36, или Нет никого, кроме него

ПЕРВЫЙ БЕЛЫЙ КОНВЕРТ

– Нет никого, кроме него.

Я спрашиваю:

– Что?

Дед повторяет, делая длинные паузы между словами:

– Нет. Никого. Кроме. Него.

Передо мной – самый настоящий индус. Потрепанное дхоти, пыльные шлепанцы, легкая холщевая сумка, перекинутая через плечо. Пальцы правой руки быстро перебирают четки, намотанные на кисть. Шея скрыта за несколькими рядами разноцветных бус. Волосы заплетены в косички. Об этом человеке я знаю только то, что он мой дед. Мы сидим в довольно чистом, кондиционированном Интернет-кафе, за окном – Дели.

Задаю деду прямой вопрос:

– Зачем сюда позвал?

Он кладет передо мной огромный бумажный сверток:

– Мое дежурство подходит к концу. По условиям, я должен передать инструкцию старшему внуку, то есть тебе. Внутри лежат конверты двух цветов. Белые вскрой и прочти сегодня, с интервалом в десять минут, не меньше. Черные – завтра, с теми же перерывами. У деда неприятный голос. Как будто пилят ножовкой плохо закрепленный кусок ржавого железа. Воздух за окном плавится от жары.

Я смотрю на каменный двухэтажный дом напротив. Он имеет деревянный мансардный этаж, на крыше которого громоздится сарай, наспех сколоченный из гнилых досок и ржавых кусков железа. Верх этой странной архитектурной конструкции венчает маленькая брезентовая палатка, полинявшая на солнце.

Человек, сидящий в ней, высунул голову на улицу и внимательно на меня смотрит.

Небо вокруг его лица опутано черными электрическими проводами и кабелями, тянущимися во все стороны, сходящимися друг с другом, разветвляющимися. Он сидит там, как паук в паутине.

Я спрашиваю деда:

– Какое дежурство? Какая инструкция?

Поворачиваюсь к нему и вижу, что рядом со мной никого нет. Официантка краем глаза косится на меня, ей отчего-то смешно. А что смешного-то? Я заказываю сабджи, гулабджамуны, кофе и оплачиваю Интернет. Компьютер виснет. Смотрю на бумажный сверток. Он темно-желтый и весь покрыт какими-то волнистыми линиями. Вскрываю его и обнаруживаю внутри несколько черных и белых конвертов с номерами. Открываю белый – под первым номером, и вижу оригинальную рукопись на иврите и заботливо приложенный к ней перевод на русский язык, набранный на печатной машинке. Почему – иврит?

Читаю: «Нет никого, кроме Него. Он – Царь любви. Нет никакой другой силы в мире, кроме Его силы. Нет никакой другой власти в мире, кроме Его власти. Нет никакой другой красоты в мире, кроме Его красоты. Нет никакого другого богатства в мире, кроме Его богатства. Нет никакого другого знания в мире, кроме Его знания. Его сила – в каждом атоме. Она пронизывает, поддерживает и развивает Вселенную. Она – неизменна».

И все?

На всякий случай переворачиваю листок, смотрю с другой стороны. Чисто. Я испытываю раздражение. Стоило ли ехать так далеко, чтобы прочитать банальное философское утверждение? И зачем эти паузы между чтением конвертов? В растерянности гляжу по сторонам.

Индус из брезентовой палатки по-прежнему внимательно меня изучает. На всякий случай приветливо улыбаюсь и машу ему рукой. Он скалится в ответ, обнажая белоснежные зубы. Приносят еду. Набрасываясь на нее, думаю: «Там, где приложил руку мой чудаковатый дед, можно ожидать чего угодно».

Насытившись, замечаю, что компьютер перестал виснуть. Открываю свой почтовый ящик. Насущные дела важнее фантазий. Как там компаньон? Как наш бизнес?

Я в поездке уже три дня. Вижу от него свежее письмо.

Мой друг! Он всегда держит меня в курсе дел.

Он сообщает: «Толян, все очень плохо. На стройке вчера рухнул башенный кран. Крановщик… Пресса понаехала, замы разные, следователь – короче, работы нашим юристам прибавилось. В Воронеже, на дорожной трассе, проверяющий нарисовался, срезал выполнение по песку, щебню и бетону на несколько миллионов. В Туле мы не платим пятый месяц, потому что и нам ничего не дают, – и люди побежали. А кто остался, тот пьет. Погоди, чуть не забыл, – на Мосфильмовскую вчера наехал ФМС, наш человек в этой конторе проморгал, зараза, не предупредил. Взяли пятнадцать нелегалов. Теперь за каждого выписывают огроменный штраф. Вот такие, дружище, новости. И – главное. Васильевна подбила бабки, и я не поверил своим глазам. Толя, у нас баланс в МИНУСЕ, и этого не было с нами со времен 1998 года! Никаких сил нет, пить начинаю. Срываюсь на всех. Уехать хочу».

Я смотрю на другую сторону улицы – на индуса. Тот, все так же внимательно, глядит на меня.

ВТОРОЙ БЕЛЫЙ КОНВЕРТ

Кстати, десять минут прошло. Открываю второй белый конверт и читаю: «Человек! Ты – марионетка, которой управляют, дергая за ниточки. У тебя нет ни одного своего желания, ни одной собственной мысли, ни одного собственного действия. Запомни это и никогда не забывай!».

Ого! Что это? Зачем? С трудом удерживаюсь от соблазна вскрыть и прочесть содержимое всех оставшихся конвертов.

Динь-динь!

Одно за другим извещают о своем приходе сообщения. От жены.

«Здравствуй, дорогой! Сегодня я поняла, что пять лет брака с тобой не дали мне ничего. Ты испортил мне жизнь, растоптал душу. Все это время ты занимался только собой и своим бизнесом. Ты весело проводил время «на переговорах», в саунах и ночных клубах. Ты выделял для меня по десять минут в день и пять дней отпуска раз в году. И даже это время умудрялся провисеть на телефоне, в зуме, и пить свою мерзкую текилу. От скучного и однообразного секса с тобой у меня остались плохие воспоминания… Слава богу, ты из тех трусливых ублюдков, что не решаются иметь детей. Я потратила все свое время на ремонты квартир и загородного дома, я хранила уют в надежде, что все изменится, с каждым днем убеждаясь, что ошиблась. Тебе наплевать на НАС, всегда существовал только ТЫ. Тебя никогда не интересовало, чего хочет моя душа, ты смеялся над моими увлечениями, над моими друзьями. Ты – тупое и мерзкое животное, которое интересуют лишь деньги и шлюхи. Я ухожу к человеку, которому я нужна. Он, кстати, в отличие от тебя, хочет совершенствовать себя и познать смысл этой жизни. Ты будешь приятно удивлен, когда узнаешь, кто это. Тебе позвонит мой адвокат по вопросу недвижимости. Советую не торговаться – я в курсе всех твоих дел. Ты сполна заплатишь мне, за все!».

Я вскакиваю с места и выбегаю на улицу.

Дура!

Захожу обратно. Сажусь за столик.

Идиотка!

Подзываю официантку и заказываю бутылку виски. Мне надо с кем-то поговорить. Набираю номер компаньона.

Он говорит мне: «Привет!», – и мне уже легче. Я говорю с человеком, который меня понимает. С ним мы вместе. Заодно. Плечом к плечу. Много лет. В беде и в радости. Слышны еще какие-то голоса, много голосов. Кто-то на другом конце света срывается в истошный крик, но слов не разобрать. Я спрашиваю:

– Как дела?

Он кричит:

– Новая проблема. Экскаватор на Дмитровке порвал кабель семафоров железной дороги.

Он говорит теперь совсем тихо:

– Толик, это край, больше не могу. Я решил – сваливаю отсюда. И, дружище, не скажу тебе, куда, потому что уезжаю с твоей женой. Мы любим друг друга. Причем давно. Прощай.

Короткие гудки. Я не верю своим ушам. Наливаю стакан виски и выпиваю его большими глотками, как воду.

Индус забрался внутрь палатки – я вижу только две грязные черные пятки. Он периодически отгоняет муху, садящуюся на пятку одной ноги, большим пальцем другой. Пожалуй, он теперь мой единственный друг. И тоже отвернулся от меня.

Я выпиваю еще один стакан виски и, не закусывая, вскрываю последний белый конверт.

Там написано:

«И достаточно понимающему. В противном случае – зло разорвет его изнутри».

Что за бред?

Мой взгляд натыкается на подозрительного человека, сидящего за столиком у выхода. У него черное, изрытое оспой небритое лицо и злые глаза. Он явно местный, из этого района, судя по вызывающей, вальяжной позе.

«В противном случае, зло разорвет его изнутри».

Я подхожу к нему и спрашиваю на ломаном английском:

– Что вы посоветуете тому, кто очень хочет забыться в эту ночь?

Я предлагаю ему:

– Выпьем вместе хорошего виски?

Он смотрит на меня безжалостным, недобрым взглядом, так, что я начинаю жалеть о своих словах, а пол и стены, и потолок с вентиляторами, и столы с посетителями, и весь этот странный мир – все это трогается с места и медленно, очень медленно, как тяжелый товарный поезд, движется прочь от меня.

ЛЮДИ ПРЯМОГО И ОТРАЖЕННОГО СВЕТА

Я просыпаюсь и открываю глаза.

Я – в самолете. В салоне полумрак. Люди дремлют, накрывшись пледами. Мое место в правом ряду у окна. Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу иллюминатора, смотрю в него, вижу плотную, непроницаемую тьму. Как будто заглянул внутрь себя.

Мигает огонек на крыле.

Сейчас я не хочу думать ни о чем.

Я – бесконечный и бессмысленный космос.

Я – банка с черным и вязким гуталином.

Я – черная дыра. Место, где исчезает все.

Самолет заходит на посадку. Просят поднять спинки кресел и пристегнуть посадочные ремни.

Уже прилетели?

– Мне было четыре года, когда моя мама умерла, – говорит девочка лет девяти, сидящая слева от меня. – Мой папа перевез меня к бабушке с дедушкой и целый год молчал. А потом он познакомил меня с Катей, и мы катались все вместе на Чистых прудах, в трамвае, внутри которого был ресторан. Глядя в окно на падающий снег, он сказал мне, что Катя – Фея.

Она аккуратно пристегивает свой ремень.

– Расставшись с Катей, он познакомил меня с Аней. Когда мы кружились с ним на каруселях в парке, пролетая над верхушками деревьев, а она сидела внизу на скамейке и ела мороженое, он сказал мне, что Аня – Белоснежка.

Густые русые волосы девочки скрепляют две огромные заколки: словно бабочка вылетает, дельфин – выныривает.

– Расставшись с Аней, он познакомил меня со Светой. В воскресенье утром, когда мы кормили в зоопарке жирафа кусочком булки, заплетенной как коса моей бабушки, он сказал мне, что она будет его женой. Больше папа не знакомил меня ни с кем.

Говорит она по-взрослому, сосредоточенно, даже поэтично как-то, с серьезным выражением лица – ощущение такое, что девочка не испытывает эмоций, лишь усердно выговаривает заученные слова.

– В то время я увидела, что одни живут в прямом, а другие – в отраженном свете. К первым относятся все люди, живущие на Земле, а ко вторым – тридцать шесть праведников. Их не видел и не знает никто. У них нет необходимости быть узнанными.

Мне непонятно, с кем она летит, потому что справа сижу я, а место слева от нее свободно.

Самолет садится. Люди аплодируют, радуются удачному приземлению, – я совершенно чужой в их мире, хотя бы потому, что ничуть не расстроился бы, если бы самолет развалился на части.

– Они скрываются среди обычных людей, работая поварами, врачами, учителями, торговцами на рынке. Общаясь с таким человеком, вы никогда не заподозрите, что он – один из них.

Она шмыгает носом.

– У них особая миссия на Земле. Представьте себе обычный автомобиль. В нем есть генератор энергии, ее вырабатывающий, и аккумулятор, ее сохраняющий. Если последний ломается в машине, ее не завести, она не поедет. Так вот. Сила, пронизывающая миры – это генератор любви, управляющей всем. Они – ее аккумулятор. Их всегда должно быть тридцать шесть, и не одним меньше. В противном случае в один прекрасный день машина этого мира заглохнет.

Усиливается ощущение, что девочка на уроке, ее вызвали к доске, и она по памяти наговаривает заученный накануне текст. Я спрашиваю:

– Сколько тебе лет? Где ты этого всего начиталась?

Я говорю ей:

– Покажи мне эту книжку.

Я интересуюсь:

– Где твой папа? Он, наверное, автомобильный мастер? Или автодилер?

Она вздыхает.

– Мой папа умер.

Она вздыхает еще раз.

– Случилось так, что пятеро из этих праведников преждевременно ушли из жизни. Тридцать один – это мало. Я оказалась в этом самолете только для того, чтобы сказать вам, что именно вы должны найти им замену, и как можно скорее.

Я думаю: «Ну вот. Приехали. Что за ерунда?».

Смотрю на нее неодобрительно, как на пчелку, случайно залетевшую в раскрытое окошко моего автомобиля.

Неужели у меня такой вид, что даже детям хочется меня разыграть?

Люди с вещами толпятся в проходе. Девочка быстро протягивает мне красивую золотистую визитку, на которой написано: «Ниагара. Маленькая подружка праведника, работающего с отраженным светом». Смотрю на номер мобильного телефона. В нем – на одну цифру больше обычного. Боковым зрением замечаю, как она хватает свою сумочку и стремительно ныряет в движущуюся к выходу очередь.

Я кричу ей:

– А то – что будет-то?

До меня долетает ее голосок:

– Мир остановится!

Я хочу догнать ее, чтобы увидеть, что за взрослый ее сопровождает, но она слишком быстро теряется, среди людей.

КОСТИК

Я иду к выходу и думаю:

Слишком много странностей. Мир остановится! Да и черт с ним! Меня не пугают эти слова. Сегодня мне безразлично все. Я – призрак.

Что может случиться с призраком? Его даже и убить-то нельзя.

Я вхожу в здание аэропорта, включаю мобильный телефон, и он мгновенно оживает.

Одно за другим, начинают приходить сообщения.

Непринятые вызовы.

Динь-динь.

Надо позвонить маме и объяснить, что происходит.

Динь-динь.

Надо подписать договора с банком. Люди ждут.

Динь-динь.

Надо погасить счета за материалы. Надо отдать отступные. Заплатить откаты. За решение вопроса. За выплаченные авансы. За то, чтобы не было штрафов. Чтобы серьезные люди не беспокоились, не волновались. Чтобы не пойти по миру. Чтобы не было проблем.

Динь-динь.

Просят не дурить. И даже не думать, что…

Динь–динь.

Динь-динь.

Срочно позвонить адвокату жены по вопросу раздела имущества. Это в моих же интересах. Для моего же блага. Так делают все нормальные, цивилизованные люди. Так будет лучше, дешевле, быстрее, безопаснее, удобнее.

Надежнее. Иначе я пожалею.

Динь-динь.

Надо внести квартплату. Оплатить штраф ДПС. Оплатить женские наряды по каталогу QUELLY. Оплатить электричество в загородном доме. Оплатить швеям за изготовленные оконные шторы. Оплатить последний взнос в гаражный кооператив. Оплатить автосалону заказанные в прошлом месяце запчасти для машины.

Динь– динь.

Надо перезвонить Жоре. Стасику. Анастасии Михайловне. Задушевскому. Соседу по даче. Ветеринару. Зубному врачу. Автомеханику. В службу газа. В налоговую инспекцию.

Динь– динь.

Динь-динь.

Я стою в очереди на прохождение паспортного контроля. Справа толпятся пассажиры, прибывшие рейсом из Лондона.

Когда нет желания думать про себя, с особым интересом начинаешь изучать окружающих. Иногда видишь совершенно незнакомого человека, и вдруг понимаешь, что это не случайно. Высокий, худой парень, прилетевший из Лондона, протягивает свой паспорт в окошко таможенной службы. На нем рваные джинсы, мятый вельветовый пиджак и ковбойская шляпа. Глубоко посаженные глаза, тонкий, прямой нос. Длинные спутанные волосы цвета соломы. Рыжая бородка. Усы топорщатся очень комично. Движения рук на полтакта отстают от динамики всего остального тела. Его лицо – по-детски, трогательно извиняющееся. Трудно объяснить почему, но у меня возникает подозрение, что в холщевой сумочке цвета хаки он носит самодельное взрывное устройство. Не только у меня такие мысли. Женщина-таможенник долго разглядывает его фотографию в паспорте, сравнивая со стоящим напротив оригиналом. Она спрашивает парня:

– Назовите ваш возраст.

Так поступают, когда есть сомнения. Когда появляются подозрения. Злоумышленник может забыться и назвать неправильный возраст. Возраст, не соответствующий данным, указанным в паспорте. Выдуманный. Поддельный, как и документы.

Парень надолго задумывается. Видно, что он не помнит таких вещей.

Женщина спрашивает:

– Сколько вам лет?

Парень считает, загибая пальцы. Наверное, он в уме пытается отнять от текущего календарного года дату своего рождения. Хорошо заметна его первая мысленная попытка. Потом он вдумчиво проверяет расчет и неуверенно отвечает:

– Что-то типа двадцать девять.

Он комкает слова, как пустые сигаретные пачки. Может быть, легкий наркотик. Травка.

Женщина вызывает старшего. Очередь встает и недовольно перешептывается. В этот момент я замечаю, что из его холщевой сумки торчит скрученный в трубочку бумажный сверток, подаренный мне дедом. Моим дедом. Мой сверток. Темно-желтый, покрытый волнистыми линиями. Инструкция, которую я собираюсь сегодня дочитать до конца. Как он там оказался?

Я жду.

Я уже прошел контроль, стою и наблюдаю за происходящим с другой стороны.

Усталый офицер с глазами невыспавшегося бульдога быстро сравнивает фотографию в паспорте и лицо парня. Тут же разворачивается и идет в обратном направлении. До меня долетают его слова, адресованные женщине:

– Ты что, не видишь, что это – он?

Женщина с грохотом ставит штамп. Парень проходит контрольный пункт и, ускоряя ход, с разбегу натыкается на мой прямой вопрос:

– Где взял сверток с конвертами?

Он пугается, отскакивает, смотрит на меня, в недоумении хлопает глазами. Его ресницы рыжие и длинные, как у девочки.

– Этот документ дала мне моя родная тетя. Я летал в Лондон за этим. Вы тоже пограничник? Почему вас это интересует?

Его слова – как пузырьки воздуха в глубине водоема, суетливо и беспорядочно всплывающие на поверхность.

У меня возникает сомнение. Я открываю свою дорожную сумку и вижу, что мой сверток на месте. На всякий случай я вынимаю его, осматриваю и кладу обратно.

Парень удивленно наблюдает.

Я молча разворачиваюсь и иду к выходу, нахожу на стоянке машин свой «RANGE ROVER», открываю дверь, кидаю сумку в салон. Чувствую на затылке чей-то взгляд. Оборачиваюсь и вижу этого парня, он стоит на расстоянии пяти шагов от меня.

Он все это время шел за мной. Он опускает взгляд на носки своих стоптанных ботинок и говорит:

– Извините, мне надо спросить.

Я молчу.

– Сверток, который вы доставали из сумки, – это инструкция? Там три белых конверта и три черных? Черные читать днем позже?

– Да.

– «Нет никого, кроме Него»?

– Да.

– И «достаточно понимающему? Иначе зло разорвет его изнутри»?

– Да.

Парень вздыхает.

– У меня – то же самое.

Молча, не сговариваясь, мы достаем свертки, конверты и сравниваем их. Пробуем на ощупь, нюхаем. Совпадение полное, кроме небольшой детали: у него на одном конверте есть дырочка, прожженная сигаретой.

Я говорю ему:

– Прыгай в машину.

Мы едем, и я пока еще не знаю, куда.

Я рассказываю ему о своей поездке в Индию, о себе. Мне надо кому-то выговориться. Мне нужен человек, который меня поддержит и поймет.

Я спрашиваю его:

– Ты читал это?

Он говорит:

– Только белые. Черные – сегодня вечером.

Потом добавляет:

– Меня зовут Костик.

– Толик, – отвечаю я. – Дочитаем вместе, раз такое дело? Скоро будет поворот. Пять минут – и мой дом: камин, душ, сигары, виски. Чем ты занимаешься?

Он закуривает самокрутку, затягивается, говорит:

– Я снимаю видеоклипы и выставляю их в сетях.

– Какие?

– Беспредельные.

БЕСПРЕДЕЛ

Костик достает из сумки маленький ноутбук, включает, находит что-то, разворачивает экраном ко мне.

Я останавливаюсь на обочине, смотрю.

Три девочки лет пятнадцати идут вверх по лестнице жилого дома. Снято с руки, изображение трясется, подрагивает. Вот они на крыше. Сидят, обсуждают что-то. Лица безжизненные, отстраненные, потухшие. Внезапно две из них вскакивают, берутся за руки, бегут к краю и, прыгая вниз, исчезают. Третья встает, медленно идет в ту же сторону. Камера следует за ней. Она подходит к краю, заглядывает вниз. Закрывает лицо руками, плачет. Плечи ее вздрагивают. Вдруг – делает шаг вперед и тоже летит вниз. Следующий кадр – вид сверху. Три маленьких тельца внизу, распластанные, в неестественных позах. К ним бегут люди. Все.

Я лишаюсь дара речи. Смотрю на него в упор.

Костик делает паузу, равную промежутку времени, в течение которого выпущенное им колечко сигаретного дыма растворяется в воздухе.

– Это актерская игра, не по-настоящему.

Он включает другой клип. Девушка лет восемнадцати висит на железном крюке, головой вниз. Ее руки связаны за спиной. Рот заткнут кляпом. Крюк опускается вниз, звенит цепь. Хрупкое тельце медленно погружается в небольшой бассейн с водой. Минута – и она в ней, до пояса. Дергается, извивается, пытается приподняться. Не получается. Еще минуту она бьется в воде, как пойманная рыба. Затихает. Тельце обреченно вздрагивает, один раз. Другой. Третий – последняя конвульсия. Все.

– Это тоже монтаж.

Я выдавливаю из себя:

– Зачем?

– Мы держим ресурс, по борьбе с разного рода беспределом. Зарабатываем на спонсорах, рекламе. Имеем вес в сетях. А клипы эти снимаем и раскидываем, чтобы было с кем бороться. У каждого такого видео – сотни тысяч просмотров. О них пишут в газетах. Общественность требует найти и наказать ублюдков. Скоро мы это сделаем. Когда соберем достаточно денег от богатых разгневанных граждан.

Я даю по газам.

Краем глаза наблюдаю за своим новым знакомым. Костик, как ни в чем не бывало, методично и аккуратно обгрызает ногти на правой руке. Он сначала отгрызает их кончики зубами, как ножницами, потом сосредоточенно измельчает во рту. Не выплевывая. Вот ведь урод!

Почти всю дорогу мы едем молча. У меня нет желания общаться с этим ненормальным. Надо же! Еще и рассказывает об этом, и показывает, и хвастается!

Машин почему-то немного.

Через полчаса въезжаем на территорию моего загородного дома. Я начинаю сомневаться в том, что поступил правильно, пригласив его к себе.

Он наполовину опускает стекло и неудачно сплевывает. Смачная слюна повисает с внешней стороны окна, разделившись на две длинные равные части.

Я вздыхаю.

Мягко шуршит гравий под колесами машины. Уже вечереет. На дворе середина октября. Прямо на лобовое стекло падает красный кленовый лист.

Виляя хвостом, навстречу выбегает пес.

Костик показывает на него пальцем и говорит:

– Это сеп.

Я ставлю машину, глушу двигатель.

– Что ты сказал?

– Сеп – это пес наоборот. Меняя местами всего лишь пару согласных, мы получаем новое название этого животного, которое по факту гораздо веселее предыдущего, – он так радуется своей глупой выдумке, что слегка подпрыгивает на сиденье.

Я выхожу из автомобиля.

А это – асик. То есть киса, – добавляет он, показывая на черную кошку, лениво бредущую вдоль стены дома.

И тоже вылезает наружу, нелепо размахивая руками.

Идиот!

Мы подходим к двери дома. Я достаю ключи. Мне приятно думать о том, что сейчас, немедленно, я выпью двести грамм хорошего коньяка и приму душ.

– Ключи – это чулки, – доносится из-за спины. – В этом языке более трехсот слов, сконструированных таким образом. Могу говорить целыми предложениями.

Вот ведь дурень! Нелепая парочка – ключи и чулки…

Потом мы сядем с ним, с этим дурнем, у камина и узнаем, что в черных конвертах. И тогда, может быть, станет ясно, почему эти свертки оказалась одновременно и у меня, и у него. Я захожу в прихожую и включаю свет.

Костик стоит снаружи.

Я оборачиваюсь и вижу: его лицо резко мрачнеет. Он бормочет:

– Сегодня со мной произошла очень неприятная история. В самолете маленькая девочка сказала мне, что мир может остановиться. В ее волосах были две большие и очень странные заколки – Эйфелева башня и Статуя свободы.

Ничего себе дела!

Я втаскиваю его внутрь дома и захлопываю дверь. Быть этого не может! В этот момент он становится немного ближе мне.

Этот придурок.

ЧЕРНЫЕ КОНВЕРТЫ

Мы сидим у камина и пьем коньяк. Приятно потрескивают дрова. За окном совсем темно. Начинает накрапывать мелкий дождь. Костик, не моргая, смотрит на огонь.

Я гляжу на шесть черных конвертов, лежащих на журнальном столике перед нами. Три – мои, и столько же – его.

Я спрашиваю:

– Эта девочка рассказывала о людях, живущих в прямом и отраженном свете?

– Нет. Она говорила о тридцати шести праведниках, действующих в трех линиях: правой, левой и средней. В то время как обычный человек не существует ни в одной из них. Что-то такое.

Все ясно.

Некоторое время мы молчим.

Костик продолжает, медленно подбирая слова:

– Один ее глаз казался мне карим, а другой – черным, как у цыганки.

Капли дождя стучат по крыше и подоконнику.

– Она дала визитку с надписью: «Монтана. Маленькая помощница праведника, работающего в трех линиях». И мобильный номер, в котором одна цифра лишняя.