Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I
Русская дипломатия в это время переходила уже на новые рельсы: к систематической подготовке лиги балканских государств. «Поражение Извольского» и триумф Эренталя повлекли за собой столь энергичное сотрудничество англо-франко-русской дипломатии, что политика русского министра иностранных дел, не имевшая «точки опоры» в самой России, получила ее в Париже и в Лондоне. В октябре 1909 г. состоялось русско-итальянское соглашение при свидании Николая II и Виктора-Эммануила и их министров, Извольского и Титтони[7], в Раккониджи. Итальянский империализм, требовавший «компенсаций» для себя во время боснийского кризиса, готовился к нападению на турецкие владения в Северной Африке: он заручился ранее доброжелательным нейтралитетом Франции и Англии, теперь он стремился заручиться особым соглашением и с Петербургом. Это соглашение и состоялось в Раккониджи: русское правительство предоставляло Италии свободу действий против Турции в Северной Африке, итальянское же обязалось благожелательствовать русским интересам в вопросе о Проливах (п. 5 соглашения). В то же время началась тайная работа по организации союза балканских государств, перед которыми открывалась, таким образом, возможность «компенсаций» за австрийскую аннексию – также в турецких областях. Начатая еще при Извольском, работа эта продолжается с особенной энергией при Сазонове. В отношении Сербии беспокоиться было нечего: все расчеты и надежды руководителей ее внешней политики опирались на помощь России, Франции и Англии. Почти три года энергичных усилий русской дипломатии понадобилось для того, чтобы Болгария согласилась принять участие в этой новой комбинации. Лишь 30 марта 1912 г. Сазонов мог наконец сообщить послам в Париже и в Лондоне, что болгаро-сербский союзный договор заключен и что таким образом Россия обеспечена от распространения влияния какой-либо иной великой державы на Балканах. Значение этого договора лучше всего было охарактеризовано Пуанкаре, когда он в Петербурге ознакомился с его содержанием, словами: «rinstrument de la guerre».
Этому предшествовала вторая фаза переговоров Извольского об открытии Проливов для русских военных судов. В первой, как известно, попытка эта была пресечена Грэем, безапелляционно доказавшим, что никакие соглашения с центральными империями (переговоры в Бухлау) не подвинут ни на шаг к осуществлению русских пожеланий в этом вопросе. Одновременно с отрицательным ответом Извольскому[8] английское правительство предупредило даже Порту об агрессивных замыслах России, потребовало усиления оборонительных средств на Босфоре и послало британскую эскадру в турецкие воды.
Ввиду этого вполне понятно, что петербургское правительство «разочаровалось» в своих надеждах на Лондон и Париж и в феврале 1910 г. объявило о достижении полного согласия с Австрией по балканским делам – со стороны Австрии было сделано все для этого, – а в ноябре 1910 г. поразило своих друзей в Лондоне и Париже потсдамским свиданием. То, что Пуанкаре лишь по приезде в Петербург узнал содержание болгаро-сербского договора, показывает, что русская дипломатия не спешила раскрывать свои карты перед союзниками. По поводу свидания Николая II с президентом Французской республики в Шербуре (3 августа 1909 г.) бельгийский поверенный в делах в Париже писал, что «прекрасные дни франко-русского союза миновали… ничего не осталось от былого воодушевления… Об этом союзе говорят как о чем-то приятном, на что вряд ли можно, в случае надобности, рассчитывать». Извольский уехал в Париж постом, и место его занял Сазонов, начавший деятельность свою с потсдамского свидания и поэтому с большой симпатией встреченный правящими берлинскими кругами.
Открытие Италией военных действий против Турции заставляет русское правительство вернуться к вопросу о Проливах. 19 сентября ст. стиля 1911 г. русский посол в Константинополе Чарыков получает из Петербурга предписание, «пользуясь обстоятельствами итало-турецкой войны и франко-германских переговоров о Марокко», попытаться добиться у нового турецкого правительства некоторых уступок, в частности допущения прохода русских военных судов через Проливы. Прием, оказанный турками этому предложению, заставил русское Министерство иностранных дел снова бить отбой. 2 декабря Чарыков получил из Петербурга телеграмму: «Так как переданные Вами Ассим-бею (турецкий министр иностранных дел) пункты преждевременно огласились не по нашей вине, считаем невозможным вести переговоры в рамках сообщенных Вами туркам текстов». (Чарыков указывал на возможность получения Турцией гарантии европейских владений (Македонии) против балканских государств.) 6 декабря официоз турецкого министерства иностранных дел («Ени-газет») заявлял: «Ни одно турецкое правительство и ни один турок ни на один момент не допустят мысли, что Османская империя может дойти до положения русского вассала… Мы можем заявить османскому народу, что Порта откажется исполнить русские пожелания».
Английская точка зрения была высказана помощником статс-секретаря Никольсоном французскому послу в Лондоне Камбону, передавшему ее русскому послу графу Бенкендорфу: «По его убеждению (сообщение Бенкендорфа от 23 октября н. ст.), мнение Англии то же, что и в 1908 г., и нынешний момент (война Италии с Турцией) неудобен для возбуждения вопроса о Проливах». Грэй подтвердил, что «в мирное время проход русских судов возможен при согласии Турции, но в военное время, если замешана Россия, нельзя ставить другую воюющую державу в несправедливо невыгоднее положение»[9].
От Франции русское правительство требовало, взамен своего «доброжелательного отношения к переговорам ее с Германией о Марокко», «отказаться от оппозиции или вмешательства в такие вопросы, где Франция менее заинтересована, мы же имеем существенные интересы, а именно – Проливы и Маньчжурия» (письмо Сазонова Извольскому в Париж 22 сентября 1911 г.). Из любезных ответов французского правительства Извольский вынес впечатление (письмо его 13 октября 1911 г.), что «по вопросу о Проливах Франция желает идти заодно с Англией». И действительно, 4 января 1912 г. французский министр иностранных дел де Сельв вручил Извольскому письмо, в котором говорилось, что он счастлив подтвердить заявление французского правительства, сделанное в 1908 г., а именно: «Французское правительство по-прежнему готово обменяться взглядами по этому вопросу с русским правительством, если бы новые обстоятельства вызвали необходимость рассмотрения вопроса о Проливах».
В Риме дело ограничилось разговором о «закреплении Италией принятых ею на себя в Раккониджи обязательств».
Германское правительство энергичнейшим образом поддержало в Константинополе решимость младотурок, а в Берлине, стараясь сохранить потсдамскую дружбу, любезно сообщило русскому послу, что «ни в какой мере не возражает против наших соглашений с Турцией по поводу Проливов» (сообщение Остен-Сакена от 10 ноября).
Австро-венгерский посол в Константинополе Паллавичини неосторожно сказал Чарыкову, что «венский кабинет уже высказал свое принципиальное согласие на свободное прохождение русских военных судов через Проливы (в 1908 г.)», но затем Эренталь заявил русскому послу в Вене, что Паллавичини высказал свой личный взгляд, он же, Эренталь, «готов дружественно обсудить этот вопрос, хотя и не считает себя связанным обещаниями 1908 г.», а 10 ноября того же 1911 года австро-венгерский посол в Петербурге сообщил, что его правительство признает «специальные интересы» России в Проливах, но при этом оговорил необходимость найти формулу, обеспечивающую Австрию от нападения русского флота.
Официальный ответ турецкого правительства русскому послу 8 декабря гласил: «Османское правительство, в согласии с договорами, заключенными до 1871 г. и подтвержденными Берлинским конгрессом, не может допустить исключительное прохождение русского флота через Проливы во время мира, как и во время войны, и объявляет, что все права на Проливы принадлежат исключительно османской нации и ее суверену для защиты неприкосновенности [османской] территории».
Неловкость положения Сазонов мог смягчить лишь заявлением, сделанным им в тот же день сотруднику Temps, что русское правительство не предпринимало никаких официальных выступлений по вопросу о Проливах, что переговоры Чарыкова с турецким министром иностранных дел имели теоретический и частный характер и что Чарыков вышел за пределы данных ему инструкций.
Таким образом, русское правительство, пытаясь добиться изменения положения в Проливах при помощи Австрии (Бухлау), потерпело поражение; пытаясь опереться на Париж и Лондон, но не оплатив авансом их поддержки в этом вопросе, потерпело второе поражение и, наконец, пытаясь опереться на балканские государства и использовать посредничество между ними и Турцией, потерпело третье по счету поражение. «Рычаг» неизменно скользил и срывался в вопросе о Проливах. Но он работал превосходно там, где дело шло о создании общей антантофильской ориентации, и в первую очередь при создании балканской «конфедерации». Здесь единственным условием успеха было то, чтобы направить острие этого «военного инструмента» если не исключительно, то, во всяком случае, главнейшим образом против Австро-Венгрии, а следовательно, и союзной с ней Германии. Этому условию отвечал неизменный отказ Петербурга продолжить австро-русское соглашение 1897 г.[10]или заключить новый договор, который гарантировал бы Австро-Венгрию от угрозы сформирования балканской лиги. «Первым триумфом русской политики, – писал совершенно справедливо с австрийской точки зрения граф Андраши, – было то, что ей удалось создать под русским протекторатом балканский союз – в первую очередь против Турции, во вторую, когда понадобится, против нас. Этот балканский союз был полнейшим поражением нашей политики; он вытеснял нас с Балкан»[11].
Дезавуирование, а затем и уход Чарыкова не могли исчерпать вопроса. 23 ноября 1911 г. Италия объявила о своем намерении блокировать Дарданеллы, а в апреле 1912 г. Проливы были фактически закрыты Турцией[12]. Петербургская дипломатия потребовала в Париже и в Лондоне содействия для открытия Проливов. Завязалась очень оживленная переписка, но результатом ее было французское предложение созвать конференцию для ликвидации итало-турецкой войны. Раньше, чем оно осуществилось, Турция открыла вновь Проливы и заключила мир с Италией. В этой переписке особый интерес представляет письмо Извольского Сазонову 26 апреля ⁄ 9 мая 1912 г., в котором первый пишет, что Пуанкаре, между прочим, заметил: «Если русская точка зрения на обязанность Турции держать и в мирное, и военное время Проливы открытыми для торговых судов возобладает, то это приведет в конце концов к формальной нейтрализации Проливов, тем более что это отвечает общей тенденции современного международного права, – обстоятельство это мы, по его мнению, должны иметь в виду, чтобы впоследствии не впасть в противоречие с нашими собственными политическими интересами и стремлениями»[13].
II. Кризис 1912–1913 гг
Между тем балканский военный механизм пришел в движение, и русской дипломатии пришлось пожать первые плоды своего первого триумфа; под аккомпанемент восторженных приветствий в Вене и в Берлине победоносные болгарские войска двинулись на чаталджинские позиции – последнюю линию укреплений на пути к Константинополю. Официозная венская печать призывала Болгарию идти до конца, утверждая, что никто не может помешать ей занять Константинополь и что «общественное мнение Австро-Венгрии желает болгарам символа полной победы над турками: занятия их войсками Константинополя». Берлинская пресса также приветствовала предстоящее вступление Фердинанда в храм Св. Софии; по словам профессора Шимана, «немцы были больше болгарами, чем сами болгары». В то же время Радко-Дмитриев послан был в Петербург для обреченных на полный неуспех переговоров с русским правительством о константинопольских возможностях.
И в Вене, и в Берлине строились расчеты – в значительной мере это было результатом поездки Фердинанда (с болгаро-сербским военным договором в кармане) летом 1912 г. в Вену и в Берлин с целью попытаться мирным путем ликвидировать турецкие владения в Европе, – на то, что болгарская гегемония на Балканах направляет весь балканский «военный механизм» против первоначальных строителей его, то есть против России. Профессор Veit Valentin в своей работе, написанной на основании архивных документов берлинского министерства иностранных дел, держится этого весьма субъективного взгляда и теперь. «Болгарскому королю, – говорит он, – удалось отвести направленное против Австрии острие балканской комбинации в сторону сербских и великодержавно-русских вожделений, а так как болгарское общественное мнение шумно требовало войны и освобождения македонских братьев, то он завершил 19 июня 1912 г. союз с Сербией военным соглашением, заключивши в июле и в августе, одновременно с Сербией, военную конвенцию с Грецией и Черногорией против Турции. Как мало панслависты и даже официальная Россия участвовали в этом последнем обороте дела, доказывает факт, что Россия советовала Сербии, непосредственно перед началом войны, оставить Болгарию за бортом. Балканский союз был в его последнем фактическом осуществлении делом короля Фердинанда Болгарского, и потому он, в сущности, был ориентирован еще больше, чем против Турции, против России. Ведь ликвидация Европейской Турции без русской гегемонии и преобладания в Константинополе была бы ударом по основным стремлениям русского великодержавия. И Россия посчиталась за это с Болгарией»[14].
Конъюнктура 1912 г. представляет столь существенное значение с точки зрения событий 1914 г., что на ней приходится остановиться, – тем более что она более затемнена, чем разъяснена официальными документальными изданиями и основанными на них работами. Пример поразительного искажения исторической действительности мы находим в упомянутой работе профессора Валентина. «Активно заинтересованным на Балканах державам, – говорит он[15], – России, Австро-Венгрии и Италии, противостояла группа неактивно-заинтересованных – Германии, Англии и Франции. Германия соединилась с державами Сердечного согласия в общем желании сохранить европейский мир и локализовать борьбу на Балканах. Произошло сближение между Германией и Французской республикой. Они согласились между собой в том, чтобы действовать на своих союзников, Россию и Австро-Венгрию, в одинаковом смысле. Пуанкаре лично взял на себя инициативу сохранения мира и status quo».
Книга профессора Валентина издана в 1921 г., и, очевидно, ему не были известны результаты архивных работ, опубликованные в 1922 г. в Москве; и если он предвосхитил точку зрения, руководившую составителями французской «Желтой книги» о балканских делах 1912–1913 гг., то слова его кажутся сознательной иронией при сопоставлении с русскими документами.
В конце июля 1912 г. Пуанкаре (председатель совета министров и министр иностранных дел) был в Петербурге. Всеподданнейший доклад Сазонова от 4/17 августа 1912 г. о совещаниях с ним отмечает: 1) успешное завершение переговоров между начальниками французского и русского морских генштабов, заключение[16] и утверждение морской конвенции, 2) требование Пуанкаре о выполнении пожелания французского генштаба об удвоении колеи на стратегических линиях, ведущих к западной границе, 3) сообщение Пуанкаре об ультрасекретном устном соглашении между английским и французским правительствами, «в силу которого Англия выразила готовность оказать Франции, в случае нападения со стороны Германии, помощь как морскими, так и сухопутными силами, – на суше Англия обещала поддержать Францию посылкой стотысячного отряда на бельгийскую границу для отражения ожидаемого французским генштабом вторжения германской армии во Францию через Бельгию»[17]; при этом Пуанкаре «затронул вопрос о возможном согласовании действий военно-морских сил России и Англии» и просил договориться об этом во время предстоявшей поездки в Англию Сазонова с английскими министрами; 4) по поводу болгаросербского соглашения Пуанкаре выразил опасение, ввиду его наступательного характера и возможности «ежеминутных» осложнений на Балканах; «при этом г. Пуанкаре счел своим долгом отметить, что французское общественное мнение не позволит правительству республики решиться на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия останется безучастной и не вызовет по собственному почину применения casus foederis, в каковом случае мы, разумеется, могли бы рассчитывать на полное и точное выполнение Францией связывающих ее по отношению к нам обязательств». В ответ на это Сазонов «со своей стороны сказал, что… мы также не могли бы оправдать перед русским общественным мнением нашего активного участия в военных действиях, вызванных какими-нибудь внеевропейскими, колониальными вопросами до тех пор, пока жизненные интересы Франции в Европе останутся незатронутыми». Доклад этот заканчивается панегириком Пуанкаре, как «верному и надежному другу», обладающему «недюжинным государственным умом и непреклонной волей»; «в случае наступления критического момента в международных отношениях было бы весьма желательно, чтобы во главе правительства нашей союзницы стоял если не сам г. Пуанкаре, то лицо, обладающее столь же решительным характером и чуждое боязни ответственности, как нынешний французский первый министр»[18].
30 августа (12 сентября) Извольский частным и весьма доверительным письмом из Парижа сообщает Сазонову о своих переговорах с Пуанкаре после возвращения последнего из Петербурга. Пуанкаре несколько встревожен известиями из балканских столиц, где происходит «борьба военных элементов (желающих, ради спасения своего существования, использовать во что бы то ни стало настоящую конъюнктуру) против радикалов и антимилитаристов»… «Пуанкаре считает, что болгаро-сербское соглашение действует разжигающим образом как на болгар, так и на сербов», но, если, «вследствие заявления России, Болгария не будет в состоянии попользовать настоящие обстоятельства в свою пользу, – это нанесет тяжкий удар влиянию и престижу России в Болгарии, а также идее о дружеской и согласной политике балканских государств под эгидою России; преемники Гешова, стамбуловисты или радослависты, сейчас же разорвут соглашение с Сербией и вернутся к прежней системе колебаний между Россией и Австрией и заискивания перед Веной. Далее г. Пуанкаре сказал мне, что, по имеющимся у него сведениям, в случае воинственного выступления Сербии Австро-Венгрия ни в каком случае не двинется в Санджак, а по ходу дела направит свои действия на Белград; это, конечно, не может остаться безразличным для России и приведет, вероятно, ко всеобщей войне». Затем Пуанкаре повторил сказанное Сазонову о выполнении союзных обязательств в случае выступления Германии и добавил, что, «ввиду критического положения на Балканах, высшие органы французского военного управления с усиленным вниманием изучают все могущие произойти военные случайности, и ему известно, что сведущие и ответственные лица весьма оптимистически смотрят на шансы России и Франции в случае общего соглашения; оптимистический взгляд этот основан, между прочим, на оценке той диверсии, которую произведут соединенные силы балканских государств (за исключением Румынии), оттянув соответствующую часть австро-венгерских военных сил».
В Петербурге, несомненно, колебались между внушениями из Парижа – отстаивать престиж и влияние России на Балканах – и столыпинской заповедью осторожности. Премьер Коковцов, как человек деловой, не чувствовал склонности к «бреду», от которого предостерегал Столыпин. Пока Николай II охотился в Спале с Николаем Николаевичем и другими воинственными генералами, настроение повышалось; когда же император вернулся в Царское Село и ознакомился с внутренним положением, произошел резкий поворот: предложенная мобилизация против Австрии была отменена, и послушный Сазонов совершенно разошелся с глубоко разочарованным Извольским[19].
Пребывание в Англии (беседы с королем, Грэем и Бонаром Лоу в Балморале) дало Сазонову формальное подтверждение существования англо-французского соглашения о военных действиях на море и на континенте; кроме того, Грэй, «не колеблясь, заявил, что, если бы наступили предусматриваемые мною обстоятельства, Англия употребила бы все усилия, чтобы нанести самый чувствительный удар германскому морскому могуществу», король же «раздраженно воскликнул», что в случае столкновения англичане уничтожат не только германский военный флот, но и «пустят ко дну всякое немецкое торговое судно, которое попадется им в руки». Но, по впечатлениям от своих переговоров с Англией, Сазонов докладывал царю, что Англия не хочет навлечь на себя недовольство мусульман (в Индии) и ослаблять положение англофильского турецкого правительства (Киамиль-паши), а потому нельзя рассчитывать на содействие Англии, если бы потребовалось «энергичное давление на Турцию». В отношении Франции у него составилось во время пребывания в Париже представление, что там боятся и того, что балканские события могут втянуть в войну Францию, и убытков в связи с опасностью, угрожающей французским капиталам на Балканском полуострове, и потому французское правительство напряженно стремится к мирному исходу возникших столкновений. В Берлине он убедился, что так же точно и Германия боится быть втянутой в войну и потому готова на все, чтобы локализовать войну на Балканах, если ее нельзя предотвратить; однако здесь Сазонову пришлось выслушать сожаление канцлера и министра иностранных дел по поводу посещения Николаем Николаевичем французских пограничных крепостей и частичной мобилизации в Варшавском военном округе. Тем не менее доклад свой Сазонов заканчивает словами, что «наши отношения с Германией продолжают сохранять по существу тот оттенок искреннего расположения, который вашему императорскому величеству благоугодно было закрепить личным свиданием с императором Вильгельмом в июле сего года»[20].
3 октября Сазонова посетил австро-венгерский посол граф Тури, заявивший, что, «даже если бы события привели к увеличению Болгарии до размеров, намеченных Сан-Стефанским договором[21], Австрия могла бы отнестись к этому вполне спокойно», то есть не потребовала бы для себя территориальной компенсации на Балканском полуострове. Сазонов ответил на это вопросом: «А как бы отнеслась Австро-Венгрия к увеличению Сербии?» – «Австрия, – ответил посол, – никоим образом не могла бы допустить, чтобы ей был перерезан путь в Салоники, а потому она не могла бы примириться с расширением Сербии до моря». Посол пояснил, что для австрийской торговли с Востоком необходим выход к Эгейскому морю: «Никакое правительство не устояло бы против общественного мнения, если бы оно отказалось от этой цели…»[22]
4 октября н. ст. Пуанкаре, по соглашению с Сазоновым (находившимся в Париже), разослал текст предложения о коллективном обращении держав к балканским странам и Турции с указанием, что державы «энергично осуждают всякую меру, угрожающую нарушением мира» и что, если война все же вспыхнет, «они не согласятся в результате конфликта ни на какое изменение нынешнего территориального status quo на Балканах», но «возьмут в свои руки в интересах христианских народностей осуществление реформ в Европейской Турции, причем реформы эти не нанесут никакого ущерба целости территории Османской империи». В тот же день Нератов (управляющий Министерства иностранных дел в отсутствие Сазонова) предписал послу в Константинополе Гирсу «сделать энергичное представление Порте» по поводу «вызывающего образа действий Порты» по отношению к балканским государствам; Турция, как он пояснял, не желает покончить миром пограничный инцидент с Черногорией, закрыла на своей границе провоз военного груза Сербии и наложила эмбарго на греческие суда, «нагруженные хлебом из русских портов»[23].
Англия не присоединилась к этому обращению, и Пуанкаре – Сазонов предложили, что это обращение с редакционными смягчениями по отношению к Турции будет сделано Австрией и Россией от имени всех держав (телеграмма Сазонова из Парижа от 6 октября н. ст.). В новой редакции говорилось о недопущении в результате войны изменения «территориального status quo в Европейской Турции». Англия все же медлила присоединиться к этому шагу даже и в такой форме. Мотивы ее воздержания указаны в цитированной выше записке Сазонова; это обещание сохранения территориальной целости явно неубедительно ни для кого и менее всего для Турции. В действительности, как мы увидим, за этим обещанием скрывалась забота не допустить увеличения турецкой территории в случае победы Турции над союзниками, и легкость, с которой общая формулировка «status quo territorial actuel dans les Balkans» была заменена формулой «status quo territorial dans la Turquie d’Europe», не могла ввести в соблазн ни правительства Киамиль-паши, ни его лондонских покровителей, ни, с другой стороны, воинственные балканские правительства. Единственной целью предложений Пуанкаре – Сазонова было стремление сохранить в своих руках контроль над дальнейшими событиями; отсюда и последующее предложение Пуанкаре о созыве международной конференции для посредничества и для ликвидации войны, если она начнется, – конференции, которая даже в случае победы Турции даст все необходимые гарантии блоку держав Антанты (при еще не заключенном в этот момент мире между Италией и Турцией). Мысль Сазонова вскрывается следующим обстоятельством: ввиду начала военных действий Пуанкаре 15 октября поручил послам Франции предложить правительствам, при которых они аккредитованы, формулу о коллективном посредничестве («в удобный момент», – прибавил Грэй) и созыве конференции; пункт четвертый этой формулы гласил: «Державы соглашаются между собой не предпринимать ничего такого, что противоречило бы суверенитету султана и целости Османской империи». Сазонов телеграфирует в ответ на это предложение Извольскому: «Пока идет война, конференция не может рассчитывать на должный успех», а потому он против созыва конференции в случае, если посредничество не удастся, но он, во всяком случае, считает «предпочтительным в настоящее время исключить пока четвертый пункт, содержащий повторение о суверенитете султана». Пуанкаре этот пункт все же сохранил, сославшись на желание лондонского кабинета. Тогда в Петербурге выдвигают новое возражение: «О реформах упоминается лишь как о предмете суждения, а по поводу неприкосновенности территории устанавливается принцип», – «в последующих переговорах придется обратить необходимое внимание на правильную установку обоих принципов, если их сохранение будет признано нужным» (Нератов Извольскому, 19 октября н. ст.).