, склоняясь к моему лицу.
Глава 6. Предложение странных людей, о любви, о детях и чуть-чуть о смыслах…
Марк вернулся домой около трёх утра, усталый, но нормальный, такой как обычно, вовсе не похожий на себя вчерашнего.
– Ты что не спишь, тоже недавно явилась? – спросил он, снимая одежду в ванной.
Я пожала плечами, а Марк засмеялся, потрепав меня по плечу.
– Что делала-то? Опять с нашими музыкантами весь день проторчала?
– Да нет, я у Боги была сначала.
– Сначала… так и не скажешь, что вы придумали там?
– Нет пока. Лучше ты расскажи, где ты был весь день.
– Да я всё по западным рубежам нашей необъятной родины… – он улыбнулся, забираясь под струи воды, и не стал закрывать дверцы душевой кабины.
Вчерашнее состояние Марка произвело на меня такое сильное впечатление, что сейчас я смотрела на него, будто это был и не он, такой контраст он составлял с самим собой вчерашним, но, к счастью, сам он не думал об этом, он был уже сегодняшний, иной, прежний: живой, ироничный, скрывающий внутри некую сумрачность, которую я ощущала в нём.
– В Калининграде, как я и думал, хитрецы… Вот не было бы у меня инсайдеров, не доказал бы ничего. А так всё легко оказалось. Проценты мои они снизить намерились, вообрази! Думали, ослабла моя система, если я лично к ним я не приезжал несколько месяцев. Пришлось напомнить, кто есть кто.
– Эти два, тоже с тобой ездили? – скривилась я, потому что он как-то чересчур много времени проводил с двумя парнями с такими каменными лицами и гранитными глазами, что мне казалось они оба подобными памятниками на кладбище.
– Не-ет, – усмехнулся Марк, выключая воду. – На что они мне там… Дашь полотенце?
– А дальше? – спросила я, наблюдая, как он вытирается, капельки исчезали с кожи, на плечах и груди, снова проступают веснушки, он очень белокожий, и солнце пристаёт к нему только в виде вот этих оранжевых пятнышек или красного облезлого носа, что делало его похожим на милого белого кролика, потому что при этом выгорали ресницы и брови добела.
– Ты про Киев? – Марк взглянул на меня.
– Ну да, – я подошла и вытерла капельки там, где он не достал – на лопатках.
– Там – плохо, – кивнул Марк, уже не улыбаясь. – Я не государственный человек, конечно, и не сотрудник спецслужб, но Радюгин не зря всполошился. Понимаешь, там проросло отторжение русскости, давно, конечно, пустило корни, но сейчас уже не скрывается, а значит, скоро станет лозунгом для тех, чьи предки под Бандерой ходили. Понимаешь?
– Вообще-то не очень, но это неважно, – сказала я, мне хотелось выйти их духоты ванной.
– Вот то-то и оно, что не важно, – кивнул Марк, запахиваясь в халат, он всегда боялся простудиться, потому что схватывал каждый сквозняк и после подолгу чихал и сморкался, но сейчас он думал о другом, не замечая сквозняков, гулявших по квартире, потому что я не успела закрыть форточки и принялась это делать сейчас, именно для того, чтобы он не заболел. Марк же, по дороге на кухню, продолжил говорить: – Но тебе имеет право быть не важно, а вот тем, кто с Радюгиным в одном учреждении служит – нет. Понимаешь, это всё не его дело, его не касается, только в части помощи вот этих бандеровцев нашим террористам, а точнее прямого участия во всей этой мерзости на Кавказе. Он, собственно, прямой именно целью это имел, но я чувствую, что мысли у него идут дальше. Как теперь и у меня…
– Хочешь сказать, в Киеве есть те, кто ненавидит русских? – удивилась я, мне это показалось таким странным и даже диким, что я даже стала вполне участвовать в разговоре. – Как это может быть?
– Всегда есть те, кто тебя ненавидит, дело не в этом. А в том, чтобы тебе не наносили вред, не покушались на твой дом и твою жизнь. Ты понимаешь?
– Пока не очень, – призналась я.
– Вот и я не очень понимаю, почему никто не занимается этим.
– И кто должен заниматься, по-твоему? Министерство иностранных дел? – мне было даже странно произносить это в отношении Киева и тех, кто там живёт.
– Это само собой, – кивнул Марк, садясь к столу, а я занялась чайником и вообще поздним ужином. – Активно, ясно: дружить так дружить, как мы с тобой хорошо живём с соседями по дому, верно? Здороваемся, помогаем, если надо, не мусорим на площадке и во дворе, собак их не обижаем, а хозяева им не позволяют углы обсыкать, и так далее. Но это люди в подъезде, в доме, всё на виду, и то, ты видишь и знаешь, что ждать от каждого. А страны не должны так просто глядеть только на то, что видят. На что тогда спецслужбы и разведка? Чтобы такие, как я, дилетанты, делали их работу? Довольно странно, нет?
– Ослабли спецслужбы, – сказала я. – И давно. Потому страна и развалилась.
– Теперь… ох, Таня, хлебнём мы ещё… «бескровная революция» как же…
Он вздохнул и принялся за еду, я разогрела ему цыплёнка с обычным картофельным пюре, сама есть не стала, давно привыкла блюсти диету, когда каждая булка или вот, куриная ножка, на учёте, очень дисциплинирует.
Ничего я из рассказа Марка не поняла, признаться, кроме того, что он встревожен, и что мир, каким он кажется на первый взгляд, совсем не такой благополучный и простой. Меня удивляло одно: контраст, каким Марк был вчера, и как он вновь стал самим собой сегодня. Что могло случиться, что так потрясло его накануне? Спрашивать снова я не хотела, потому что не хотела, чтобы он вновь возвращаться туда. Тем более что он обещал рассказать сам.
– Завтра в «Иллюзионе» «Тени забытых предков» Параджанова, пойдём? – сказала я.
– Во сколько?
– В шестнадцать ноль-ноль.
– В четыре можно и пойти…
Мы действительно пошли в кино на другой день, и насладились замечательным произведением искусства, я обожаю фильмы Параджанова и могу смотреть их бесконечно, потому что ничего красивее и осмысленнее в кино я больше не встречала. И костюмы, и лица, и пейзажи, дома, музыка, что называется «фон» – изумительно прекрасны. Мы вышли на улицу, где уже стемнело, и двинулись вниз по улице по мокрому асфальту, светящемуся в свете фонарей, как ёлочные шары.
– Почему люди ненавидят друг друга? Воюют? Враждуют? – проговорила я, думая о том, что он рассказывал о своей поездке.
– Ну… почему… Из-за тестостерона?
– Не-ет… – уверенно возразила я.
– Из-за тестостерона строят, покоряют новые земли, изобретают, сочиняют, в космос летают, он не даёт сидеть на месте, и ржаветь человечеству, потому что женское как раз для этого – сохранять и взлелеивать то, что вы завоевали. Вы – клинок, мы рукоять, эфес. Для любви тоже необходим тестостерон, потому что это тоже движение вперёд, покорение и развитие. А война – это распад и гибель.
Марк захохотал:
– Типично женская точка зрения! Война – самый мощный двигатель прогресса.
– А это – типично мужская! – засмеялась я.
– Ну нормально, – сказал Марк, и притянул меня к себе за плечи. – Хуже было бы, если бы мы с тобой рассуждали наоборот.
– Это да, – я склонила голову ему на плечо, но наши шаги были разной длины, и мне пришлось снова просто взять его за руку.
Этот день мы провели вместе, ещё долго гуляли по городу, сходили в кафе, всё время весело болтая и смеясь, будто и не было ничего странного и пугающего вчера. Но не в наших правилах было умалчивать хоть что-то, что-то держать недосказанным или невыясненным, так, чтобы сомнения не давали спать или думать о чём-то другом. Поэтому, в конце концов, я решилась спросить его о том, что было той ночью, когда он вернулся в ненормальном состоянии. Марк помрачнел, взглянув на меня.
– Я ничего не собираюсь от тебя скрывать, Танюша, но есть вещи, о которых просто неприятно рассказывать, понимаешь? Но не надо думать, что там случилось что-то важное, о чём ты должна знать. Просто поверь мне.
Я привыкла верить ему, за столько лет он ни разу меня не обманул, поэтому я поверила и теперь, я понимаю, что в жизни мужчины, особенно такого, как он, ведущего настолько сложную, какую-то многоуровневую жизнь, не может не быть неприятных происшествий или разговоров, которыми он может не захотеть делиться с женой. Так что я не стала докучать ему этими расспросами. И даже перестала думать об этом…
…Я не перестал. Да, я так и не смог сказать Тане то, что впустил в свою душу в тот момент, когда нажал на курок и вышиб мозги из гнилого черепа Никитского. Быть может, если бы я рассказал, мне стало бы легче, я перестал бы об этом думать, чувствовать всё время тяжесть рукоятки в руке, тяжесть, перетекшую в мою грудь из этой рукоятки и осевшую в глубине сердца. Но я боялся увидеть ужас и отвращение в её глазах, если расскажу об этом. Я боялся этого больше всего на свете, потому что тогда она по-настоящему, полностью уйдёт к Книжнику. И не важно, что я сделал это в отмщение за неё, я не сомневался, что она не одобрит меня, что убийства она не сможет принять. Даже тот разговор о войне, когда она сказала, что война это распад и гибель, подтверждал это. Так что – нет, я ничего не сказал, и больше того, понял, что чем дальше от того дня, тем меньше вероятность, что я вообще когда-нибудь расскажу. Мне не хотелось рисковать нашей с ней идеальной совместной жизнью, потому что и так над ней висел как топор палача Книжник.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги