В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 2. Обвал
На улице было светлее, чем в зассаном парадном, я каждый раз удивлялся, входя, как люди ссут на мрамор? Вот как им хватает мразности, чтобы при статуях доставать члены и орошать пивной мочой узорные мраморные полы и ступени? Говорила ли во мне привитая мамой придирчивая чистоплотность, когда мне с самых сопливых лет на каждом шагу напоминали, что не надо пачкать, сдвигать с мест, ронять и тем более ломать, хотя у нас не было и близко такой красоты…
Да, на улице было славно, воздух весенний, запах воды… Я добрёл до набережной, Серёга снимал комнату во дворах недалеко от набережной Фонтанки, я остановился, опираясь локтями на парапет. Мимо протарахтел запоздалый речной трамвайчик, сейчас их становится всё больше. А когда-то я говорил Тане, беременной от другого, что я готов на всё, даже работать матросом на таком вот трамвайчике. Да, я всегда был готов на всё, только чтобы быть с ней. А сейчас нализался… сейчас, когда она ждёт меня в этом «Англетере», я так нарезался, что могу только стоять и смотреть на воду, плескающуюся внизу, похожую на чернила…
Вода в Неве похожа на чернила,
Когда в ней отразится ночь.
Чернилами напишут всё сначала,
Когда нам говорить уже невмочь.
Когда осветит небо солнце,
В воде увидим отраженья наших лиц,
Забот, трудов, побед и бед,
Но ночью – только звёзды и небо без границ…
Не говори, что ты не можешь,
Не говори, что не резон,
Струится время через
Нас, сердца и мысли побросав в агон.
Мы время возвращать не станем,
Нам прошлое не улыбается ничем,
И мы увидим, что чернила ночи нарисуют
Нам свой ковчег…
Как идти такому пьяному к Тане? Как не пойти? Но ввалиться пьяным и грязным в «Англетер» с Серёгиного дивана, от которого если не забеременеть, то триппером точно можно заразиться?
Нет… я развернулся и пошёл домой к Рите. Даже если она снова будет плакать, или ругать меня, я хотя бы просто просплюсь…
И проспался… Когда я, наконец, проснулся, то сквозь жар во рту и сердцебиение, услышал голоса, мне казалось на мне мотоциклетный шлем, а это какие-то мотороллеры стрекочут рядом со мной. Ох… попить бы… Ведь не догадается никто воды возле тахты поставить…
Я повернулся, на мне одеяло и почему-то кажется, что оно мерзко пахнет, но, наверное, это я мерзко пахну… На мне была футболка, но задница абсолютно голая, ни джинсов, ни трусов, даже носков на мне не было, как-то странно я разделся…
– Вот… проснулся… – проговорил ещё невидимый Ритин голос. Спрашивается, зачем комментировать?
Я отбросил одеяло, вставая, глядя мутным взглядом вокруг себя в поисках штанов, ведь если так раздевался, должны тут где-то быть…
– Ох! Да ты что, Владимир!? – послышался двойной возглас ужаса моих родителей, мамин так даже на визг сорвался.
Я постарался, наконец, полностью разлепить глаза. О, Боже, за столом сидели мама и папа, Рита тоже, все раскрыв рты, воображаю их ужас, потому что мало того, что я был довольно грязен, лохмат и небрит, даже самому себе вонял перегаром, так ещё с ничем не прикрытой нижней частью тела, где красовался стоящий во всю молодую мощь мой изрядно стёртый за прошлые двое суток пенис.
– Свинья какая! – Рита бросилась ко мне с каким-то колючим пледом, куда портки-то делись?! – Вот видите, как он… пьянствует, шляется… а позавчера заявил, что уходит… потом явился под утро вот в таком виде и…
– Рита! – тихо прорычал я, потому что охрип. – Ты что мелешь-то? Штаны мои где?
– В стирке штаны! – воскликнула Рита, отходя от меня. – Вот, что у тебя в твоих штанах нашлось!
И бросила в меня комок Таниных порванных мной трусиков и колготок, сказала выбросить, я так и не стал, засунул в задний карман поглубже…
– Вы посмотрите, Никита Василич, Анна Любомировна, что он с собой носит! Как извращенец… я не удивлюсь, если они там на наркоту подсели с этим Серым!
– Владимир, посмотри на меня – строго проговорил отец, как в третьем классе, будто я опять окно соседям разбил и отцу-директору всего города стыдно за непутёвого сына.
– Пап, ты серьёзно хочешь, чтобы я щас лицом к тебе повернулся? – проговорил я.
– Не ёрничай! – строго прикрикнул отец.
– Вот видите! Грубит, хамничает! Совсем от рук отбился с музыкой этой… после концертов вообще… а уж когда уезжают из города… Я ему говорю, у нас будет ребёнок, а он – мне плевать, иди на аборт, я ухожу к другой.
– Рита?! – проговорил я, изумляясь.
– Владимир! Посмотри на меня! – опять повторил отец.
– Сынок, как же так? – заплакала мама. Господи, а я всё без штанов…
Я плюнул, отбросил проклятый плед и, подойдя к шкафу, достал джинсы, слава Богу, джинсов у меня пары четыре и не все они «в стирке», посмотрят на мой зад секунды четыре, небось, никто не ослепнет.
– Владимир! Бессовестный… Мы с матерью приехали, чтобы поговорить с тобой. Так не ведут себя взрослые мужчины.
Я взял со стола стоявшую там зачем-то банку с солёными огурцами и приник губами так, словно с этой солёной влагой в меня стала возвращаться жизнь и бодрость. Горлу сразу стало легче. А Рита снова выкрикивала свои обвинения, я даже не предполагал ни такого ужасного голоса у неё, ни лжи, ни приёмчиков, гадкого расчёта с которым она заставила моих родителей всё бросить и приехать.
– Денег не приносит совсем, только торчит целые дни, а то и ночи неизвестно где, на что ребёнка нам содержать?! И теперь вовсе надумал меня бросить… – Рита «зарыдала», трагически всплеснув руками и усевшись на край противной разворошённой постели, неужели я сегодня спал здесь… больше того, спал с Ритой… мерзавец и свинья, конечно…
– В постели Таней меня называет… – простенала Рита, ну договорились…
– Что?! Таней? – в ужасе воскликнула мама, выпрямляясь и сразу перестав плакать. – Это… какой ещё Таней?! Вова?!
Боже, опять «Вовой» назвала меня… мама, тебе трудно произнести на один слог больше?!
– Вова, какая Таня?! это… что такое… это та… это… – мама начала хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег. – Не может быть…
– Владимир! Мы требуем, чтобы ты немедля взялся за ум, – продолжил отец. – Бросил всю эту… ерунду, хватит подростковых бунтов, тебе двадцать четвёртый год, скоро сам станешь отцом. Сегодня же пойдём вместе, устроишься на работу, и…
Я увидел на полу всё тот же брошенный комок Таниного белья, поднял и засунул снова в карман, но уже не задний, а передний, и сделал это с видимым удовольствием, так, будто ублажаю сам себя, отец осекся сразу же, поперхнувшись своими протокольными фразами.
– Так, Рита, собери мои вещи, я через пару часов заберу. Ответ на все ваши возгласы будет таков: ни музыку, ни Таню я не брошу. «Какая Таня?», мамочка, всё та же, я довольно постоянный человек… Всё на этом, мои дорогие.
И подхватив куртку с крючка на двери, я вышел вон, даже не хлопая. Так… куда сейчас? Вымыться бы, Господи…
Я полетел к «Англетеру», но, подумав, что таким, какой я был сейчас показываться на глаза Тане не просто стыдно, мне противно на себя в отражения в лужах-то было смотреть, что там говорить, чтобы… К тому же я не пришёл на свидание к ней, больше того, я опоздал более чем на сутки. Серёге позвонить…
– О, жених?! Куда пропал-то? Таня звонила, искала тебя, дома твоя Ритузина, конечно, направила её… по известному адресу…
– Что ты сказал? – испугался я.
– Не боись, сказал, что ты пьяный спишь. В общем, она уехала, ждёт нас в Москве, дала телефоны и адрес. Квартиру нам даёт пожить пока. Человек, правда, Олейник-то наша… Собираться, однако, надо, Ленин. Я нашим сказал, автобус паковать, всю фигню…
– Слушай… к тебе можно? – взмолился я, от собственной вони меня сейчас стошнит. – Только пить не будем.
– Не будем, похмелимся и всё… а чё дома?
– Засада, что…
На это Серёга только захохотал…
Мы ехали в Москву на машине, Марк настоял, когда Володя не пришёл на следующий день, и дозвониться было нельзя, я позвонила ему домой, потому что этот номер мне дал Серёга, но его жена только услышала женский голос в трубке и вылила на мою голову такой ушат ругательств, что, впрочем, мало меня впечатлило, я сказала бы себе в сто раз больше и грубее. Поэтому я не стала дослушивать, в конце концов, мужа у неё я отнимать не собираюсь, мужа мне вполне хватает своего, но понять, что, возможно, я способствую и её благополучию, потому что заработки свои Володя принесёт в семью. Дамочка обозвала меня, в числе прочих грязных слов и проституткой, причём не один раз, чем я точно никогда не была. Я привыкла отдавать, не брать, по крайней мере, в материальном смысле…
Трудно описать, какое разочарование я испытала, когда утром, пока Марк спал, заглянула в триста четырнадцатый номер и не застала там никаких признаков Володи. Он не приходил и весь следующий день…
Когда я вернулась к нам в номер, то услышала голос Марка из гостиной:
– Что, Ромео пропал? – он вышел уже в халате и даже с мокрыми волосами. – Такие они, Ромео из прошлой жизни… В такие моменты понимаешь, что почём, да?
Он усмехнулся, впрочем, без злорадства, или же хорошо его скрыл.
– Ладно, не расстраивайся, моя киска, – Марк раскрыл мне объятия, и я не без удовольствия пришла в них. – Никуда он не делся, напился на радостях с друзьями, наверняка.
– Ты даже защищаешь его сегодня, – засмеялась я.
– Ну… я великодушен к поверженному, он косячит, мои очки растут.
– Твои очки навсегда выше всех, ты – мой муж.
– Круто… – засмеялся Марк, я ткнула его в бок кулаком, шутя. – Ах!
Постучали в дверь.
– Это завтрак привезли, – сказал Марк.
Будто ничего не произошло, будто ничего не было, ни вечера, ни ночи полных безумия, будто всё так, как два дня назад. И ничто в самом Марке не напоминало о том, каким он был ещё несколько часов тому. Вдруг кое-что кольнуло меня.
– Марк… а откуда ты узнал, что Володя музыкант?
– Ты зовёшь его Володя? – усмехнулся он, отставляя чашку на блюдце из тонкого белого фарфора, я люблю такие. – Эти называют его Ленин. Тоже, наверное, потому что он Володя… Конечно, я узнал, кто он или ты считаешь, я должен был оставаться в неведении относительно того, с кем ты проводишь время? Я всё узнал о нём, о его группе, жене… Она в положении, между прочим, ты знала?
Я вздрогнула. Для меня это… потрясение. Никто вокруг меня давно не рожал детей, девчонки, наши сокурсницы выходили замуж и даже разводились, но ни у кого не рождались дети. Я как-то забыла о том, что у людей бывают дети… Я заставила себя забыть об этом… У Володи и какой-то женщины будет ребёнок…
– Ты не знала? – я чувствовала, как Марк смотрит на меня. – Он, возможно, тоже не знает ещё. А может, и знает… Срок совсем небольшой, я не разбираюсь, но… она даже на учёт ещё не встала, это тебе о чём-нибудь говорит?
– Не надо… – проговорила я.
– Больно? – спросил Марк, продолжая смотреть на меня.
Я отвернулась, и поднялась из-за стола, потому что мне не хотелось, чтобы он видел моё лицо при этом. Марк промедлил не больше нескольких секунд и подошёл ко мне.
– Танюша… ну… прости, я… я от ревности. Ты… я никогда не думал, что…что ты сделаешь больно мне.
– Прости… я уже говорила.
– Ты прости. Правда, прости меня, я… буду… деликатнее с тобой. Обещаю.
Он обнял меня, притянув к себе, мне кажется, он обнимает меня как-то иначе сегодня, или это потому, что всё изменилось между нами?..
– Танюша…
Руками по плечам, по шее, кончиками пальцев.
– Ты… не ненавидишь меня? – прошептал Марк мне на волосы, куда-то в висок.
– Нет… нет… ты же… не виноват.
– Я не об этом… – выдохнул он. – Я не о твоём… не о твоём Ромео… Таня… я о нас…
– Нет, я не ненавижу тебя… нет… – сказала я вполне искренне.
– И любишь меня по-прежнему?
– Да.
– Ты… скажи, – прошептал он, весь горячея.
– Я люблю тебя, Марк, – сказала я, мне легко говорить это, я не лгу, лгать было бы невозможно, просто я знаю, как много значений у этого слова. Я люблю даже неведомую мне жену Володи, которая сделает его отцом, потому что я этого счастья подарить неспособна…
Марк выдохнул горячо, обжигая мне кожу, целуя волосы, шею.
– Ты…
Как Платон говорит, Марк «слишком любит» меня…
– Ты можешь трахнуть меня? – прошептал Марк.
– Что? – вот вам «здрасьте», кто говорит о высоком в этом мире, Господи…
Я повернулась к нему.
– Ты меня, не я? Ну… как вы, женщины, это делаете… ну, быть сверху. Я хочу видеть, что ты тоже меня хочешь. Что не я беру, а ты? Что ты тоже берёшь меня. Смотреть и видеть…
…Почему Марку захотелось ехать на машине, я не сразу поняла, я не люблю наземный транспорт, если можно куда-то долететь за час-другой, зачем шесть часов трястись по дороге? Мало того, что он вынудил, уговорил меня уехать, потому что дела были окончены, а Володя пропал куда-то, и…
– …дожидаться Ромео, сидя на месте довольно глупо, ты же позвала его в Москву? Вот и приедет…
– Чего ждать, пока его жена прибежит тебе выцарапывать глаза?
– Танюша, пусть он сам поймёт, что ему нужно, – явно намекая, что Володя может одуматься и вернуться в семью.
– Да он из семьи и не уходит, – парировала я. – Я этого не прошу и не хочу.
На это Марк смеялся без искорок веселья в глазах.
– Не хочешь… а если бы он позвал тебя, бросила бы меня в один миг?
– Никто меня не зовёт.
– Ты обещала меня не бросать.
– Я и не думала.
– Обещай, что не бросишь меня, даже если он будет просить быть с ним. Не делай меня ненужной вещью… я не хочу опять оказаться использованным.
– Господи, кто тебя использует?!
– Так используй! Все мои возможности используй, какого лешего ты все делаешь сама?! Кому ты пытаешься доказать, что ты сама можешь?
– Тому, кто отправил меня сюда, – сказала я.
– Отправил… Богу?! И… ты думаешь, Он видит?
– Конечно… – улыбнулась я. – Бог всё видит.
Марк долго смотрел на меня, не зная, как воспринимать мои слова, как шутку, стёб или всерьёз, потом провёл по волосам, ероша их в белокурые вихры, хотя до этого они лежали намного спокойнее.
– Ну и пусть смотрит. Меня он тоже видит, вот и позволь мне быть самым лучшим мужем и всё делать для тебя.
В общем, бесконечные уговоры подействовали, и мы уехали. Но не на самолёте и даже не на поезде, мы поехали на машине. Причём это оказался какой-то тяжёлый чёрный автомобиль, с просторным салоном, обитым деревом и серой кожей.
– Марковкин, почему на машине? Полетели бы на самолёте, – проговорила я, когда поняла, что это не до аэропорта, а до самой Москвы.
– Такие авто только в Кремле ещё.
– Да плевать, хоть в Версале… на чёрта это надо пять часов в пути?! – сказала я, глядя как грузят наши сумки в багажник.
– Если учесть ожидание в аэропорту, дорогу до и после, выйдут те же пять часов… Не капризничай, тебе понравится, – улыбнулся Марк. – Во всяком случае, я буду очень стараться.
И вдруг понизил голос, наклоняясь ближе ко мне.
– Да, пока… не сели. Мне нужно, чтобы ты пошла со мной на встречу с этим самым майором фээсбэшным.
– Зачем? – я посмотрела на него, он часто брал меня на встречи с какими-то людьми и всегда с разными целями, только одно объединяло все эти наши совместные походы, он всегда просил приглядеться к людям, лгут или нет.
– Красивая женщина рассеивает внимание, пусть глазеет, а ты внимательно слушай и смотри и мне подсказывай, как быть.
И как подсказывать мы тоже с ним давно научились, он отлично читал мои мысли по моему лицу и глазам.
– Как скажешь, дорогой.
Петербург загорался огнями, я никогда не останавливалась в моей здешней квартире, потому что её надо было ремонтировать, а у меня до сих пор не доходили руки, да и денег на это требовалось изрядно, а свободных как всегда было в обрез. В Питер мы приезжали с Марком не впервые, в этот раз его дела, и мои съёмки, к тому же посмотрели новую постановку в Мариинке, о которой так много говорила Катя, которая всегда следила за театральной жизнью обеих столиц. Надо будет подарить ей и Ванюшке билеты.
Вот о чём я думала, пока мы выезжали из города, глядя на огни, улицы… как я могла думать, что так много изменится всего за неделю…
– Поцелуй меня? – сказал Марк, который только что, кажется, смотрел на улицу.
– Что?
– Поцелуй меня, – Марк повернулся ко мне, придвигаясь по широкому дивану.
– Да… ты что… здесь?
– А ты не волнуйся об этом.
Марк нажал какую-то невидимую мне кнопку, и между нами и водителем поднялась стенка.
– Ну почему ты такой?
– Какой? Озабоченный? – засмеялся Марк, притягивая меня к себе. – Ну надо когда-то стать озабоченным…
Ох, Марк… «обещаю не приставать», ну конечно… таяло у меня в голове, когда я задрёмывала, а Марк вышел, потому что остановились на несколько минут. И слышала, как водитель спросил его.
– Молодожёны?
– А?.. да. Да, – ответил Марк, в его голосе я услышала улыбку.
– Поздравляю, – сказал шофер. – Очень красивая девушка.
Я даже представляю, какое лицо сейчас у Марка…
Глава 4. Свобода
Таня поселила нас в большой трёхкомнатной квартире на Садовом кольце.
– Ребят, тут не прекрасно, конечно, честно говоря, за пять лет я так и не удосужилась тут ничего поменять…но… спать есть на чём, вода, газ, всё работает.
– Ты шутишь щас, я не понял? Да это хоромы! А, ребят? – сказал Серёга, восхищённо оглядывая комнаты. – Представляю, в каком дворце ты живёшь, если эта для тебя «не прекрасно».
– Да нет, у нас примерно такая же и, кстати, недалеко, – сказала Таня, улыбаясь. – Вот только инструменты ваши и… Но я найду для вас базу, сейчас праздники, дачи… а там… мне помогут.
– Кто? – спросил я, кладя кофр с гитарой на диван в большой гостиной. – Смотрите, не сядьте никто… Кто поможет тебе?
– Какая разница? У меня много знакомых… – немного растерялась Таня, и я понял, что правильно почувствовал, это её муж поможет ей с нами.
– Чё ты пристал? – вмешался Серёга. – Тебе что-то не нравится?
– Да, мне не нравится…
– Ты опупел, принц Кировский? Тань, ты не слушай его, мы пять лет с ним в таких гадюшниках провели, что вот это не просто хоромы, это какое-то благословение Небес, а не жилище. Это вон, Вилор с Мэри природные жители Северной столицы, а мы-то с Володькой хуже бомжей помойных, как прописала нас Оглоедка в своей дворницкой, где и общага для таких как мы была у неё, и публичный дом и рюмочная, так мы до сих пор там и числимся. А ты… муж богатый?
– Богатый, – сказала Таня.
– Да мы видели у Кировского, – вставила Мэри. – И машина такая ф-ш-ф-ш, как вы так удачно замуж выходите, меня никто не берёт.
– На эту квартиру я сама заработала, – сказала Таня, улыбнувшись обезоруживающе. – Летом 91-го, за два месяца.
Мы с изумлением воззрились на неё всё втроём.
– Это-а… как?
– Тогда стоило недорого, не то, что после… всего десять тысяч мне обошлось. А заработала я почти семьдесят. Правда, через Внешторгбанк долго пришлось бы ждать, но… тут вы правы, муж помог, вернее, свекровь. Вот я и…
– И… как ты зарабатывала? Ты… что…. – проговорила Мэри, как-то даже бледнея.
– Что-то я не понял…. – Вилор растерянно опустился на скрипнувший венский стул.
А Таня рассказала чуть-чуть улыбаясь.
– Контракт, правда, пробный тогда со мной заключило агентство, очень крупное западное. На сезон и фотосъёмки. Вот и… Из двадцати четырёх часов в сутках если часов пять спишь, это отлично, остальное добираешь в автобусах, на гриме, вместо обедов… В квартире вроде этой могло человек сорок жить, представьте, и переезды, беготня, я не помнила, когда просыпалась, где я, ни разу за эти восемь недель. Так что… думаю, шлюхам легче даже…
Мы замерли и смотрели на неё, роскошную московскую фифочку в жёлтом шёлковом платье сегодня в каких-то умопомрачительных цветочках, нашитые поверх ткани, будто они растут на ней, как на поляне, шёлк тонкий, прозрачный на рукавах и плечах, пуговки на груди… Мы думали всё немножечко не так у этих моделей…
– А если действительно оказалось бы, что я этим местом заработала, что подняли бы щас сумки и назад в свой автобус? Сегодня деньги вам пахнут? – спросила Таня.
– Ну… Тань, скажу тебе честно, – проговорил Серёга, поднимая круглые брови. – Если они твоим этим местом пахнут, то я очень даже согласный.
Таня прыснула:
– Дурила!
Захохотали все.
– Володьку-то из дома за твои трусы выгнали, – хохоча, воскликнул Серёга, вот язык-то, как помело, хоть не говори ничего, Таня и так в глаза прямо не смотрит мне.
– Как это… – Таня посмотрела на меня.
– Не бери в голову, – сказал я. – Я разберусь.
– Разберись, пожалуйста.
Таня положила ключи на стол.
– Ладно, располагайтесь, ребят, отдыхайте с дороги, вечером созвонимся.
И направилась в переднюю. Серёга толкнул меня в бок.
– Ты чё встал-то? – прошептал он, хотя дверь в передней уже щёлкнула. – Гони за ней, ты мужа этого видал, как картинка в завидном журнале, будешь ворон считать, думаешь, её детский интерес к тебе долго продлится?
– Да, я бы от такого как её Лиргамир на тебя охламона рыжего патлатого сроду смотреть не стала бы, – цыкнула Мэри.
– Да ладно, там husband тоже рыжий белобрысый, – сказал Вилор.
– А ты чё, разглядел?..
Я погнался за Таней, вовсе не потому, что они все говорили это. Но она восприняла иначе. Услышав, что я несусь сзади, обернулась.
– Ты что, Володя, забыл что-то?
Мы были на улице, на Садовом кольце, и мне казалось, стоим внутри большого сосуда, он гудит пульсом города. Огромного сильного города. Люди обтекали нас как незначительное препятствие.
– Что случилось, Таня?.. ты… из-за того, что я не пришёл тогда? Что… понимаешь, я домой поехал, Рите всё сказать, а она… сказала, что беременна. Я… мне так тошно стало… вроде радость, а… словом, напились мы с Серёгой, как…
– Ты… алкоголик?
– А?.. да… не без этого…
– А я не пью, – почему-то сказала Таня. – Пошли?
Куда «пошли» и зачем, мне было всё равно, пусть бы она отвела меня хоть до Москва-реки и с берега бросила, что в Мавзолей, Ленина изображать, не зря я его тёзка теперь. Но нет, мы прошли пару домов, и она показала на арку, ведущую во двор.
– Вот там наш дом, в глубине – сказала она, но мы пошли дальше, скоро зашли в соседнюю арку, не доходя до театра, и пошли дворами куда-то.
– Ты… счастлива с ним? – спросил я.
– Да, – сказала Таня.
Я остановился.
– Почему?.. ты… поэтому не хочешь… быть со мной, даже со мной говорить? Даже смотреть на меня! Таня… да остановись!
– Остановиться? Зачем, Володя? – она взглянула на меня, глаза тёмные, ни тебе проблеска синего неба, осенняя тёмная вода, а вокруг-то май, Таня! Таня… – Почему ты ушёл из дома? От жены, от ребёнка? Почему ты так сделал? Тебе непременно нужно вернуться.
– Я не могу этого сделать.
– Ты не можешь этого не сделать, там твоя семья. И они не виноваты, что ты… особенный человек, которому мало просто хорошего. Мы… «мы в ответе за тех, кого приручили».
– Ты Лиргамира приручила?
Таня отвернулась, качнув головой.
– Нет, это… другое.
Мы сели на какой-то троллейбус.
– Куда мы едем? – спросил я, опомнившись.
– Покажу тебе кое-что. Потому что ты… как будто мы все ещё в девятом классе – вздохнула Таня, оплачивая проезд за меня и за себя.
– А для меня ничего не изменилось.
– А для меня изменилось.
– А мне казалось, что… четыре дня назад ты…
– Четыре дня назад мы оба были в ослеплении… И… я не знала, что ты станешь отцом вот-вот. Ты… сам знал?
– Не знал. Но… это ничего не изменило бы. И не изменило…
– Это меняет очень многое.
Я опустил руки. Мы сидели рядом в полупустом троллейбусе, подрагивая и покачиваясь от его движения.
– Я не отказываюсь от отцовства, только… я не хочу жить во лжи, притворяться, чтобы мой ребёнок вырос и понял, что мать и отец друг друга ненавидят.
– Зачем же ты женился, обещал?
– Рита тоже обещала… но не исполнила. Вернее. Исполняла, пока хотела, пока всё строилось так, как она вообразила себе… а… это всё ложь, Танюша… А я не хотел лгать. И не стану.
Она взглянула на меня коротко, и что-то промелькнуло в её взгляде, как лучик.
Мы вышли из троллейбуса и опять какими-то дворами прошли на маленькую улицу, остановились перед старинным двухэтажным домом. Таня открыла дверь, и мы оказались в тёмной передней уже пахнущей красками и скипидаром.
– Что это? Мастерская?
– Да.
– Твоя?
– Нет, – Таня покачала головой.
Мы вошли, обширное помещение, два этажа вместе, окна сплошь занимают стену с одной стороны, слева от входа – антресоль, там я увидел кровать, книжные полки, полки внизу и с книгами, и с какими-то коробочками, баночками, тюбиками, кистями, чуть за углом внизу подобие кухни. Но главное, здесь по всему помещению множество полотен, законченных и не совсем, мольберт один очень большой, и пара поменьше, на всех этих полотнах Таня… столько её, я не знаю, только в моих снах её больше.