Анастасия

Гурьев с улыбкой качал головой.

– Я убедил вас, что никоем образом не могу являться ханжой?

– Я не читал вашего сборника, но думаю, что да. Хорошо, я продолжу.

– Но я отвлекся. Как вы уже поняли, в моем воспитании самую важную роль играл дядя. Это был уникальный человек. Не по годам прагматичный. Он был старше меня ровно на десять лет. Иногда мне казалось, что он попал в наше время из будущего. Он был очень спортивен, подтянут и всегда модно и с лоском одет. Кстати, он не был красавцем, но держался весьма элегантно. Многие женщины сходили от него с ума, а он так и не женился, оставшись почти до конца жизни заядлым холостяком. Почти… Несмотря на явный успех у женщин, сам он был рассудочен в амурных вопросах. И к взаимоотношению полов подходил весьма утилитарно и приземлено. Он мог говорить о дамах ровно так, как говорил бы о лошадях или новых машинах. Кстати, машины были его главной страстью. После его смерти остался целый ангар новеньких дорогих авто. Так вот, сразу же после окончания гимназии он как-то забрал меня в свой английский клуб и там завёл разговор о женщинах.

– Мой дорогой племянник, – просто начал он. – Скажи, за время учёбы в гимназии ты не имел связи с женщиной?

– Нет, – я мотнул головой и покраснел, словно рак.

– Вопрос этот я задал тебе на всякий случай. Признаюсь, что я доплачивал твоим воспитателям, чтобы они не спускали с тебя глаз. Но, и на старуху бывает проруха. Вдруг ты согрешил с какой-нибудь гимназисткой или пепиньеркой из Арсеньевской гимназии тогда, когда твои воспитатели потеряли бдительность?

– Нет же, дядя, – почти закричал я.

– Ты не ори, а веди себя спокойнее. Спокойствие и хладнокровие отличает истинного мужчину от всех прочих. Я научу тебя смотреть на женский пол с той долей разумности, коего они заслуживают. Я хочу воспитать из тебя серьезного государственного деятеля, человека высокого достоинства и чести. А потому я сразу буду посвящать тебя во многие житейские и не только вопросы. У тебя сейчас тот возраст, когда в теле происходит бурление всех жизненных соков. С природой спорить глупо и бессмысленно, а порою и пагубно. Но даже в осознании сего факта должен наличествовать не сиюминутный эмоциональный порыв или не дай бог сентиментальность. В половых вопросах так же, как во всех прочих, должны присутствовать глубокая осведомленность, практичность и рационализм.

Я почти не понимал ни слова из того, о чём мне тогда говорил дядя. Я лишь смотрел на него широко раскрытыми глазами и ловил каждое слово, попутно проговаривая губами окончания его фраз.

– Запомни, ни один дамский угодник, ловелас или бонвиван – никогда не сделали сколько либо значимой и серьезной карьеры. Такого рода людишки – это человеческий мусор. Все романтические страсти, фантазии и грёзы – это удел меланхоличных барышень, вздыхающих возле окна в ожидании кавалеров. Мужчине такие страдания и мысли не к лицу. Скажу даже больше – все романтические настроения ядовиты и порочны в своей сути. Они ведут мужчину к позору и гибели. И мне бы хотелось, чтобы вся твоя дальнейшая жизнь была лишена этих амурных глупостей. Когда придёт время, я найду тебе достойную спутницу – здоровую, породистую, миловидную, со связями и капиталом, способную нарожать кучу детей. И тогда я женю тебя на ней, дабы ты смог впоследствии стать всеми уважаемым отцом семейства и продолжить графский род Гурьевых.

Забегая вперед, я должен с грустью поведать о том, что лишь много лет позднее я совершенно случайно узнал о том, что в ранней юности ему жестоко и хладнокровно разбила сердце одна великосветская красавица. Говорят, что он очень сильно и долго её любил. И после этого, отстрадав несколько лет, он вынужден был стать крепким и циничным. Всё его хладнокровие и рациональный подход к вопросам взаимоотношения полов появились в нём вовсе не от рождения. Мы становимся грубее и бескомпромисснее лишь после того, как сильно пострадаем от собственной безответной любви. Когда предательство и обиды опалят нам крылья и ранят в самое сердце. Мой несчастный дядя вынужден был заковать своё сердце толстым панцирем изо льда и камня, дабы больше не страдать, как уже страдал однажды. Но так, как он желал мне лишь самого лучшего, то пытался с юных лет оградить меня от того, чем был однажды так глубоко уязвлён лично.

Итак, мне было лишь семнадцать. Я смотрел на него во все глаза и слушал.

– Завтра я сам впервые отведу тебя к женщине. Это не случайная женщина. Она моя давняя знакомая. Я знаю ее около пяти лет. И все пять лет я ей исправно плачу только за то, чтобы она ни с кем не путалась и содержала свое здоровье и гигиену в полном порядке. Она неплохо воспитана и весьма добропорядочна. Я и сам иногда бываю у неё.

– Подожди, дядя, – вновь вспыхнул я. – Если эта женщина твоя любовница, то зачем же мне это знакомство?

Внутренне я негодовал от циничности всей этой ситуации.

– Я не пойду!

– Ну и будешь глупцом. Ты желаешь пойти в публичный дом?

– Да! – буркнул я, после долгого молчания. – Что такого, там многие мои товарищи бывали.

– И это будет самым твоим безрассудным поступком, могущим перечеркнуть всю твою дальнейшую жизнь. Сегодня ты брезгуешь переспать с той женщиной, с которой очень редко бывал лишь я один, зато не брезгуешь переспать с той, которая возможно имела сношения с сотней или даже тысячью мужчин разного достоинства. Очень может быть, еще вчера её пользовали сразу несколько матросов. Ты, мой юный друг, желаешь заполучить себе какую-нибудь совершенно редкую и зверскую форму сифилиса? Гонконгский сифилис или марокканский? Как ты думаешь, прилично ли русскому графу служить государю без носа?

– Конечно, нет, – мотнул головой я. – Что за нелепые и ужасные вещи ты говоришь?

– А как тогда?

– Вообще никуда не пойду… – я насупился.

– И будет глупо. Решено, завтра утром я заеду за тобой, и мы поедем к моей милой Каролине. Потом я оставлю тебя у неё на квартире часов на пять. Думаю, что для начала хватит, – он усмехнулся и быстрыми шагами покинул комнату.

А я долго смотрел ему вослед, любуясь на его худощавую и подтянутую фигуру, облаченную в строгий мундир, и думал о том, что дядя еще так молод и хорош собою. Отчего он сам не найдет себе здоровую и породистую аристократку и не продолжит графский род Гурьевых.

Наутро следующего дня я позавтракал, тщательно принял ванну и обрызгался отцовскими духами. На душе у меня было тревожно. Я испытывал чувство крайней неловкости перед дядей. Мне даже казалось, что родители тоже обо всём догадываются и понимающе косо поглядывают в мою сторону. Но это были лишь мои страхи и необыкновенная мнительность. Я не находил себе места от мыслей о том, что мне сегодня предстоит. Более того, я отчего-то решил, что могу совсем не понравиться мифической Каролине. А вдруг она посмеется надо мною, думал я. Похоже, я вовсе не хорош собою. Да, нет же… Я откровенно гадок, думал я.

Минуты тянулись бесконечно долго, а мое внутреннее состояние уже было близко к панике. Я готов был убежать на улицу. И в то же время меня одолевало жуткое любопытство и желание постичь ту самую, главную тайну. Интересно, разденется ли эта Каролина донага? А какая у неё грудь? А сколько же ей лет? Неужели я смогу потрогать ее? От этих мыслей меня бросало в пот и делалось тяжко в паху.

К счастью, дядя не заставил себя долго ждать. Едва я подошел в очередной раз к окну, как увидел, что от чугунных ворот нашего московского дома на Волхонке во двор въезжает его щегольская коляска, запряженная парой вороных.

Улыбаясь, он вошел в гостиную и сразу глянул на меня, оценив лишь глазами, что я уже одет в новенький сюртук и тщательно причесан. Отец, оторвавшись от газеты, поприветствовал брата, а после спросил:

– А куда это вы оба собрались?

– Я обещал Джорджу показать своих новых рысаков, потом мы съездим на ипподром и в мой клуб. Он еще нескоро появится в России, поэтому я хочу как можно больше показать ему перед учёбой и познакомить с несколькими, весьма полезными в будущем людьми.

В комнату вошла мать:

– Николя, ты позавтракаешь? Велеть накрыть стол? Или кофе?

– Благодарю, Ниночка. Я только из-за стола, – поклонился дядя.

Я слушал их обычный, ничем не примечательный диалог, и внутренне сходил с ума от острого напряжения. У меня кружилась голова, и сосало под ложечкой. Я безумно боялся, что дядя выдаст меня хоть единым намеком или неловким словом.

– Ну, ты готов? – весело обратился он ко мне.

– Готов, – хрипло отозвался я.

– Тогда едем…

Когда я оказался в его крытой коляске, он помахал перчатками возле своего носа.

– Фу, Джордж, на кой чёрт ты так надушился Imprial от Герлена? Нет, аромат старый и очень достойный, но тебе, как юноше, нужно душиться лишь чуточку и чем-то более свежим. Я потом куплю тебе в подарок флакон хороших мужских духов. Ладно, трогай, – махнул он рукой, и мы покатили к его таинственной Каролине.

Удивительно, но оказалось, что жила Каролина на Ильинке в большом доме с огромным парадным входом. Ехали до неё мы довольно долго. Когда добрались, мы позвонили в парадное. Нам открыл седой и важный швейцар, который, увидев дядю, сильно засуетился. Распахнув двери настежь, он с уважением пригласил нас войти. По широкой, украшенной цветами лестнице, мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру. Сию минуту двери распахнулись, и перед нами оказалась довольно миленькая горничная в белом переднике. Она сделала книксен и приняла у нас шляпы и дядину трость.

– Проходите, господа, Каролина Михайловна ждёт вас.

Мы прошли в гостиную, обитую голубым шёлком. Обстановка в комнате была очень уютной. Дорогая мебель, обтянутая светло серым кретоном, ореховый изящный шкаф, круглый полированный стол, роскошный диван, белоснежная лепнина на потолке, свежие цветы в фарфоровых вазонах – всё это создавало какое-то сияющее великолепие и мягкий уют. Несмотря на то, что за окном стояло прекрасное летнее утро, в комнате горело несколько газовых ламп. Вся гостиная была заставлена милыми безделушками из белого гипса и горного хрусталя. А возле дивана возвышалась небольшая беломраморная статуэтка с летящим амуром. Но самое ошеломительное впечатление произвела на меня сама хозяйка этой необыкновенно приветливой квартиры.

Это была довольно стройная и миловидная брюнетка. Совсем юная девушка. Я с восхищением рассматривал черты ее красивого и нежного лица. Сначала я подумал о том, что она моя ровесница, или старше меня года на три. Как выяснилось позднее, Каролине было ровно двадцать пять. Она встала с дивана и, очаровательно улыбаясь, подошла к нам, подставив обе маленькие ручки для поцелуя дяде Николаю. Я стоял рядом и почувствовал необыкновенный аромат, идущий от её платья, волос и всей стройной фигурки. У нее были белые ровные зубки, чистые матовые щечки с ямочками, маленький, чуть вздернутый носик и огромные бархатистые карие глаза. Волосы этой красавицы были уложены в высокую прическу, спускаясь на молочные плечи несколькими завитыми локонами. Тонкие пальцы венчались парой дорогих перстней, а лилейную шейку огибала бархотка с изящной брошью в виде цветка. Таких красоток я видел раньше лишь на картинах времен Людовика XV. Ей не хватало только белого парика с буклями и платья на кринолине. Это был типаж почти кукольной красавицы эпохи рококо. Помимо этого у неё оказался девичий и очень нежный голос.

С той минуты, как я увидел её, я забыл обо всем на свете. Я забыл даже о цели своего визита в эту квартиру. Я смотрел на девушку во все глаза и даже не слышал того, о чём с ней разговаривал дядя. А тот, меж делом, чувствовал себя здесь полным хозяином. Он сам распорядился, чтобы горничная принесла кофе со сливками и свежих эклеров. Я пил кофе, словно пьяный. И не сводил своего ошеломленного взгляда с лица Каролины. Я любовался её мимикой и заливистым смехом. Она хохотала над остротами дяди, очаровательно кривя рот и блистая мелким жемчугом зубов.

Очнулся я только тогда, когда дядя засобирался уходить. Только тут к моему ужасу до меня дошло, что он намеривался оставить меня наедине с этой нереальной красавицей. Такой смелой и раскованной. Сначала я тоже было, вскочил с места и засобирался уйти вместе с дядей. Но тот взял меня крепко за плечо и усадил в кресло, шепнув:

– Не суетись. Через несколько часов я вернусь. Вспомни, для чего ты здесь. Смотри на Каролину проще. Она знает, для чего я ей плачу.

С этими словами он покинул нас. Я снова сел за стол и сделал вид, что рассматриваю узор на фарфоровой чашке. Каролина легко присела напротив.

– Милый Джорджик, не хотите ли еще эклеров и кофе?

– Нет, благодарю вас, – поспешно ответил я и вновь пуще прежнего уткнулся взором в пустую чашку.

В комнате повисла тягостная тишина. Только ходики на комоде отсчитывали медленный бег минут. Первой, как и ожидалось, нарушила паузу Каролина.

– Георгий, скажите, а вы любите живопись?

– Люблю, – отвечал я. – Я и сам иногда рисую.

– Правда? – удивилась она. – А вы сможете нарисовать мой портрет?

– Думаю, это вряд ли…

– А может, мы попробуем?

В ответ я лишь покраснел и пожал плечами.

– Ну, хорошо. Пойдемте в соседнюю комнату, я покажу вам несколько интересных картин, – проворковала она.

Я быстро соскочил со стула и пошел вслед за Каролиной. Соседняя комната оказалась не менее роскошной, чем гостиная. Здесь тоже была дорогая и великолепная мебель. Помимо большого дивана здесь располагалась довольно легкомысленная розовая софа-рекамье, а рядом с ней возвышалась кадка с пальмой. Правда, вдоль стен я заметил пару книжных стеллажей. Неужели эта девушка любит читать, тут же подумал я. Мой взор задержался и на нескольких пейзажах в золоченых рамах. Каролина взяла меня за руку и подвела к картинам. Она стала называть имена каких-то совсем неизвестных мне, современных художников, но я почти не слушал её. Я не мог её слушать. Мои ладони возгорались от ее нежных, словно кошачьих касаний. В голове стелился туман. Туманом же заволокло и мои глаза. Я видел лишь разрозненные части совсем иной, ошеломительной для меня картины – мочку чуть розоватого уха, отягощенную массивными золотыми сережками, нежный овал чистых бархатистых щек, эти безумно красивые, что-то говорящие губы, блеск карих глаз. Она говорила и говорила, а я делал вид, что внимательно слушаю её и кивал, словно глупый мерин. И вдруг она как-то по-особенному, лукаво посмотрела мне прямо в глаза и рассмеялась. А после совсем неожиданно обняла меня двумя мягкими и невесомыми руками и, чуточку прижав к себе, прошептала мне на ухо:

– Ну, до чего же ты красив, милый Джорджик. Ты так похож на Николя.

– На дядю? – переспросил я.

– Ну, конечно, – улыбнулась она. – Наверное, Коленька был так же хорош в юности.

– А вы полагаете, что я хорош? – продолжал упорствовать я.

– Ты необыкновенно красив, милый мальчик, – с легкой грустью отозвалась Каролина. – Дело в том, что я настолько люблю Николя, что не смогу не полюбить и тебя, мой ангел. Для меня свято всё, что связано с твоим дядей.

Она вновь прижала меня к себе и расцеловала в обе щеки, а потом глянула на меня чуть более решительно и прошептала:

– Так мы далеко не уйдём…

Её ладошки ухватили меня за голову. Она притянула меня к себе и поцеловала прямо в губы. Мне показалось, что мои ноги тут же оторвались от паркетного пола. Я летел над землей вместе с несносной Каролиной, и тысячи солнц вливались в мои глаза вместе с блеском газовых ламп. После того, как она закончила свой поцелуй, я почувствовал, что могу свалиться в обморок. Я сделал шаг и едва удержался на месте.

– Господи, – прошептала она, сияя потемневшим взором. – Да, какой же ты сладкий…

Вдохновленный такими откровениями, неожиданно для себя самого, я приблизился к девушке и неловко обнял её негнущимися руками. Мои губы коснулись её шеи, лица и маленькой груди. Я стал как попало осыпать её поцелуями с такой жадностью, что она пискнула и потянула меня в соседнюю комнату. Это была её спальня. А дальше все было, словно в тумане. Она довольно быстро скинула юбки и осталась в корсете и чулочках. Я невольно застыл, глядя на её стройные ножки, облаченные в белый ажурный шелк, батистовые панталончики с разрезом в шаге, на тонкую талию, затянутую в атлас английского корсета, на белоснежные и упругие шарики грудей, рвущиеся из крепких тисков китового уса.

– Ну, как я тебе? – она кокетливо повертела бедрами и повернулась ко мне выпуклой попкой.

– Я люблю вас, – невольно прошептал я.

– Что? Любишь? Ну, хорошо же. Хоть от тебя, милый мой мальчик, я услышу эти заветные слова. Иди ко мне. Нет, обожди, я сниму с себя всё. И ты раздевайся скорее, мой хороший. Не тушуйся. Я не сделаю тебе ничего плохого. Мы лишь чуточку полежим голенькими, и я тебя приласкаю.

– А дальше, господа, мне весьма неловко описывать детали моего первого грехопадения, – смутившись, произнес Гурьев. – Скажу только одно, что обнаженная Каролина была чертовски обворожительна, а я еще так молод и неопытен, что самый мой первый раз случился слишком быстро. И этот факт меня сильно оконфузил.

Перепачканная любовными соками, обнаженная Каролина походила на нимфу, соблазняющую неопытного фавна. Она вовсе не успокоилась после моего самого первого раза и продолжала нежно ласкать меня, покусывая острыми зубками мочку моего уха. Эта кокетка играла со мною, словно умудренная опытом жрица любви. Уже позднее я понял, что Каролине дядя недаром платил кучу денег и содержал её. Женское чутье, такт и нежность в ней были развиты сверх всякой меры. Она гладила и бесконечно целовала мой живот, руки, ноги и называла меня так ласково, как я не мог себе даже вообразить.

Спустя годы я понял, что вела она себя так скорее не из-за того, что я ей так уж понравился. Нет. Просто я сильно ей напоминал того, кого она страстно и безответно любила на протяжении многих лет. Женщины – это такие сложные и весьма коварные создания – они могут спать с одним, а представлять себе другого. И от самой этой мысли входить в такой неописуемый экстаз, что нелюбимый ими мужчина припишет эти восторги и страстный шепот лишь собственному совершенству. И бедному будет совсем невдомек, что в эти минуты она была вовсе не с ним…

Но тогда я этого всего не знал и плыл в потоках женских ласк, словно в струях божественного эфира.

Мой второй раз получился уже намного лучше. Я даже почувствовал себя в какой-то момент настоящим сугубым самцом. И я был ужасно горд от того, что Каролина вся извивалась от страсти и довольно громко стонала. Как мне показалось, она даже получила самое главное женское удовольствие. По крайней мере, она легла на бочок и прикрыла от наслаждения глазки.

Потом случился и третий раз. Не менее горячий и страстный. Каролина меняла позы. В этот раз я брал её сзади. О, как она выгибалась узкой талией. Возможно, был бы и четвертый раз, но сквозь пелену её шепота я услышал слабый стук в двери. Каролина вскочила с кровати и побежала узнать, кто ее беспокоит. За дверями маячила горничная. Она и доложила, что вернулся Николай Александрович. Это был мой дядя. Каролина накинула халатик и, обернувшись, сразу изменилась в лице. Черты её стали строже.

– Джордж, нам пора. Надо одеваться.

Мне показалось, что ею овладела какая-то печаль. По своей наивности я тогда подумал, что она просто не хочет со мною расставаться.

– Одевайся милый, и иди в гостиную, – вновь настойчиво повторила она. – Мы с тобой уже итак почти четыре часа…

– А когда мы снова увидимся? – пылко спросил я.

В ответ она лишь пожала плечами. Её лицо стремительно менялось. Мне даже почудилось, что она тут же чуточку постарела. Прямо на глазах.

– Иди, Джордж. Возможно, мы и увидимся. Это не мне решать.

– Ну, как же? – натягивая брюки, шептал я.

– Иди…

Я оделся и вышел в гостиную, где меня уже ждал дядя. Он сидел нога на ногу и попивал кофе.

Каролина больше не вышла к нам. Я вообще больше никогда не видел эту милую и такую обворожительную, мою первую женщину, чей образ оставил в моей памяти столько тепла и благодарности.

Когда мы с дядей возвращались домой, он всю дорогу молчал, делая вид, что ничего не произошло. Первым не выдержал я.

– Дядя, а когда…

Но я не успел задать ему этот вопрос.

Он тут же перебил меня короткой и весьма жестокой фразой:

– Никогда! – отчеканил он. – Забудь о ней. Она выполнила свою миссию. И не пытайся встретиться с ней без моего ведома. Тебя не примут. Даже дверей не откроют. Я плачу этой девушке довольно, чтобы она исполняла ровно то, что от неё требуется. Не думай о ней больше, чем она того заслуживает. Для этого и существуют дамы полусвета. Они и нужны нам именно для таких целей и не более. Через неделю ты уезжаешь в Цюрих. В Цюрихе ты будешь вести жизнь полную аскезы и затворничества. Увы. Но там тебе не стоит ни с кем связываться и заводить интимные знакомства. Я тоже прослежу за этим.

– Но!? Как так можно? – вскричал я в слезах. – Я ведь вам не марионетка. Я – живой человек.

Неожиданно он обнял меня.

– Не кричи, – он мягко похлопал меня по спине. – Я потому так забочусь о тебе, что безумно тебя люблю. Люблю, как сына. А своих детей у меня уж, видно, никогда не будет, – с грустью произнес он. – Пойми, в Европе всей этой заразы еще больше, чем у нас. Как ты можешь гарантировать чистоту любой женщины, если даже непорочные, на первый взгляд особы, бывают заражены этой гадкой болезнью. И одно лишь свидание может напрочь испортить тебе не только здоровье, но и саму жизнь. А потому крепись, мой милый. И я очень надеюсь на твое благоразумие. Пойми, что разумность истинных аристократов должна заключаться и в этих, сугубо интимных вещах. Особенно в этих. Знаешь, каких любовниц себе подбирали мой отец и дед?

– Каких же?

– Тех девиц, что выросли в их поместье. Специально отобранных сельскими знахарками. Но и этого мало. Потому что многие болезни передаются девочкам от рождения и с молоком матери. А далее их проверял на чистоту лекарь. Наши мудрые отцы и деды всегда сближались только с девственницами. Причем, здоровыми девственницами. И только такой, разумный подход в этой, очень важной стороне жизни даст тебе возможность прожить долго и быть здоровым человеком.

Меня растрогали заботливые слова дяди, но в тот же вечер дух бунтарства проснулся во мне с ещё большей силой. Я плакал от тоски по моей первой любовнице. Я до смерти желал её увидеть. Я не послушался дядю и на следующий же день поехал на Ильинку к дому Каролины. Когда я позвонил в двери, ко мне вышел швейцар и холодно сообщил о том, что Каролина Михайловна уехала. Я не поверил ему и долго стоял на улице, глядя на её окна. На миг мне показалось, что тяжелая портьера отогнулась, и я увидел образ моей мимолетной возлюбленной. Но может мне это только показалось.

Той весной и в начале лета мои родители часто гостили в деревне. Там у нас было огромное поместье. В тот же вечер я поехал туда. По дороге я тихо плакал, утирая украдкой горячие слезы. Меня не радовали ни по-летнему теплая погода, ни бурное цветение первых цветов. В поместье вкусно пахло скошенной травой и печеными пирогами. Сейчас я всё это вспоминаю с такой огромной грустью о безвозвратно минувших подмосковных вечерах в нашей усадьбе. А тогда, не смотря на теплоту июньского вечера, всё вокруг мне виделось мрачным и пустым. Я безумно тосковал по Каролине.

Увидев отца, я поинтересовался, приедет ли сегодня дядя? Тот пожал плечами. Мне непременно хотелось поругаться со своим вездесущим и жестоким, как мне тогда казалось, родственником. Но дядя, как назло, не посетил в этот вечер нашу усадьбу.

У родителей в эти дни гостили их приятели – чета врачей Пирожниковых. Сам Пирожников был земским доктором, а его миленькая супруга Нюта помогала ему в качестве медсестры. В ту ночь, когда я приехал на дачу, сам Пирожников убыл на сложную операцию, а Нюта осталась с маман.

Эту Нюту сложно было назвать красавицей. У неё были несколько тяжеловатые черты лица. Она почти не пользовалась белилами и косметикой. Но, в то же время в ней было нечто, что делало её весьма привлекательной для мужчин. Скорее всего, дело было в её пышногрудой фигуре.

От отчаяния, что я не смогу более увидится с Каролиной и от злости на дядю я немного нахамил матери и вёл себя за столом несдержанно. Я, пожалуй, слишком вызывающе посматривал в сторону Нюты. Как мне показалось, она пару раз смутилась и ответила мне коротким взглядом серых, чуть выпуклых глаз. При этом она улыбнулась. Я был в таком состоянии духа, что мне чудилось, что сам чёрт теперь не брат, и что все женщины мира должны падать предо мною ниц. А потому, совершенно обнаглев, прямо среди ночи я отправился в комнату к Нюте и тихонько постучался.

Дверь быстро отворилась, и на пороге со свечой в руках появилась простоволосая и растрепанная Нюта. В темноте она показалась мне моложе и ниже ростом.