Аничкина иколе. Приключения Руднева

Глава 1

Леночка виртуозно умела притворяться спящей. Этот свой навык она оттачивала все три года, проведенные в Аничкиной иколе́1, и теперь в полной мере достигла истинного совершенства в искусстве обмана.

Леночка замерла под худым одеялом, расслабила лицо и выровняла дыхание.

Как и следовало ожидать, Грымза прошла мимо, ничего не заметив.

Следующий обход должен был произойти лишь в два пополуночи, а значит, у Леночки было целых сто двадцать минут времени. Дивного, драгоценного времени, свободного от бесконечного надзора и муштры! Её личного времени! И уж она, Леночка Блохина, точно не потратит ни мгновения этого времени понапрасну!

Леночка села на койке, наскоро натянула кофту, уже слегка узкую ей в груди и плечах, но уж очень любимую, связанную для неё заботливыми руками подслеповатой старенькой няни, спустила ноги на каменный пол, который, как всегда, в первый момент показался таким обжигающе холодным, что аж пальцы занемели, и словно малый зверёк, напуганный хищной ночной птицей, беззвучно и стремительно кинулась через весь дортуар к кровати своей подруги.

Леночкиной машерочкой была Натали Леман, маленькая, кругленькая, неуклюжая, с непослушными жесткими как солома темно-русыми волосами и большими карими глазами, которые за стёклами очков казались ещё больше. Натали была тихой и скромной, по любому поводу щеки её заливал яркий стыдливый румянец, а глаза наполнялись слезами; она вечно всего боялась: и мышей, и директрисы, и чертей.

Леночка же была её полной противоположностью и внешне, и по характеру. Тонкая, словно щепка, и подвижная, как ртуть, Леночка никогда ничего не боялась и непозволительно для приличной барышни редко смущалась. Её лицо было живым и открытым, зелёные, будто неспелый крыжовник, глаза смотрели смело и задорно, а дерзко вздёрнутый носик и острые скулы покрывала россыпь золотистых веснушек. Светло-рыжие волосы Леночки вились, не желая укладываться в благопристойную гладкую прическу, выбивались из-под ленты и кудрявились на висках маленькими огненными завитками.

Своекоштная2 Леночка Блохина провела в Аничкиной иколе нестерпимо долгих и нудных два года, прежде чем в её жизни появилась Натали Леман. Девочки были ровесницами, но Леман оказалась в иколе лишь в одиннадцать, так как была принята в неё на казённый кошт за государственные заслуги отца-профессора.

С появлением Натали жизнь Леночки перестала быть такой уж противной и пустой, словно кисель, что подавали воспитанницам Аничкиной иколе на обед. Бесконечные школьные дни вдруг наполнились смыслом, цветом и вкусом. И это наконец-то примирило Леночку с неизбежностью провести в этих скучных, холодных и серых стенах аж целых девять лет.

Как и следовало ожидать, Натали сладко спала, свернувшись крепким калачиком под жалким вытертым одеялом.

– Натали! – жарко зашептала Леночка на ухо подруге. – Натали! Вставай, соня! Грымза только что к себе ушла! Вставай же!

Натали заворочалась, что-то сонно пробормотала, наконец открыла близорукие глаза и принялась шарить рукой по тумбочке в поисках очков.

– Ах, как невовремя ты меня разбудила! – посетовала она подруге. – Мне снилось, будто папА и маман приехали проведать меня на Рождество Богородицы и привезли во-от такой медовый пряник, – Натали развела руки на ширину не менее локтя, показывая сколь впечатляющими были размеры приснившегося ей пряника.

– Тише, ты! – шикнула Леночка. – Других разбудишь! И всё-то тебе сласти снятся!

Надо сказать, что и самой Леночке, как, впрочем, и всем остальным вечно голодным воспитанницам, часто снились родительские гостинцы или сытные семейные ужины, но признаваться в этой своей слабости перед подругой Леночка ни за что бы не стала.

– Идём! – продолжала она тормошить сонную шерочку. – Давай, бери шаль!

Натали неуклюже выбралась из постели и, приплясывая от холода на ледяном полу, обмотала себя пуховой шалью крест-накрест через грудь, как это делают простые бабы.

Леночка нетерпеливо ухватила подругу за руку и потянула за собой.

– Давай быстрее! Через два часа нужно вернуться!

– Может, не пойдем никуда? – робко предложила Натали. – Здесь останемся. У меня в матрасе «Юлия»3 спрятана. Почитаем!

– Надоела твоя «Юлия»! Пошли лучше в кабинет биологии проберёмся! Там Михаил Петрович чучела новые привёз. Даже утконос есть! Сама видела!

От перспективы отправиться в ночи смотреть чучела Натали совсем оробела.

– Леночка, это же в учебное крыло идти надо! А что, как нас в коридорах увидят?!

– Скажем, что в уборную пошли.

– Вдвоём?

– Ну, так я скажу, что ты темноты испугалась, и что мне тебя провожать пришлось! Ты ж и впрямь боишься в потёмках одна ходить!

– Так уборные в другой стороне!

Замечание подруги было, конечно, справедливым и, в общем-то, полностью ломало конспиративную легенду Леночки, но удержать её от реализации очередной смелой идеи уже не мог никакой аргумент.

– Ой! Да не будь ты такой трусихой и занудой, Натали! Никто нас не заметит! Идём же!

Девочки прокрались в коридор, куда выходили двери дортуаров и, тихо шлепая босыми ногами по полу, побежали в сторону учебного крыла.

Им было холодно и жутковато, но надеть туфли, чтобы не так зябли ноги, они не решались, опасаясь, что кто-нибудь услышит стук их каблучков, и брать свечу, чтобы хоть немного отогнать от себя темноту, тоже не смели, зная, что и самый робкий огонёк будет непременно заметен в спящем ночном здании.

Они уже почти преодолели анфиладу жилого крыла, когда вдруг услышали торопливые шаги и приглушённые голоса.

Девочки замерли.

Скосив глаза на подругу, Леночка поняла, что та готова завизжать от ужаса. Не иначе, как суеверная Натали Леман уже представила себе, что по старому Голицынскому дворцу разгуливает какая-нибудь нежить. Леночка в такие глупости не верила, однако тоже не на шутку испугалась. Находиться среди ночи вне дортуара было одним из самых серьезных нарушений дисциплины, какое только себе можно было представить, и наказание за него ожидало воспитанниц наистрожайшее.

Леночка дёрнула за руку Натали, превратившуюся от ужаса в соляной столб, и затащила её за оконную портьеру.

– Тише! – прошептала она в самое ухо подруге. – Ни звука!

Та испуганно кивнула и зажала руками рот.

Шаги и голоса приближались. Подруги едва смели дышать. Леночке казалось, что их обязательно обнаружат по стуку её сердца, так громко и отчаянно оно колотилось.

Неизвестные вошли в галерею.

Как ни была напугана Леночка, её начало одолевать любопытство, кто же это мог разгуливать по иколе ночью? Она прислушалась, но не смогла разобрать ни слова, неизвестные говорили слишком тихо.

Леночка чуть-чуть раздвинула портьеру, игнорируя появившуюся в глазах подруги панику, приложила палец к губам и осторожно прильнула к щёлке.

По галерее шли четверо: женщина и трое мужчин. Женщина шла впереди, держа в руках свечу, и фигуры в неровном свете казались такими гротескными, что узнать их не представлялось возможным.

Следом за женщиной шёл мужчина и нес на плече что-то похожее на перекрученное одеяло. Ещё двое шли за ним и тихо переговаривались.

В этот момент напряженную тишину галереи расколол долетевший с центральной лестницы бой часов, отбивавших половину первого.

Леночка вздрогнула от неожиданности, а вконец перепуганная Натали издала тихий придушенный писк.

Один из идущих в арьергарде мужчин замер.

– Вы слышали? – спросил он.

Говорил он немного странно, с каким-то непривычным для Леночкиного слуха акцентом.

– Вам послышалось! – прошептала женщина. – Здесь никого не может быть. Все спят! Нужно спешить, господа!

Голос женщины показался Леночке знакомым, но она была слишком напугана, и это ощущение узнавания моментально рассыпалось и забылось в её голове.

Все, кроме человека с акцентом, снова поспешили вперёд, а этот последний продолжал стоять на месте, напряжено прислушиваясь.

Свеча перестала освещать его, и он стал казаться пугающей неподвижной тенью, зависшей над бликующим желтоватыми отблесками паркетом.

Незнакомец выждал ещё несколько секунд, показавшихся подругам вечностью, а потом медленно пошёл вдоль галереи.

Поравнявшись с оконным проёмом, в углу которого за портьерой прятались девочки, он снова остановился и окинул вокруг себя взглядом. В тот самый момент, когда незнакомец повернулся в сторону окна, луна пробилась из-за туч и подсветила своим тусклым и холодным светом его лицо.

Леночка похолодела и закусила кулачок, чтобы не закричать.

Перед ней было привидение! Самое что ни на есть настоящее! Неподвижное белое лицо в ореоле голубоватого сияния смотрело в её сторону темными провалами глазниц. Слава Богу, Натали не могла этого видеть из-за спины подруги!

Привидение прислушалось, потом резко повернулось и двинулось вслед за остальными.

Было слышно, как все четверо дошли до лестницы.

– В дортуар! Быстро! – Леночка схватила не помнящую себя от страха подругу за руку и хотела выдернуть из укрытия, но её остановил раздавшийся со стороны лестницы шум.

Сперва послышался резкий женский голос, казалось, он что-то встревожено спросил, потом приглушенный вопль, а после какой-то совсем странный и очень неприятный звук, будто уронили и раскололи спелую тыкву.

Теперь уж и Леночка потеряла голову от страха.

– Бежим! – взвизгнула она и помчалась через анфиладу, увлекая за собой Натали.

Девочки проскользнули в дортуар, где по-прежнему царили покой и тишина.

Леночка пихнула подругу в постель.

– Что? Что там такое было? – прерывающимся шёпотом спросила Натали.

– Ничего! Спи!

Леночка бросилась в свою койку и накрылась одеялом с головой. Её била дрожь, словно в лихорадке. Перед глазами стояло страшное белое лицо, а в ушах звучал женский возглас и странный звук, о природе которого Леночка не позволяла себе задуматься.

Она вдруг отчётливо поняла, что они с Натали стали свидетелями чего-то очень нехорошего, чего-то такого, о чём ни в коем случае нельзя никому рассказывать, особенно взрослым.

Глава 2

– Toucher! Halte! – Белецкий отступил назад. – Вы уже пятый удар пропускаете, Дмитрий Николаевич, а меня ни разу не задели! Соберитесь..! En guarde! Êtes-vous prêt?.. Allez!4

– Белецкий, ты меня загонял! – взмолился Руднев, ведя оборонительный бой и тщетно пытаясь удерживать своего противника на дальней дистанции.

– Соберитесь! – Белецкий был, как всегда, жёсток и непреклонен.

Этот высокий, худой, жилистый человек со строгим аскетичным лицом и острым взглядом зеленоватых глаз был подвижен и гибок, будто кошка. Его движения были стремительны и безукоризненно точны, и в этот раз не оставляли противнику ни единого шанса переломить ход боя.

Дмитрий Николаевич, уже смирившись с неизбежным поражением, пошел в ответную атаку, но тут же мгновенная контратака Белецкого закончилась для него очередным касанием.

– Toucher! – провозгласил Белецкий.

– Halte! – Руднев отбросил шпагу и снял маску. – Довольно на сегодня! Моё самолюбие истекает кровью! Ты насмерть пригвоздил его шестью ударами!

– Хотите реванша?

– Нет уж! В другой раз!

Фридрих Карлович Белецкий дал Рудневу первый урок фехтования, когда Дмитрию Николаевичу было всего десять лет, а самому Белецкому на тот момент едва исполнилось двадцать. С тех времён минуло почти два десятилетия, за которое Белецкий из наставника Руднева превратился в его компаньона и верного друга, а заодно в управляющего делами и личного секретаря, а сам Дмитрий Николаевич успел окончить гимназию, получить диплом юриста в Московском университете, стать известным художником, а параллельно с тем – частным консультантом при Московском уголовном сыске.

Невзирая на все эти перемены, произошедшие в жизни Руднева и Белецкого за эти годы, правила их неизменных ежедневных тренировок, среди которых достойное место занимало и фехтование, оставались незыблемыми. И хотя Дмитрий Николаевич никогда не был поклонником атлетических упражнений и не стал таковым с годами, непоколебимое упорство Белецкого в этом вопросе сделало Руднева человеком сильным и ловким, прекрасно владеющим всевозможными видами оружия.

В этот день, надо признать, тренировка у Дмитрия Николаевича совсем не задалась: не то Белецкий был особенно в ударе, не то сказалась бессонная ночь, проведенная Рудневым за работой в его художественной мастерской.

Дмитрий Николаевич Руднев писал в стиле английских прерафаэлитов, то есть, по российским меркам, легкомысленном и салонном, хотя в последнее время модном в светских кругах. Сюжеты для своих романтических творений он черпал из средневековой рыцарской поэзии и античных мифов, и героями его полотен были томные или мистические красавицы, благородные рыцари да всякого рода сказочная нежить, иная чудовищная и зловредная, а иная разгульная и жизнерадостная.

Внешне Руднев и сам походил на романтических персонажей своих картин. У него было красивое благородное лицо с точеными правильными чертами. Огромные серые глаза Руднева смотрели на мир то рассеяно и отрешенно, то вдруг взгляд их делался цепким и гипнотически проницательным. Светлые, слегка волнистые волосы цвета холодного золота Дмитрий Николаевич носил чуть длиннее, чем предписывала мода, и это придавало его облику оттенок творческой богемности. Он был ладно сложен, хотя невысок ростом и производил впечатление хрупкости. Движения его были элегантны, спокойны и неторопливы.

Дмитрий Николаевич принялся отстёгивать колет, и в этот момент в зал, постучавшись и испросив разрешения, вошёл старик-дворецкий.

– Царица небесная! – сердобольно запричитал он. – Дмитрий Николаевич, батюшка! Да энтот злодей-Белецкий совсем вас умаял..! Вот, барин, лицо-то оботрите! – старик заботливо протянул Рудневу полотенце и сердито накинулся на Белецкого. – И что вы, право, Фридрих Карлович, человека-то спозаранку да без завтрака гоняете почём зря?! Охота вам, вот себя и мучьте! А Дмитрию Николаевичу поспать бы дали! Он вон, чай, очередную шедевру всю ночь выписывал. Нет у вас, Белецкий, никакого сердца!

– Вот кто бы кроме вас, Тимофей Кондратьевич, за меня перед Белецким осмелился бы вступиться! – улыбнулся Руднев стариковскому заступничеству. – Вы там про завтрак говорили. Велите подавать.

– Это я сейчас мигом, батюшка, – отозвался Тимофей Кондратьевич, помогая Дмитрию Николаевичу снимать колет и всё еще бросая сердитые взгляды на прячущего улыбку Белецкого. – Я вас, собственно, потому осмелился потревожить, барин, что вам вестовой пакет принёс с гербовой печатью и пометками «Срочно» и «Лично в руки».

Дворецкий извлёк из бездонного кармана своей неизменной старомодной ливреи конверт, отдал Рудневу и с поклоном удалился.

– Похоже, это вам из Министерства внутренних дел прислали, – заметил Белецкий, увидев характерного двуглавого орла на сургуче.

Руднев взломал печать, вынул письмо и быстро пробежал глазами.

– Что это может означать, как думаешь? – спросил он, отдавая бумагу Белецкому.

Тот тоже прочёл и пожал плечами.

– Я так понял, Дмитрий Николаевич, вас в Петербург приглашают по какой-то секретной и чрезвычайной надобности, – невозмутимо ответил он.

В письме значилось: «Господину Рудневу Д.Н. Конфиденциально. Милостивый государь! Соблаговолите в срок, максимально возможно скорый, прибыть в столицу в связи с делом, имеющим значение чрезвычайное и относящееся к сферам высших государственных интересов. Сообщите телеграммой дату вашего выезда из Москвы. Вам будет предоставлен специальный вагон и встреча на Николаевском вокзале. Вероятность вашего отказа не рассматривается как возможная. Честь имею кланяться, действительный статский советник Алексей Петрович Ярцев, управление Особого отдела Департамента полиции министерства внутренних дел Российской империи».

– Приглашают, говоришь?.. – Дмитрий Николаевич несколько обескуражено прочёл вслух. – «Вероятность вашего отказа не рассматривается как возможная» … Хорошенькое приглашение!

Надо сказать, что Руднев никогда не состоял на государственной службе, хотя его и не раз приглашали служить в Департамент полиции, где, благодаря знатному происхождению, университетскому диплому с отличием, а главное, замечательному таланту в криминальных расследованиях, он мог бы сделать себе блистательную карьеру. Останавливали Дмитрия Николаевича два момента. Во-первых, он всё-таки считал своим основным призванием живопись, а во-вторых, очень уж он был щепетилен в своих нравственных суждениях, которые иной раз заметно расходились с правилами и нормами государственной службы, в том числе и полицейской.

Участвуя в делах сыска на правах лица неофициального, он с одной стороны был ограничен в своих полномочиях, но с другой – был свободен от обязанности беспрекословно выполнять указания начальства и подчиняться любым предписаниям сверху. Поэтому безоговорочное требование незамедлительно явиться куда бы то ни было, пусть даже и высказанное персоной четвертого класса от Особого отдела Департамента полиции, было для Дмитрия Николаевича, по меньшей мере, неожиданностью.

– Так вы поедете? – спросил Белецкий. – Или подождёте, когда вам в иных выражениях приглашение направят?

– Не уверен, что выражения станут деликатнее, – заметил Руднев. – Едем. Завтра же.

В мягком бархатном полумраке министерского вагона время замерло и растворилось в золотистом свете лампы и перестуке колёс.

Руднев отложил книгу и всмотрелся в ночной мрак за окном. Тьма там была непроглядная, лишь изредка мелькали какие-то робкие огоньки, внезапно возникающие ниоткуда и так же стремительно пропадающие в никуда, словно фантомы.

Дмитрий Николаевич относился к путешествиям странно и неоднозначно. Ему всегда казалось, что часы, проведённые в дороге, это какое-то особое вневременье, мистический туннель в скале, за которым меняется и весь мир, и сам человек. И даже когда путник проходил по этому туннелю в обратном направлении, он уже не мог попасть в исходную точку, а оказывался где-то в ином месте, чем-то неуловимо отличном от прежнего. От этой зыбкости бытия Рудневу становилось неуютно.

Сейчас к обычной дорожной тревоге в душе его примешивалось беспокойство иного рода. Рудневу не давали покоя странные события, которые стали происходить после получения им письма из Петербурга.

Буквально спустя час в его особняк на Пречистенке заявился Анатолий Витальевич Терентьев, чиновник особых поручений Московского сыскного управления, некогда привлёкший Дмитрия Николаевича к сотрудничеству с полицией. Терентьева с Рудневым и Белецким связывали не только совместные расследования, но и многолетняя дружба, начало которой было положено при обстоятельствах для Дмитрия Николаевича роковых и трагических, произошедших в то время, когда он ещё только закончил гимназию.

– Во что вы ввязались, Руднев? – выпалил сыщик с порога вместо приветствия.

Дмитрий Николаевич растерянно ответил, что абсолютно не понимает, о чём речь.

– Вы знаете, что к вам велено приставить охрану?

– Какую охрану? – оторопело спросил Руднев.

– Скрытую, – хмуро ответил Терентьев. – С сегодняшнего дня вплоть до завтрашнего вечера, когда вы сядете на шестичасовой поезд до Питера.

Руднев с Белецким переглянулись.

– Господа, может, вы всё-таки объясните мне, что происходит?

– Я получил письмо, – осторожно ответил Руднев. – Конфиденциальное письмо из Санкт-Петербурга с просьбой приехать по какому-то важному делу.

– От кого?

– От чиновника, – Дмитрий Николаевич уточнять не стал, но Терентьев и без того догадался, что было недоговорено.

– Вы предполагаете, с чем может быть связано дело, по которому вас пригласили? – спросил он.

– Нет, не имею ни малейшего понятия.

– В таком случае, Дмитрий Николаевич, до того момента, как я завтра пришлю за вами экипаж, из дома не выходите, – тон Анатолия Витальевича был таким, что у Руднева не возникло желания перечить.

Он пообещал, что будет оставаться дома.

Однако на этом странности не закончились. Ближе к вечеру покой Пречистенского особняка был нарушен хулиганским деянием. Кто-то швырнул в окно первого этажа камень и разбил стекло. Камень был завернут в бумагу, на которой было написано: «Не смейте вставать у нас на пути!» Белецкий успел забрать записку раньше, чем её увидели слуги, так что лишней тревоги в доме не возникло, но у самих Белецкого и Руднева добавилось поводов для беспокойства.

Последнее же происшествие в череде необъяснимых событий этих двух дней оказалось и вовсе неприятным. Когда Руднев с Белецким уже ехали на вокзал, перед самым их экипажем, которым правил один полицейский агент, а второй сидел на козлах сопровождающим, выскочил молодой человек с болезненным лицом, шальным взглядом и в худом платье. Он выхватил наган и направил на возницу. Второй агент, моментально среагировав, выстрелил в нападавшего и ранил его. Тут же появился ещё один казённый экипаж, куда затолкали раненого и экипаж умчался прочь. Всё это произошло так быстро, что даже зеваки не успели собраться.

Далее уже без приключений Руднев и Белецкий были доставлены на вокзал и препровождены в министерский вагон. Едва за ними закрылись двери, поезд сразу тронулся.

Вагон сопровождали четверо в гражданском платье, но с военной выправкой. На станциях они запирали двери и опускали шторы, при этом настойчиво прося путников вагона не покидать и к окнам не подходить. Просьбы эти были более похожи на приказы. Впрочем, и без того путешественники сочли за лучшее соблюдать осторожность.

Руднев снова открыл книгу – это были «Бесы» Достоевского – и понял, что последний десяток страниц прочёл, не осознавая смысла, просто пробегая текст глазами. Перелистав страницы назад, он с завистью посмотрел на Белецкого, сидящего напротив и мирно спящего.

Рациональная натура Белецкого делала его невероятно приспособленным к любым условиям и перипетиям. Несмотря на всю нервотрёпку двух последних дней, он мог вот так вот просто уснуть в неудобной позе, а после – Руднев знал это наверняка – проснуться идеально бодрым и отдохнувшим. Что до Дмитрия Николаевича, то он был человеком куда более впечатлительным и зависимым от внешних условий. По крайней мере уснуть ему никак не удавалось, да и читать получалось тоже так себе.

Руднев заставил себя погрузиться в хорошо знакомый ему сюжет, стремившийся к своей роковой развязке.

Испорченный коварными бесами губернаторский бал близился к концу… Нелепая «кадриль литературы» закружилась странными масками… И вот уж гости в ужасе прильнули к окнам, и кто-то отчаянно закричал: «Пожар! Поджог! Горит!» … «Горе-то какое!» … «Барыня с дочкой тама»… В лицо Рудневу ударило жаром… От едкой гари перехватило дыхание, а правую его руку обожгло такой адской болью, что он закричал, окончательно задохнувшись в сером с огненными всполохами мареве… Когда же Дмитрий Николаевич уж и вовсе начал умирать в дыму и пламени, сильная рука схватила его за плечо и выдернула из пекла давно отгоревшего пожара в бархатный министерский вагон, мчавшийся по Николаевской дороге из Москвы в Петербург.

– Дмитрий Николаевич..! Дмитрий Николаевич, проснитесь!

Руднев открыл глаза, увидел склонившегося над ним Белецкого, услышал свой собственный оборвавшийся крик и вцепился в нестерпимо болевшую изуродованную шрамами от ожога правую руку, на которой всегда носил перчатку и никогда не снимал на людях.

– Проснитесь..! Вам снится кошмар… Дмитрий Николаевич..! Вам больно?

Морок отступил, а в месте с ним и боль.

– Всё в порядке, Белецкий, – проговорил Руднев хриплым со сна голосом и отер со лба холодный пот. – Просто… Приснилось… Где мы едем?

– Через час будем в столице, – ответил Белецкий, всё ещё с тревогой поглядывая на Дмитрия Николаевича. – Я прикажу подать нам завтрак, а вы пока умойтесь… С вами точно всё хорошо?

– Прекрати меня нянчить, Белецкий, – проворчал Руднев и вышел из купе в открытый тамбур.

Светало.

Влажный холодный сентябрьский воздух враз развеял последние клочья привидевшегося Рудневу кошмара, но на душе у Дмитрия Николаевича по-прежнему было неспокойно. Хотя он и не верил в предчувствия, поездка эта началась слишком тревожно и странно, и он опасался, что продолжение у этой истории тоже будет скверным.

На Николаевский вокзал они прибыли в начале восьмого утра. Те же, кто сопровождали путешественников в поезде, проводили их до ожидавшей у ступеней вокзала кареты с плотно занавешенными окнами.

При виде таинственного экипажа Белецкий пробормотал:

– Просто какой-то Георг Борн…

В карете их ожидал лощёный молодой человек с деловым и несколько надменным выражением лица. Он представился помощником Ярцева.

После дежурного обмена приветствиями и любезностями молодой человек обрисовал их планы.