Лорд и леди Шервуда. Том 3

Статли глубоко вздохнул, признавая справедливость ее упрека. Конечно, ему следовало рассказать о себе раньше, но она не спрашивала. Но и он не рассказывал ей по той же причине, что и она. Робин и Вилл знали все о его прошлом, и не только они, и Статли считал само собой разумеющимся, что у него нет тайн от Клэренс. Раз она не спрашивает, то и так все знает. Оказалось, что нет.

– Кто твои родители? – спросила Клэренс.

– Не знаю, – пожал плечами Статли. – Я был одним из воспитанников настоятеля собора в Ноттингеме, и о том, как я среди них оказался, мне рассказали две совершенно разные истории, которые сходились в одном: меня младенцем подобрали на паперти. Но по одному рассказу, меня забрали из рук мертвой матери – в тот год случилось поветрие. Не чумы, но какой-то другой болезни, от которой умерло много народа. Настоятель же сказал, что меня просто подбросили. Я был в соборе служкой, потом меня, наверное, отправили бы в какой-нибудь монастырь.

– Не могу представить тебя монахом! – не удержалась от смешка Клэренс.

– Как видишь, я им не стал. Меня с раннего детства занимало оружие. Оказавшись в городе, я мог часами простаивать у прилавка оружейника или во дворе замка шерифа, наблюдая за тренировками ратников. Ох, сколько раз по моей спине гуляли розги, когда меня посылали с каким-нибудь поручением, а я возвращался только под вечер, вдоволь насмотревшись на ратные занятия! В конце концов я привлек внимание одного из ратников шерифа, и он устроил так, что меня забрали из собора в услужение во дворец сэра Рейнолда. В шестнадцать лет я уже стал одним из ратников и радовался тому, что моя жизнь сложилась так, как я хотел. Мне была по сердцу ратная служба, общество товарищей по оружию вполне заменило мне семью, и я служил благородному делу – поддержанию порядка и защите справедливости.

– Ты действительно так думал? Что ты, служа сэру Рейнолду, защищаешь справедливость? – недоверчиво переспросила Клэренс.

– Я понимаю, почему ты удивлена, – вздохнул он. – Не забывай, что я был тогда даже не молод, а юн, и юношеские иллюзии мне были так же присущи, как и другим в этом возрасте.

– И когда же они окончательно развеялись?

– Через четыре года, когда власть в Ноттингемшире начал забирать Гай Гисборн. Он тоже был еще весьма молод, но уже отличался крутым нравом и жесткой рукой. В тот день, когда моя служба шерифу закончилась, я присутствовал в зале, где сэр Гай от имени шерифа творил правосудие. Он разбирал дело о браконьерстве, и подсудимый оправдывался тем, что убил оленя не потому, что охотился на него. Он набрел на оленя в лесу, когда тот издыхал, сильно израненный волками, и прирезал несчастное животное, оборвав агонию и, конечно, чтобы сохранить мясо. Оленья туша была тут же в зале. Я из любопытства осмотрел ее до начала разбирательства и, слушая оправдания, знал, что подсудимый говорил правду. Олень был, действительно, сильно изгрызен волчьими клыками. Дело меня не сильно занимало: я считал решение очевидным. Но когда сэр Гай отмел все оправдания и приговорил несчастного парня к отсечению руки, я не поверил своим ушам и вмешался. Подтащил тушу оленя к Гисборну, призвал одного из лесничих, чтобы тот подтвердил, что животное было обречено.

– И что было дальше? – затаив дыхание, спросила Клэренс.

– Лесничий поручился в том, что олень не выжил бы с такими ранами, сэр Гай отменил приговор и приказал освободить подсудимого, – ответил Статли.

– Нет, – покачала головой Клэренс, не сводя с него глаз, – что было дальше с тобой? Ты ведь сказал, что это был последний день твоей службы у сэра Рейнолда.

По лицу Статли пробежала тень, он невольно провел ладонью по узкому шраму, пересекавшему всю щеку, и усмехнулся:

– Со мной? Я узнал, что ждет того, кто посмеет вмешаться в правосудие, если его творит Гай Гисборн. Он приказал мне остаться, и когда в зале были только он, я и несколько ратников, велел подойти к нему. Я, конечно, ожидал выговора за непрошеное заступничество, но и только. Но Гисборн не сказал мне ни слова. Он молча изо всей силы ударил меня по лицу рукой в латной рукавице – я упал, не устояв на ногах.

– Этот шрам – след того удара? – болезненно поморщилась Клэренс и осторожно провела кончиками пальцев по щеке Статли.

– Да, остался на память о сэре Гае, – ответил Статли, и его глаза жестко прищурились.

– А потом?

– А потом он приказал ратникам избить меня и повесить за городской стеной.

– И они послушались его?

– А куда бы они делись! – пожал плечами Статли. – Конечно, послушались.

– Но ведь они были твоими товарищами! Ты несколько лет прожил среди них! – с возмущением воскликнула Клэренс.

– Моя участь была решена на их глазах, и они не хотели ее разделить вместе со мной, отказавшись повиноваться Гисборну, – нахмурился Статли. – Поэтому они постарались проявить усердие и избили меня до беспамятства. Я пришел в себя только на следующий день, обнаружив, что нахожусь в незнакомом доме, а рядом увидел молодую светловолосую женщину. Это была Элизабет, дом оказался домом Робина, а сам я узнал, что попал в Локсли, о котором до тех пор ни разу не слышал.

– Как же тебе удалось избежать смерти? – тихо спросила Клэренс, глядя на Статли так, словно все, о чем он рассказывал, происходило на днях, а не несколько лет назад.

– По счастливой для меня случайности твои братья повстречали ратников, которые волокли меня к виселице, и выкупили у них мою жизнь.

– Почему они вступились за тебя? Ведь они не могли не понять по твоей одежде, что ты служишь шерифу Ноттингемшира!

Статли рассмеялся в ответ.

– Клэр, ты же знаешь своих братьев! Когда я задал им тот же вопрос, Робин ответил, что ему стало интересно, что должен был совершить ноттингемский ратник, чтобы угодить на виселицу! Но поскольку те, кто тащил меня, отказались удовлетворить его любопытство, ему пришлось предложить им деньги в обмен на мою жизнь, чтобы спросить уже меня самого. А Вилл сказал, что ему захотелось узнать, как дорого стоит жизнь ратника шерифа.

Посмотрев на притихшую Клэренс, Статли ласково усмехнулся и сказал:

– Твои братья пожалели меня и решили избавить от смерти, подумав, что я должен чем-то отличаться от других слуг шерифа, раз уж меня собирались казнить. Робин выслушал мою историю и предложил мне остаться вместе с ним в Локсли. Я, конечно, согласился, сказав, что служить Рочестерам – честь для меня.

– Он сразу открыл тебе, кто он? – удивилась Клэренс, зная об осторожности Робина.

– Нет, но мне доводилось видеть графа Альрика, а Робин так похож на отца, что мне не пришлось долго гадать, кому я обязан жизнью. Я остался в Локсли, и мы сдружились с Робином и Виллом, но довольно скоро Робину нанес очередной визит Гай Гисборн. Едва ли он успел меня забыть – Гисборн редко что забывает! Я решил покинуть Локсли. Робин пытался отговорить меня, но я стоял на своем, не желая отплатить ему за спасение тем, что подвергну его жизнь опасности. Ведь Робин обязательно воспрепятствовал бы попытке сэра Гая истребовать меня в Ноттингем, а Гисборн бы потребовал, если бы увидел, что я остался в живых. Они все равно не удержались от открытой вражды, так что я лишь отдалил наступление неизбежных событий. Робин снабдил меня лошадью, оружием, деньгами, и мы попрощались.

– Куда же ты отправился?

– На Север. Решил поступить на службу к кому-нибудь из лордов Пограничья. Но когда я проезжал через Шервуд, на меня напала ватага объявленных вне закона и укрывавшихся в лесу людей. Они попытались отобрать у меня коня и деньги, а когда я их без особого труда разогнал, прониклись ко мне уважением за легкость, с которой я отбил нападение, и предложили присоединиться к ним. Я согласился. Мне было все равно, где искать пристанище, но я всем сердцем не хотел далеко уезжать от Локсли. Появление в нем сэра Гая меня тревожило. Я кожей ощущал опасность для Робина и решил быть неподалеку, чтобы наблюдать, как будут развиваться события. И не ошибся: всего через пару месяцев между Робином и Гисборном что-то произошло. Сэр Гай пригласил Робина в очередной раз на конную прогулку, а на самом деле устроил на него засаду. Я еще до рассвета узнал, что недалеко от Локсли в лесу объявились вооруженные люди, и стал наблюдать за ними. Они явно что-то затевали, но не хотели быть обнаруженными. Вскоре появились Робин и Гисборн. Они о чем-то разговаривали, довольно жарко, потом сэр Гай как-то сник лицом, отступил от Робина и махнул рукой. И тогда те, кто укрывался, выскочили как по команде и набросились на твоего брата. Ох, Клэр, глядя на то, что потом произошло, я впервые понял, какой превосходный воин Робин! Умом я понимал это и раньше – мы же неоднократно скрещивали с ним клинки на тренировках, пока я жил в Локсли. Но в тот момент!..

Взгляд Статли выразил искреннее восхищение. Он смотрел так, словно видел сейчас как наяву то, что поразило его воображение в тот далекий день.

– Шесть наемных убийц, вооруженных мечами, и Робин, у которого из оружия при себе была только пара ножей. Его меч остался в ножнах, прикрепленных к седлу коня, а лошадей Гисборн заранее и, разумеется, с умыслом привязал поодаль. Один против шести, ножи против мечей – крайне невыгодное положение! Но Робин не дрогнул, не ждал ни секунды, атаковав первым. То, что было дальше, нельзя назвать иначе как смертельным вихрем, в котором он закружил всех шестерых. Я было рванулся помочь ему, но замер, опасаясь сбить с ритма и тем самым подставить под удар. Когда этот вихрь улегся, четверо лежали на земле убитыми. Сам Робин успел прислониться к дереву, защитив спину от удара. На нем было только два пореза – один на груди, второй на руке. Забавно, но сэр Гай, который стоял поодаль, тоже смотрел на него так, словно Робин был божеством: с немым восторгом. Но двое убийц еще были живы и подступали к твоему брату. Тут уж я не стал медлить и застрелил их из лука, после чего поспешил к Робину. Гисборн сразу узнал меня! Я хотел застрелить и его, но Робин не дал мне этого сделать.

– Почему?! – воскликнула Клэренс. – Надо было убить Гисборна! В конце концов, иной раз следует поступиться благородством! Ты должен был разубедить Робина и расправиться с Гисборном!

– Разубедить в чем-то твоего брата?! – Статли от души рассмеялся. – Попробуй как-нибудь сама, потом обменяемся впечатлениями! Но я до сих пор не уверен, Клэр, что Робином двигало благородство, хотя нас было двое, а Гисборн один и он не был готов к атаке. Ведь он не сомневался, что шесть человек справятся с одним, да еще почти безоружным! Нет, думаю, Робина удержало презрение к сэру Гаю. Тот и впрямь выглядел убогим и жалким. Робин редко ошибается, но в тот день совершил ошибку, не осознав, до какой степени Гисборн опасен. Как ядовитая змея, которая нападает даже тогда, когда ей не угрожают. Робин приказал сэру Гаю больше не попадаться ему на глаза. Тон, которым он произнес эти слова, подействовал на Гисборна, словно удар кнута. Схватившись за меч, сэр Гай бросил Робину вызов: «Сразись со мной, Рочестер, и мы выясним, кто из нас кому вправе приказывать!» Робин, оскорбительно рассмеявшись, ответил: «С чего бы ты вдруг передумал? Четверть часа назад ты отказался скрестить со мной меч, сказав, что тебе не выстоять против меня. Я не унижусь до поединка с трусом и подлецом, кем отныне тебя считаю». И Гисборн припомнил Робину эти слова, когда привел ратников сжигать Локсли. Робин предложил решить судьбу селения поединком, а сэр Гай расхохотался и спросил, что изменилось, если благороднейший граф Хантингтон соизволил снизойти к его ничтожной особе. Он с наслаждением отказал Робину, думая, что отплатил ему унижением. Но Робин лишь усмехнулся и сказал, что еще придет время, когда Гисборн будет молить его о поединке. Но сэр Гай тогда был уверен в успехе и пренебрег словами твоего брата.

– Это было потом! Вернись сейчас к тому дню, о котором начал рассказывать! – попросила Клэренс.

– Тот день? – Статли глубоко вздохнул, возвращаясь из одних воспоминаний в другие. – Я пригласил Робина в свой лагерь в Шервуде. Оценив мое ратное умение, те, к кому я примкнул, предложили мне возглавить их, и я не стал отказываться. Под моим руководством они зажили в меньшей опасности, чем без него. Ведь они не умели толком сражаться, не знали повадок ратников шерифа. Робин принял мое приглашение, и неожиданно ему понравилось в Шервуде. Он сказал, что впервые за долгие годы чувствует себя в безопасности. А я заметил, что и он у меня в лагере выглядит так естественно, словно всю жизнь провел в Шервуде.

– Робин говорил, что лес – живой. Таинственное существо, наделенное душой, сердцем и разумом, – тихо сказала Клэренс.

– В таком случае Шервуд и твой брат пришлись друг другу по сердцу, и живой дух Шервуда принял Робина, – улыбнулся Статли. – Я в шутку ответил, что если бы Робин возглавил тех, кто нашел убежище в лесу, Шервуд под его началом превратился бы в могучую силу, с которой пришлось бы считаться не только шерифу, но и самому королю. Когда же шериф и сэр Гай попытались добраться до Робина, подослав в Локсли епископа с поддельными документами на земли селения, моя шутка показалась уже не такой веселой. Прошло совсем немного времени, и она вообще перестала быть шуткой, а сделалась правдой. О том, что произошло дальше, ты, наверное, знаешь.

– Да, – кивнула Клэренс. – Об этом мне рассказывал Робин, да и не только он.

И тут ей в голову пришла неожиданная мысль. Клэренс с тревогой посмотрела на Статли:

– Какое счастье, что не все знали о том, что ты был ратником шерифа! Иначе тебя могли заподозрить в предательстве!

– В Шервуде обо мне всем все известно, – спокойно ответил он. – Так уж вышло, что ты одна, наверное, оказалась в неведении.

Услышав его ответ, Клэренс в полной мере осознала, насколько велик авторитет Статли у вольных стрелков и каким безоговорочным доверием он облечен всем воинством Шервуда. Она почувствовала гордость за него и посмотрела на Статли из-под ресниц с тайным восхищением.

– Мне осталось ответить на твой последний вопрос: не жалею ли я о том, что оказался вне закона и стал вольным стрелком, – сказал Статли, не заметив ее взгляда. – Удел вольного стрелка, конечно, нелегкий. Но сейчас он представляется мне наивысшим благом. Ведь не окажись мы с тобой оба в Шервуде, я никогда не удостоился бы твоего внимания. Ты занимала бы слишком высокое положение, чтобы я мог надеяться хотя бы на случайно брошенный тобою взгляд в мою сторону.

Они долго молчали. Клэренс была под впечатлением того, что узнала. Статли, чей облик ни в малейшей степени не утратил достоинства и уверенности, смотрел на нее, ничем не показывая напряжения, с которым он ждал ее слов. Но она молчала, и тогда он произнес, не отрывая с нее пристального взгляда:

– Я рассказал тебе всю историю моей жизни. Теперь ответь ты: после того что ты узнала обо мне, не жалеешь ли о том, что ты, дочь графа, полностью вверила себя человеку, который не знает даже имен своих родителей, не говоря уж о прочем?

Несмотря на все видимое спокойствие Статли, Клэренс прекрасно поняла, что его душой сейчас владеют волнение и тревога. И, зная в точности причину его смятения, она ответила ему таким же пристальным взглядом и тихо сказала:

– Нет. Если бы мы сейчас, а не той ночью, когда я еще не знала о тебе так много, оказались вдвоем в доме Эллен, я поступила бы так же. Я люблю тебя – такого, какой ты есть, здесь и сейчас. И всегда буду любить.

Напряжение оставило его, он улыбнулся, и она ласково провела рукой по его темным волосам.

– Я люблю тебя, голубка, – тихо и просто сказал Статли. – Полюбил тебя, едва увидел. Помнишь, как ты бросилась вон из собора, едва завидев наши зеленые куртки, не узнав Робина?

– Да, помню, – улыбнулась Клэренс, – и тебя я запомнила тоже. Ты стоял рядом с Джоном и посмеивался надо мной. Я часто думала о тебе, Вилли. Всякий раз, когда мне случалось увидеть тебя, я потом вспоминала каждый твой взгляд, каждое сказанное тобой слово и пыталась понять: нравлюсь я тебе или выдаю свои мечты за реальность.

– Нравишься ли ты мне! – выдохнул Статли, привлекая ее к себе. – Я готов отдать жизнь за тебя, Клэр!

Не в силах устоять перед страстью, толкавшей их в объятия друг другу, да и не слишком противясь ей, Статли и Клэренс принялись целоваться до сладкой боли в губах. Потом она забралась под плащ и закрыла глаза, склонив голову ему на плечо, трепеща от нежной силы обнимавшей ее руки.

– Утром после нашей с тобой первой ночи меня настолько переполняло волнение и счастье, так хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что я чувствовала!..

– И ты во всем призналась Робину? – улыбнулся Статли, вспомнив о разговоре с лордом Шервуда в тот же день.

– Что ты! – испуганно воскликнула Клэренс. – Я до сих пор не знаю, о чем в точности догадывается Робин, а спросить его никогда не отважусь. Мне «посчастливилось» налететь на него и Вилла, едва я приехала домой, и они оба так на меня посмотрели, что чуть дырки на моем плаще не прожгли! Нет, я нашла Марианну, только ей ни о чем не понадобилось рассказывать: она все поняла, лишь взглянув на меня. Она тоже выглядела такой счастливой в тот день! Позволила мне послушать, как в ней толкается ребенок. И я тогда подумала, что тоже хочу вот так однажды почувствовать под сердцем твоего сына. Ах, Вилл, как же мы обе были счастливы тем утром! Если бы мы знали, чем закончится этот день!

Она горестно вздохнула, и Статли успокаивающе погладил ее по голове.

– Как здоровье Марианны? – спросил он после недолгого молчания.

– Ей лучше. Робин сотворил какую-то новую мазь, и рубцы заживают так быстро, что глазам трудно поверить. Ожоги – те вообще почти сошли. Но она, конечно, еще очень слаба, и он не разрешает ей вставать с постели.

– Она сильно горюет о ребенке?

Клэренс выпрямилась, отводя с лица полу плаща, и огорченно развела руками в ответ:

– По ней ведь не поймешь, если она сама не захочет сказать. Всегда спокойна, всегда улыбается. Но я уверена, что горюет, и сильно. Она так ждала этого ребенка, что не может не горевать!

– А Робин?

– Точно такой же: улыбчивый и спокойный. Только ему в глаза лишний раз смотреть опасаешься. В них иногда мелькает такое пламя, что боишься ненароком обжечься. Но ни слова о том, что произошло. Может быть, они с Марианной и говорят о случившемся, но лишь тогда, когда их никто не может слышать. Для всех остальных – улыбки, ровный голос, разговор о чем угодно, только не о том дне. Такое чувство, что они условились молчать о своем несчастье, и, может быть, даже между собой.

– Что ж, это их право, – вздохнул Статли, – но они справятся с горем, помогут друг другу. За твоего старшего брата я опасаюсь больше. Три дня назад я зазвал его в гости и, признаюсь честно, постарался напоить, чтобы он немного расслабился. А то в нем ощущалось такое напряжение, которого и сталь не выдерживает.

– Получилось? – фыркнула Клэренс.

Статли не поддержал ее смеха. Его лицо стало совсем мрачным, и он хмуро усмехнулся:

– Настолько получилось, что я сам испугался. Никогда Вилла не видел подобным… Он так рыдал, что у него едва грудь не разорвалась! Когда он рассказал мне обо всем, что им с Марианной довелось пережить, я не понимаю, как ему вообще удавалось все эти дни сохранять спокойное выражение лица и даже смеяться, тая в душе такой подспудный огонь. Сознавать, что ты сам пренебрег осторожностью и привез любимую женщину прямо в руки смертельному врагу, а потом еще и смотреть, как она заходится от боли под пытками!.. Наверное, никто, кроме Вилла, после такого не смог бы остаться в здравом уме.

У Статли вырвалось глухое проклятье. Клэренс удивленно вскинула брови.

– Постой! Что ты сейчас сказал? Вилл любит Марианну? Я не ослышалась?

Статли бросил на нее быстрый взгляд и, сообразив, что допустил оплошность, поморщился от досады на самого себя:

– Проговорился! То, о чем знаешь сам, кажется таким же очевидным и для остальных, а это не так. Голубка, не вздумай показать Виллу, что ты теперь тоже знаешь о его тайне. Лучше вообще забудь о том, что я сказал!

– Хорошо, – медленно проговорила Клэренс, невольно задумавшись над случайным открытием, и понимающе покачала головой: – Да, Вилл слишком горд и будет глубоко уязвлен тем, что его чувства известны другим, даже мне. В особенности мне!

– Никогда не понимал твоего отношения к нему, – признался Статли. – Чем он заслужил твою нелюбовь?

Клэренс ответила, постаравшись быть предельно честной в словах и справедливой к старшему из братьев:

– Мне как-то с детства передалось отношение к нему Эдрика. Отец одинаково любил и Робина, и Вилла, а Эдрик был безоговорочно предан только Робину и всегда видел в Вилле его соперника. И я, сколько себя помню, предпочитала общество Робина. Он ведь такой живой, веселый, яркий. Возле него меня всегда охватывало ощущение праздника, солнечного дня в самую ненастную погоду. Вилл был его противоположностью: замкнутый, сдержанный, подчас язвительный и колючий. Перед поездкой отца в Лондон, из которой он не вернулся, Вилл поссорился с ним и покинул Веардрун. Отец был так огорчен этой размолвкой, что я прониклась к Виллу уже собственной неприязнью. Потом, когда мы все поселились в Локсли, Вилл решил жениться на Элизабет. Ее отец сказал, что отдаст Лиз ему в жены, только если Робин даст согласие на этот брак.

– Отец Элизабет сомневался в том, что Робин согласится?

Клэренс пожала плечами:

– Вилл – сын графа, Элизабет – дочь йомена. Откуда ее отцу знать, как Робин отнесется к такому неравному браку? Он сказал, что если Робин скажет хоть слово против, то свадьбы не будет. Внука он прокормит сам, а Вилла больше и близко не подпустит к дочери. Вилл пошел к нам поговорить с Робином, но наткнулся на Эдрика. Тот уже знал, зачем Виллу понадобился Робин, и караулил его у дверей нашего дома: мать Элизабет успела разнести по всему селению весть о желании Вилла взять ее дочь в жены, и до Эдрика она дошла раньше, чем Вилл до Робина. Он попытался отговорить Вилла, напомнил ему, что Вилл из графского рода, но тот ответил, что обязан жениться, раз Элизабет ждет от него ребенка. Эдрик в сердцах сказал, что если Вилл собирается жениться на всех, кто от него забеременеет, тогда ему лучше сразу отправиться к сарацинам, принять их веру и завести гарем. Вилл лишь рассмеялся, и тогда Эдрик намекнул ему на то, что еще неизвестно, только ли с Виллом Элизабет была так уступчива, и едва ли Вилл может быть уверен, что ребенок от него. И вот тут началось! Вилл выхватил у Эдрика из ножен меч, Эдрик схватился за нож, Эллен крикнула, чтобы я со всех ног бежала за Робином, и если бы Робин их не разнял, неизвестно, чем бы все закончилось. Робин выслушал их обоих и, несмотря на негодование Эдрика, разрешил Виллу жениться на Элизабет. В день свадьбы Вилла и Элизабет Эдрик забрал Тиль и уехал в Маласэт, сказав, что раз Робин достаточно взрослый, чтобы не прислушиваться к нему, то Эдрику больше нет необходимости оставаться в Локсли. Он, конечно, очень надеялся, что Робин станет его отговаривать, но брат спокойно дал ему разрешение на отъезд. Только спокойствие было напускным. Я знаю, как Робин переживал размолвку с Эдриком – ничуть не меньше, чем в свое время отец переживал ссору с Виллом. Эдрик два года не давал о себе знать. Вилл пытался выступить посредником между ним и Робином, но тот прогнал Вилла, не пустив на порог дома, – мне потом Тиль рассказывала.

– И ты рассердилась на Вилла еще больше, – понимающе усмехнулся Статли.

– Конечно! Сначала отец, потом Эдрик, и каждый раз камень преткновения – Вилл. Правда, позже у нас с ним немного наладились отношения: мы сошлись в одинаковом отношении к женитьбе Робина на Мартине. Я даже собиралась перебраться к Виллу с Элизабет, если бы это случилось. Но Робин не женился на Мартине, а потом отослал меня из Локсли, едва в селении появился Гай Гисборн. Когда же я вернулась вместе с Марианной из обители и снова встретила братьев, Вилл опять стал угрюмым и язвительным. Он сильно переменился и совсем не вызывал у меня приязни, да и не стремился ее вызвать. Чем больнее я пыталась задеть его, тем больше его забавляла моя нелюбовь к нему, а я злилась за это на него еще сильнее. Потом я поняла, что это смерть Элизабет на него так подействовала, но было уже поздно. Отношения между нами разладились окончательно, и никто из нас не стремился хоть немного сблизиться. Мы и разговаривали друг с другом вежливо только ради Робина.

– Мне кажется, ты неправа, Клэр. Твой старший брат любит не только Робина, но и тебя. А то, что у него тяжелый характер, это верно. Но надежнее друга, чем он, пожелать невозможно, и я, например, горжусь, что он считает меня своим другом.

– Меня не надо убеждать в достоинствах Вилла: они мне известны. И как бы я ни относилась к нему, но в глубине души всегда уважала за твердость и прямоту. Совсем недавно Робин рассказал мне о Вилле то, что заставило меня посмотреть на него совсем иными глазами, – сказала Клэренс и грустно вздохнула. – Ох, как же ему не повезло! Из всех женщин полюбил ту, на которую даже глаза поднимать не имеет права!