Кольцо с рубином

Берта

Я родилась в небольшом итальянском городке Местре. Когда мне исполнилось шесть лет и на свет появилась моя младшая сестра, родители решили отправить меня жить в Верону к Берте – матери моего отца. Как потом объясняли они мне, уже взрослой девушке, у них не было ни финансовых возможностей, ни физических сил справляться с двумя детьми. Им приходилось много работать, чтобы хоть как-то обеспечить нам с сестрой безбедную жизнь и образование. Конечно, будучи уже подростком, у меня возникало много вопросов по поводу моего отправления к бабушке. Я хотела понять, для чего нужно было заводить второго ребёнка, если и с одним было не легко. Как можно, родив второго ребенка, отказаться от первого, который был тоже ещё совсем крошкой, и потом забывать про него на праздники или навещать раз в году, скорее ради приличия, а не ради того, что очень соскучились? Возможно, есть нелюбимые дети или дети – жертвы ранних браков, когда ещё совсем молодые родители сами не понимают, зачем родили ребёнка. Позже к ним придёт опыт, и они заведут ещё одного, на котором не будут совершать ошибки и который будет их ребёнком. Но в моём случае я оказалась первой, и карта легла именно таким образом. Впрочем, для меня это оказалось к лучшему – меня вырастила моя старушка Берта.

Ребёнком я любила носиться с детворой по узким улочкам Вероны от дома Берты до Арки делла Коста. Мы снова и снова бежали проверить ребро кита, которое, как рассказывали нам торговцы специями, висело здесь почти пятьсот лет. Мы верили в предание, что ребро когда-то упадет, и именно на того человека, который ни разу в своей жизни не соврал. И я, совсем девчонка, каждый раз, пробегая под аркой, не дождавшись чуда, старалась понять, где же и когда я совершила ошибку.

Позже, годам к тринадцати, Берта стала просить меня сопровождать её на важных городских событиях, которые обычно проходили на Пьяцца Бра. Мы особо готовились к таким выходам. Обе в черных платьях с белыми кружевными воротничками, которые Берта крахмалила до состояния картона, а потом выглаживала так, что они казались сделанными из белоснежной сахарной глазури. Образ дополняли чёрные туфли – сплошные у меня и на низком каблучке у Берты, которые моя восьмидесятилетняя красавица обязательно надевала, захватив к ним черную блестящую сумочку времён её молодости. Жемчужные серёжки в цвет уложенным волнами белоснежным волосам дополняли её безупречный образ. Ах, как же она любила такие выходы! Берта чинно проходила к центру площади, собирая приветственные поклоны почти от каждого жителя города. В ответ она довольно улыбалась, а иногда останавливалась обменяться словом с каким-либо старым соседом или знакомой.

– Abbi cura di te!

– Будьте здоровы!

Летом мы ездили на Рива-дель-Гарда, к подружке Берты, такой же старенькой, как и она. Волшебные закаты сменяли не менее волшебные рассветы. Я бродила по берегу в поисках понимания себя и своего внутреннего пространства, в то время как Берта, закутавшись в плед, неторопливо попивала чашку кофе. Она наблюдала за мной, за тем, как я росла, мудро предоставляя время побыть с самой собой и не нарушая границ, была готова поддержать меня в любое время, в любую нужную мне минуту.

И вот я праздную окончание колледжа, а Берта согнувшись готовит рождественский кантуччи. Готовит и рассказывает мне историю этого шедевра, которую я знала на зубок. Как ещё во времена Римской империи сухое печенье пекли для походов, так как специальный рецепт позволял очень долго храниться и не портиться выпечке.

– Не забывай, Джульетта, выпекать нужно обязательно два раза! Два раза!

И каждый раз я представляла, как подношу узелок с кантуччи прекрасному рыцарю, а он, поцеловав меня, вскакивает на белого коня и несётся прочь, куда-то в войну, на подвиги. С каждым годом образ моего рыцаря менялся. То он был молоденьким салагой с модной стрижкой, то длинноволосым мурмиллоном Марком Аттилием, а то и высоким блондином с бородой и усами по типу Дэвида Бекхэма.

Издревле известный как бискотти, кантуччи Берты выпекался по рецепту кондитера Антонио Маттеи, который она записала в своей записной книжке ещё молоденькой девушкой. Изношенные страницы рукописей с волшебными рецептами хранил лишь кожаный переплёт книжки ручной работы. Такой же надёжный, как и всё, что окружало Берту. Записи были сделаны моей старушкой в разные времена – пером и чернилами, ручкой, карандашом. Вначале чётким и красивым почерком, потом более торопливым, а последние странички были исписаны совсем коряво. Многие из них почти стёрлись. Но я каждый раз удивлялась, как она могла считывать названия ингредиентов с этих «невидимых» рецептов.

И снова запах специй разносился по комнатам нашего крошечного домика, как и наш смех – мой звонкий и пронзительный, и её низкий, с хрипотцой, скрипучий. Как тепло и уютно было жить с Бертой!

Рождество для меня было связано ещё и с томболой, играть в которую приходили наши соседи Стефан и Мария с детьми. Помню, как, рассевшись вместе вокруг стола, все разных возрастов, но точно как дети лихорадочно ожидали заветных чисел, которые, выйдя из корзины, сулили выиграть приз – самодельную игрушку-какого-нибудь Пиноккио или расшитый шёлковый платочек или крошечную склянку с духами.

Уже в юношеском возрасте у меня была ностальгия по времени, в котором я никогда не жила. Это было связано с рассказами Берты, её влиянием на меня. Берта часто вспоминала времена её молодости, когда в Италии ещё были строгие нравы, и когда разводы считались позором, а выходить замуж девушки должны были девственницами, как и она сама, невероятная красавица из Флоренции. Берта была единственной дочкой обедневшей знатной семьи, которую выдали за дальнего родственника – моего деда. Он и привёз её в Верону.

– Ты знаешь, родная, тогда была только книга, никакого фильма о Ромео и Джульетте не было. Это потом здесь всё так хорошо устроили для туристов. Так вот, твой дед напел мне тогда, что отвезёт меня в самый романтичный город мира и мы будем жить в нём как в книге написано – счастливо. Так он не прочитал за свою жизнь ни одной книги и думал, что Ромео и Джульетта были вместе до конца жизни. Как же твой дед был удивлён и расстроен, когда я рассказала ему печальную повесть Шекспира. Эта история так и осталась навсегда между нами шуткой – что мы «будем жить счастливо, как в книге написано», – смеялась Берта.

Но вместе с Бертой менялась и Италия. Берта старела, Италия становилась всё более раскрепощённой и бездушной. По ее настоянию я поступила в Миланский архитектурный университет, в котором она когда-то преподавала. Но мои студенческие годы не отличались особой динамикой событий. Университет не учил всему, что я должна была уметь на работе по профессии. Он скорее задавал вектор, давал необходимый бэкграунд знаний, чтобы студенты могли освоиться в выбранной профессии. Моя учёба в университете была практическим служением. Я старалась совмещать и сохранять баланс между занятиями, работой и отдыхом, чтобы не выгореть, что было для меня очень сложно. Я уставала и не была довольна уровнем преподавания, впрочем, как и многие другие студенты. Мы учились в напряжённой обстановке, словно в далёких шестидесятых, когда было достаточно одной спички, чтобы вспыхнул пожар.

Тогда, как и в годы моей учёбы, уровень прогулов среди студентов был необычайно высок, и очень скоро многие студенты были вынуждены заниматься самообразованием из-за недостатка занятий с преподавателями. Хотя студентов, «провалившихся» на экзаменах, не всегда отчисляли, процент отсеявшихся возрастал с каждым годом. Хуже всего приходилось студентам из малоимущих семей, которые часто были не в состоянии оплачивать своё образование самостоятельно. Им приходилось работать в нескольких местах одновременно, чтобы раздобыть средства на оплату обучения. Именно из-за этого начались волнения в ряде университетов Италии, когда в ходе протестов университетские корпуса в Милане, Тренто и Турине были захвачены студентами.

В марте 1968 года произошли известные события, которые привели к столкновениям студентов с римской полицией. Предпосылками к этому стал протест против университетской реформы, в результате которой случилась «Битва Валле Джулия». Именно поэтому, когда я шалила в детстве, Берта в шутку называла меня Валле Джулия. Битва охватила от двух до четырёх тысяч левых и правых студенческих групп, где, действуя совместно, они сошлись в схватке с тысячей полицейских. С обеих сторон остались сотни раненых, но в конечном итоге студенты были вынуждены отступить под ударами полицейских дубинок. Таким образом, захваты университетов оказались кратковременными, и к концу года большинство акций было насильственно прервано полицией. В годы моей учёбы противостояние студентов в Италии не было настолько горячим, как в конце 60-х. Но молодых людей, готовых выйти на улицу с красным флагом или портретом Муссолини, не стало меньше.

Но я старалась держаться подальше от активистов, хотя дружила с Марио, который принимал участие практически во всех акциях студентов. Несмотря на внешнюю раскованность, я всегда была консервативной в отличие от Марио, взгляды которого были радикальными не только по отношению к системе обучения, но и в общем к жизни. Помню наши споры с ним после занятий, когда срывающимся от эмоций голосом он доказывал мне, что брак – это всего лишь штамп в паспорте и не имеет ничего общего с чувствами и настоящей семьёй.

– От твоих рассуждений прям пахнет нафталином! Ты понимаешь, что штамп не сохранит твой брак, если он трещит по швам. Когда отношения заканчиваются – они заканчиваются!

Мне так и не удалось убедить Марио в том, что этот спорный штамп очень нужен женщине для спокойствия, для какой-то защищённости, для того чтобы быть уверенной в том, что твой любимый человек именно твой, а не свободный парень из соседнего двора. Эх, Марио, я немного скучаю по тебе. Ты был единственным моим другом в сером Милане. После брака Масуд исключил мои общения с подружками, а о мужчинах не могло идти и речи, даже если этот мужчина был нетрадиционной ориентации.

«Джу, мне плевать на его ориентацию. Пусть ищет себе других подружек, друзей, любовников. Твоя жизнь изменилась, ты теперь моя жена.», – повторял Масуд, быть женой которого подразумевало ни один десяток правил. И я покинула Милан, который так и не смогла полюбить. Милан, в котором я получила самое тяжёлое сообщение в своей жизни – весть о том, что моей Берты больше нет. И несмотря на то, что мои родители всё ещё были живы, с тех пор я стала ощущать себя сиротой. Моя старушка ушла, а с ней ушла часть моей души, моей счастливой, беззаботной юности. Берта – единственная, по ком я скучаю всегда. От неё мне осталась лишь записная книжка, если не считать целую вселенную её безгранично большой души, которую она мне подарила.

Тегеран

Иран встретил меня не самым дружелюбным образом. Когда мы с Масудом прилетели в Тегеран, случилось очень неприятное для меня событие. Мой чемодан с вещами задержали.

– У тебя было что-то в чемодане незаконное? Ты точно все правила прочитала, когда собиралась? – нервничал по дороге в полицейский участок Масуд.

Когда мы вошли в комнату, то сразу увидели на столе мой чемодан. Он был не просто раскрыт, а безобразно выпотрошен. Все мои аккуратно сложенные вещи превратились в гору, похожую на мусор. Полицейский вначале обратился к Масуду, потом на очень плохом английском ко мне:

– Вы пытались провести семена неизвестных нам растений и старинную книгу с рукописью, которые запрещается привозить в нашу страну.

Масуд стал что-то эмоционально объяснять полицейскому. Тот строгим жестом велел ему остановиться.

– Мы не будем вас задерживать, однако вам нужно дать письменные показания. Все эти предметы будут изъяты у вас.

И только тут я заметила, что рядом с моим чемоданом, на отдельном небольшом столике лежала пачка с семенами цветов и.… записная книжка Берты.

– Я хочу объяснить, можно? – обратилась я к полицейскому.

– Я слушаю вас.

– Это не книга, это рецепты итальянских блюд. Моя бабушка их писала и хранила, а эта записная книжка – память о ней.

Полицейский замешкался.

– Послушайте, мэм. Мы здесь не занимаемся исследованием книг и их предназначения. Она старая, что там написано мне не интересно. Книга и семена будут изъяты у вас, и это не подлежит оспариванию.

Когда мы вышли из участка, я была подавлена и мне очень хотелось расплакаться. Берта… Как бы я ни старалась скрыть свое огорчение, Масуд чувствовал и понимал моё состояние. Он, конечно, не хотел, чтобы моё первое знакомство с его страной началось с конфуза. Масуд не раз описывал мне все контрастные стороны Ирана, желая быть объективным и настраивая меня на реальность. Он волновался за то, что для меня будет слишком сложно принять кардинально чуждую для меня культуру. Я же перед приездом намеренно не читала отзывов побывавших в Иране туристов, не смотрела передачи об Иране, где она часто описывалась как чёрная дыра вселенной или наоборот, как страна с изобилием памятников культуры. Я не хотела, чтобы мои ощущения о его стране складывались из чужих слов, чужого взгляда на мир, иных суждений. Я хотела шаг за шагом пройтись по земле, где жил мой любимый человек, объективно отмечая все её плюсы и минусы. Но, приехав в Иран, вначале оказалось не легко осознать, что на одной планете могут существовать два настолько разных государства и что в современное время здесь действуют совершенно иные, подчас дикие на мой взгляд, порядки.

Это был мой выбор. И в любви не должно быть понятия компромисса. Поэтому я никогда не сказала бы – «вот, я сделала это ради тебя, любимый!». Я приехала в Иран прежде всего ради себя и ради жизни с человеком, без которого не представляла себя.

Первый шок постепенно рассеялся, я стала привыкать к Тегерану. В этом важную роль сыграли люди, жители города, которые оказались очень открытыми и дружелюбными. Отца у Масуда не было, его семья состояла из матери и младшего брата, которых он обожал. Через неделю после нашего приезда в Тегеран мать Масуда Санубар организовала специальный ужин, куда собрала близких и дальних родственников, друзей и соседей. Я готовилась к встрече с ней и немного переживала о том, как всё пройдёт.

По дороге к ним Масуд заехал в ювелирную лавку, которая принадлежала другу его отца и куда, как он мне рассказал, частенько захаживал за подарками для мамы. Я улыбнулась, подумав, что возможно не только для неё. Масуд сразу же догадался о моих мыслях.

– Нет. Ну честно. Я никогда не дарил девушкам дорогих украшений. Поверь.

– Да ладно тебе. Конечно дарил!

– Джу, я сам подарок. Неужели ты думаешь, что мне когда-то нужно было кого-то подкупать?

– Нет, вообще так не думаю, – продолжала улыбаться я.

Несмотря на то, что лавка была такой же старой, как и её владелец, она была вычищена до блеска, а все украшения аккуратно уложены на прилавке в зависимости от пробы золота, камней и других особенностей. Мы остановились на серьгах с бриллиантовой россыпью, которые выделялись среди других особенным орнаментом и искусной ручной работой. Пока Масуд платил за серьги и вёл тёплый разговор с хозяином, я разглядывала украшения. Ювелирные изделия в Иране создавались с большим мастерством, а некоторые из них были просто произведением искусства. Надувные браслеты-паутинки, тончайшие цепочки и объёмные ожерелья с самоцветами. Но я поймала себя на мысли о том, что совершенно безразлична к драгоценностям. Почему-то я всегда была равнодушна к ним и мне даже было немного обидно за такое своё отношение к украшениям. Ведь они во все времена были символом женственности, и любая женщина, будь то египетская правительница или королева Англии, была бы счастлива получить в подарок красивые серёжки или браслет. Что же не так со мной? Продвигаясь по узкому коридору крошечного магазинчика и улыбаясь своим же мыслям, я собиралась повернуть назад, как мой взгляд упал на камень. И я остановилась. Это был крупный рубин с переливающимися гранями, яркий и в то же время очень глубокий. Он не просто излучал свет, а создавал чувство, как будто был живым организмом, готовым вот-вот заговорить со мной. В зависимости от угла преломления света, камень то темнел, то ярко вспыхивал, как угольки в костре, готовые либо потухнуть, либо раскалиться снова. Каким же интересным может быть минерал и как много тайн скрывали его грани. Кольцо настолько заворожило меня, что я забыла про Масуда, который закончив покупку, стоял позади меня.

– Кольцо с рубином. Ты на него смотришь?

– Да. Какой необычный камень.

– Только ты могла заметить то, что не видят другие. Я бы тоже выбрал его.

– Да? Межет тогда попросим поменять подарок?

– Нет. Он не для мамы.

Масуд, указав на кольцо, что-то сказал на персидском хозяину лавки. Тот весело подмигнул в ответ и сделал знак рукой, подтверждая, что полностью согласен с ним.

– Ну что, пойдём? Наши, наверное, заждались.

Проводив нас до самой двери, старик слегка поклонился, выражая своё глубокое почтение Масуду.

Санубар с Омидом жили в роскошном особняке, который находился в одном из дорогих районов Тегерана, Элахийе. По дороге к ним мы проехали мимо огромного количества магазинов, ресторанов и представительств каких-то иностранных фирм.

– Здесь красиво.

– Да. Моё детство и юность прошли здесь. Это историческое место. До вхождения в состав Тегерана этот район находился в собственности Мозафереддин-шаха, а затем его дочери, которая стала самой богатой жительницей Ирана.

– О, интересно! Почему ты не женился на богатой иранке?

Масуд расхохотался.

– Мне не нравятся иранки. Не мой типаж.

– Но ведь твоя мама иранка. И потом здесь столько красавиц…

– Ты знаешь, дело не только в красоте. Для меня важны другие качества.

– Какие? Только не говори, пожалуйста, что важен внутренний мир и всё такое.

– Да, именно внутренний мир. И внешность. То, что есть только в тебе – сила и женственность одновременно. Приехали, вот и наш дом.

Мы остановились у роскошной белой виллы, перед которой было высажено большое количество кустов с цветами. Она отличалась от других домов своей необычной монументальной архитектурой и садом с деревьями и зеленью, в котором буквально утопала. Масуд быстро оказался с моей стороны, чтобы открыть дверь машины, выйдя из которой, я сразу же услышала звуки барабанов и духовых инструментов. Мы зашли через ворота в сад, где была установлена пергола, украшенная цветами и разноцветными фонариками. Для меня было неожиданно видеть десятки женщин в ярких длинных платьях, которые, не обращая внимания на свои увесистые юбки, танцевали, приветствуя нас и размахивая расписными платками. Одна из них осыпала меня мелкими конфетами в пёстрых обёртках.

– Как я рада, что вы тут! – встретила нас статная женщина в ярком шёлковом платье. – Добро пожаловать, моя дорогая!

– Мама, это Джулия.

– Красавица! Извини, я не очень хорошо говорю по-английски, проходи, пожалуйста, в дом, – громко обратилась ко мне она, пытаясь заглушить музыку.

К нам подошёл и брат Масуда со своей юной невестой. Они слегка поклонились. В доме было много гостей, которые смешались в один непрекращающийся праздник. Мы с Масудом были в центре внимания, и каждый проходящий мимо нас гость обязательно кивал нам или кланялся, посылая улыбки. Это было настолько душевно и тепло, что иногда накатывала слеза, которую я старалась незаметно вытереть. Я заметила, с каким любопытством разглядывала меня компания из нескольких девушек. Да и чему было удивляться. Наверняка каждая из них мечтала иметь такого мужчину, как Масуд. Они оценивали его выбор, а меня это совершенно не волновало. Я наблюдала за тем, как весел и счастлив был Масуд, которого всё время чем-то угощали. Неизвестно откуда в моей руке появилась очередная порция ярко-жёлтой манговой хурмы с красным шафрановым желе. Санубар подвела ко мне пожилую женщину, которая крепко обняв меня, что-то сказала. Рядом с ними молодая девушка лет восемнадцати обратилась ко мне с чистым британским акцентом:

– Не воспринимайте её «май дие» буквально, – улыбнулась она. – Если бы вы знали фарси, то услышали бы от неё тонну пожеланий.

– Дорогая, все эти люди от души рады счастью Масуда. Они знают его с детства, – подхватила разговор Санубар. – Как твои первые впечатления от Ирана? Ведь разница между странами слишком большая.

– Мне нравится, – искренне ответила я. – Здесь красиво и интересно.

– Ну, это, наверное, первое впечатление. Ты пока не привыкла к стране и обычаям. А как насчёт головного покрытия? Тебе не трудно?

– Нет, совсем нет. Первые дни косынка все время спадала на плечи, но сейчас я уже научилась ее закреплять.

– Ну и славно! Я так рада познакомиться с тобой. Всегда мечтала иметь дочку. Ты для нас уже родная! Будьте счастливы, моя дорогая!

И как по волшебству окружающие нас гости начали громко свистеть и аплодировать нам. Санубар была щедра на улыбки. Она смотрела влюблёнными глазами на сына, которым безусловно гордилась. И это определенно было взаимно.

Оказалось, что для иранцев, также, как и для итальянцев, мама – святое, всегда идеальное существо. Но иранцы-сыновья, став постарше, окружают своих мам вниманием, огораживают их от проблем и берут ответственность за них на себя. В отличие от иранских, итальянские мамы наоборот окружают своих взрослых сыновей тотальной заботой, в результате чего последние и не спешат менять маму на жену. Зачем, если есть мама, которая решит все вопросы, и выслушает, и поддержит, и никогда не будет причитать? В поисках дамы сердца, похожей опять-таки на маму, которая будет идеальной кандидаткой в жены, итальянские мужчины могут засидеться в холостяках и до пятидесяти лет, а в итоге не жениться никогда. Но даже решившись на женитьбу, хороший итальянский сын никогда не перестанет слушать маму, так как она всегда на первом месте и всегда права. Нужно отдать должное итальянским мамам, которые всегда готовы помочь овладеть многими полезными навыками. Например, научиться готовить и поддерживать вещи в идеальном состоянии. Но если любимая жена решит начать войну со свекровью, то, скорее всего, выиграет свекровь, так как самый важный человек в жизни итальянца – это его авторитарный ангел, его мама!

Иранские мамы более самолюбивы. Также как итальянки, они остаются культом сыновей, но несколько с другим акцентом. Они требуют больше внимания к себе и хотят, чтобы их сыновья уделяли им его по максимуму. Масуд периодически обнимал Санубар, которая блистала на приёме своей красотой и аристократизмом. И мне хотелось нравиться ей.

Компания девушек удалилась в соседнюю комнату, а ко мне подошла невеста Омида, Зохре.

– Не хотите ли присоединиться к нам на ритуал ХанАбандАн?

Я прошла с ней в соседнюю комнату. Зайдя, я очутилась в полутёмном пространстве, в центре которого расположилась юная девушка с набором для нанесения хны, а на застланном ковром полу сидели как молоденькие девушки, так и более взрослые женщины. Увидев меня, они встали и, ухватившись за руки, запястья которых были обвязаны шёлковыми платками, пошли в пляс, взяв меня в круг.

В конце комнаты также разместились женщины – исполнительницы иранский национальной музыки дастгях. Между песнями они коротко переговаривались между собой и громко смеялись. Позже я часто вспоминала тот самый хохот иранских девушек, которым они заливались в той комнате. Живя в Иране, я повсюду слышала смех женщин, который всегда был разным. Звонкий, как если наткнёшься на толпу хохочущих школьниц Тегерана, которые, перемещаясь по 20—30 человек, занимая почти всю улицу, робкий, каким смеялась старушка с хурмой или смелый, как у студенток, которые сняли платки и фотографировались, не обращая внимания на смотрительниц.

Комната была залита смешанным запахом специй, благовоний, хны и парфюмов. Мастерица с хной, взяв меня под руку, усадила прямо в центре комнаты на ковёр. Все наблюдали за процессом искусного нанесения узоров на тыльную сторону моей ладони. Я была наслышана об этом ритуале. Роспись хной была известна ещё в Древнем Вавилоне и в великой Римской империи. Там рисунки из хны служили не только изысканным украшением, но и своеобразным талисманом, и люди приписывали им магические и охранные качества. Всё происходящее впечатляло меня и наполняло неведомой мне новой энергией. Ритуал хны под звуки музыки и стихов на персидском опьянял своей красотой и нежностью. Один за другим на моей руке появлялись изображения цветов и листьев, витиеватых орнаментов, которые вырисовывала мастерица. Женщины в унисон музыкантам напевали мелодию. А мне казалось, что я не выпив вина опьянела от происходящего.