По обе стороны солнца

Глава первая

Мы всегда рождаемся вопреки своим желаниям

– Ore, Vayda! – кричали люди на улице.

– Ore, va kina! – скандировал народ, бросая букеты нежных цветов на балкон прямо к ногам беременной королевы.

Вэйда смотрела на все сверху, она улыбалась своему тринадцатому рождению. Уже завтра она огласит своим громким криком древнюю Летурию, уже завтра начнется ее новая, пусть даже совсем недолгая, но такая интересная жизнь. Или сегодня? Вэйда улыбнулась своим мыслям. А почему бы и нет? Вот прям здесь на балконе, в цветах, под ликующие крики своего народа, появится та, которую ждут долгие двенадцать поколений.

Тихая гора недовольно зарычала, выпустив несколько колец зеленоватого дыма, когда лицо королевы подернулось гримасой боли и она схватилась одной рукой за перила, второй – за низ живота. Толпа на мгновение замолчала, а потом с новой силой начала славить миг появления Тринадцатой дочери, всемилостивейшей Вэйды.

Сам момент рождения Вэйда ни разу не запомнила – момент темноты, тишины и абсолютного покоя, а потом свет, теплые руки Незримых сестер и громкие крики: Ore, Vayda! Ore, va kina!

Так было всегда.

Вэйда огласила своим криком мир, но мир ответил ей тишиной. Жесткими движениями ее маленькое тельце подхватили холодные чужие руки в перчатках, и смотрели на нее совершенно чужие глаза. Кроме глаз у этого существа не было больше ничего – плотной голубой маской было закрыто лицо, а на голове до самых бровей была натянута тонкая шапочка. Вэйда смотрела в чужие глаза неестественного серого цвета и впервые за все свои жизни она напугалась и громко заплакала.

– Ишь ты, капризная какая, – по-доброму сказал врач и отдал новорожденную в руки Марии.

Мария смотрела на дочь, ее переполняли чувства, на глазах появились слезы, и она прижала крепче к себе малышку. Но дочь не успокаивалась. Вэйда кричала изо всех своих сил, она звала ту, которую выбрали ей в матери, она взывала к Незримым сестрам, она просила помощи у своего народа. Но никто не пришел, и только чужая женщина со странными голубыми, но все же красивыми глазами, нежно убаюкивала и целовала в лоб.

– Лилечка моя, девочка-лялечка, – нараспев говорила Мария, – Какая ты у меня красавица, только плакса.

Голос у женщины был приятный, а вот слов Вэйда понять не смогла. Новорожденная королева прекратила кричать, открыла глаза и очень внимательно посмотрела на держащую ее женщину.

Красивая. Не на столько, как Двенадцатая, но вполне достойна, чтобы зваться матерью Тринадцатой дочери.

– Доктор, доктор! – закричала Мария в панике. Врач обернулся, устало снял маску и подошел к кровати.

– У нее все в порядке, она здорова? Просто я такого никогда не видела, – женщина аккуратно положила младенца, развернула пеленку и повернула маленькое личико к врачу. Голенькое тельце местами еще было немного синеватым, но под синюшностью проявлялся бронзовый загар, будто кто-то побрызгал младенца из баллончика с краской. Старый врач опустился перед ребенком на колени, потрогал детскую ручку, и вдруг замер – за каждым его действием следили очень взрослые, наполненные мудростью, ярко-сиреневые глаза.

– Красавица, редкого оттенка радужка. Я такое за всю жизнь однажды встречал. Но там генетика. Может и у вас в роду был кто-то с такими чудесными глазами?

Мария не знала, что ответить. Родителей своих она не знала, да и никто не знал – подкидыш он и есть подкидыш, ну а у Сережи все темноволосые с карими глазами – даже неудобно перед родней получится – в кого она такая?

– Не переживай – генетика вещь интересная, через несколько поколений может самым неожиданным образом проявиться. Главное, что ребенок здоров, я бы сказал, даже слишком, – доктор улыбнулся и погладил ребенка по нежному белому пушку на голове.

Больше всего Вэйда не любила этот беспомощный период до года. Слабые мышцы, постоянная сонливость, бредовые колыбельные (кто их вообще придумывает), но самое неприятное – это отсутствие общения. И если раньше Незримые сестры могли слышать ее мысли, то сегодня юная королева не смогла разобрать ни одного слова, то есть даже если бы она могла говорить, ее все равно никто не понял. Вэйда, глубоко вздохнула, закрыла свои жемчужные глаза и уснула – всему свое время – я во всем разберусь.

Сон дарил успокоение. Здесь, в ярких снах, она снова была дома. Ее окружали знакомые люди, любимые пейзажи и мерное урчание Тихой Горы – все, что она любила, все, ради чего она рождалась и умирала, все, чего теперь у нее нет.

– Вэйда, девочка моя, проводи меня до ручья, – хриплым голосом окликнул ее дед.

И она побежала. Босыми ногами по зеленому лугу – тонкие травинки щекотали пятки и казалось, от этого она бежит еще быстрее.

Дедушка по меркам Летурии был совсем не стар, но как-то сильно он сдал, словно неведомая сила прижимала его к земле, заставляя горбиться и склоняться все ниже с каждым днем. Подъем к подножию Тихой горы, где течет Мертвый ручей, стал уже ежедневной традицией. Именно там, как говорят люди, можно встретить Незримых сестер, если вдруг они о тебе позабыли.

Вэйда взяла деда за руку – кожа была мягкая, тонкая и в складочку, и только на самых подушечках пальцев чувствовались огрубевшие мозоли. Эти руки Вэйда помнит с самого рождения. Еще будучи совсем крохой дедовы руки она отличала от всех остальных – всегда крепкие, твердые и нежные одновременно – в этих руках она не боялась ничего. А теперь, спустя всего двенадцать лет, дед стал немощен. Хотя нет, стареть и дряхлеть он стал совсем недавно, еще меньше года назад он мог вбежать на Тихую Гору с Вэйдой на плечах, а потом вдруг сник. И теперь Вэйда ведет его за руку к Мертвому ручью, к ручью, в русле которого начинается жизнь каждого летурианца.

Тропинку к ручью видно издалека – тысячи ног протаптывают ее ежедневно. Со всей страны идут жаждущие смерти и рождения, а некоторые просто, чтобы убедиться в его существовании, а кто-то в надежде пообщаться с молчаливыми сестрами. Даже трава, которая за ночь затягивала любые следы, эту тропу поглотить просто не успевала. Говорят, что и ночью приходят сюда люди, чтобы поведать ручью самые тайные мысли, задать вопросы или получить советы. И хоть каждый знает, что Мертвый ручей молчит, что он такой же не разговорчивый, как и Незримые сестры, что его журчание не громче урчания Тихой Горы, но все равно каждого летурийца тянет к черному ручью, в воды которого окунают каждого новорожденного. И выжившие отныне называются детьми вечной Летурии, а по умершим непринято плакать, потому что Тихая Гора забирает слабых себе.

– Почему мы всегда идем к ручью? Посмотри сколько прекрасных мест: мы можем дойти до края моря, можем купаться в океане, можем резвиться на лугах или доделать, наконец, праздничный палантин для королевской спальни. Почему мы тратим время на то, что никогда не ответит?

– Тянет, – грустно ответил дед, – Я и сам бы рад полежать на горячем песке возле моря или прогуляться по лесу, но тянет сюда. И, знаешь, егоза, с каждым днем мне все больше хочется здесь остаться. Вот бабка твоя, сохрани Гора ее душу, своей смерти не чувствовала, просто пришли за ней и все тут. Да ты и не помнишь – родилась в точности на следующий день. Вот и назвали тебя Вэйда, что переводится: радость в любой печали. С тех пор я и жду своей очереди, но видимо забыли про меня Сестры.

– Может не забыли, а специально оставили, чтобы ты со мной подольше повозиться смог – а то вон всем некогда. Мама то с козами, то по дому хлопочет, отец с горшками возится, у брата своя семья – всем до меня дела нет, и только ты, деда, всегда рядом.

Дед усмехнулся в свои густые белые усы: «Да, милая, мы все всегда рядом, мы никогда не покидаем друг друга – вечно вместе на вечной Летурии», – так он подумал, не смея произнести то, что раскрыли ему черные воды Мертвого ручья. И только погладил внучку по белым волосам своей мягкой от старости ладонью.

У ручья было тихо. Людей было мало, а из тех, кто был, никто не решался нарушить тишину. Черные берега, словно обуглились от давнего пожара и никогда больше не зарастали ни мхом, ни травой. Но ручью было абсолютно все равно, что он не давал жизни, он просто бежал, весело нес свои мертвые воды, огибал вокруг Тихой Горы и прятался глубоко под ее основание, а потом снова выныривал здесь. Вэйда всматривалась в темные воды, они звали ее, манили приблизиться, хотели поведать свои тайны. Черная вода отражалась в ее жемчужных глазах, проникая глубже и глубже. Голова закружилась и захотелось сделать шаг, чтобы ощутить на себе всю силу этого темного омута.

Крепкая ладонь с маленькими мозолями на подушечках пальцев легла на ее плечо.

– Не рановато ли? – усмешкой спросил дед.

– Деда, это же не просто ручей? А может и не вода вовсе.

– Может и не вода, а вот то, что это не ручей – это ты верно приметила. Я тебе сейчас фокус покажу, только обещай, что никому не расскажешь.

– Обещаю, – шепотом повторила Вэйда

Тогда дед взял сухую травинку и бросил в темную воду

– Смотри, внимательно смотри

Вэйда вглядывалась в каждую волну, в каждый круг, вслушивалась в журчание и ничего кроме своего отражения не видела.

– А теперь сам фокус – смотри! Там, где он зарождается, в самое сердца родника смотри.

Ручеек хлюпнул, радостно зажурчал, булькнул, выпустив на поверхность небольшой воздушный пузырь. Вэйда замерла – в пузыре была та самая травинка, которую несколько минут назад дед бросил в воду. Та самая, только уже не сухая, серединка ее начинала зеленеть.

– Так он что не мертвый? – шепотом, еле сдерживая себя спросила Вэйда.

– Мертвый. Здесь мертвый, а там – дед показал куда-то на ту сторону горы – а там живой. Только не ручей это, ручей кругами не ходит. Вот тебе одна из тайн нашей Летурии.

– А еще тайны есть?

– Здесь все тайна. Только мы к ним привыкли, к тайнам, значит. Оглянись, что ты видишь?

– Небо синие, трава зеленая, гора Тихая, ну море, – Вэйда вертела головой по сторонам, – Ну, город там внизу, вон козы пасутся.

– И ничего тебя не удивляет?

– Да нет, так всегда было.

– Вот именно – всегда небо, солнце, всегда трава зеленая, и город наш тоже – всегда.

– Ну, а как иначе?

– А иначе, милая, я видел только однажды, когда в молодости на корабле к самому периметру подошёл – а там море вздыбилось, волны выше корабля поднялись, искры неба прям в воду бьют, ветер гудит страшно. Я его слышу – вот он только руку протяни, а здесь солнце, и вода не шелохнется.

Вэйда слушала, раскрыв рот – таких сказок дед не рассказывал.

– А еще, деда, еще что?

– Как-то у деда своего я спросил, кто наш город поострил? – так он плечами пожал, говорит, что с тех пор, как он маленьким был, все так и было. Вот я и хочу хотя бы перед смертью с Незримой сестрой поговорить – говорят, что они все знают, столько тайн неведомых. Но самое печальное, что эти тайны никого не интересуют, будто и нет всего этого и нет.

Незримая сестра пришла к дому уже на следующее утро. Она кивнула коричневым капюшоном деду и тот кивнул в ответ – вот и все приглашение к смерти. Надо еще многое успеть.

Дед шел к подножию на удивление легко, он делал глубокий вдох, пытаясь запомнить все ароматы трав и цветов, он сжимал руку Вэйды, чтобы запомнить какова она, наощупь, он всматривался в лица друзей, вышедших проводить его в последний путь. Кто-то затянул песню, он том, что старость уходит гордо, и лишь юность скорбит в печали. Но тот, кто написал эти строки явно сам еще был живым и не собирался уходить в ближайшие часы. Здесь не принято плакать об уходящих и вспоминать ушедших, но слезы пробивались, в носу щипало и хотелось убежать от этой горы, и жить, жить, жить. Бегать по лугам, лакомиться фруктами, вдыхать ароматы цветов, а главное – держать вот так за руку свою маленькую Вэйду.

Пещера Последнего Шага была закрыта. Прям возле порога разложили белоснежную скатерть, а на нее – всякие вкусности. Был тут и овечий сыр с семенами голубых незабудок, и густой компот с пряными травами, и даже плоская рыба, запечённая между солнечных камней – каждый принес то, что любил больше всего на свете, чтобы уходящий мог надолго запомнить свой последний день.

Ближе к вечеру дверь открылась – за ней никого не было. Никто не ждет тебя за чертой горы, никто не проводит дальше порога. Там ты одинок и бессилен. Дед встал. Обнял каждого, кто пришел на его похороны. Последней он обнял Вэйду. Уткнулся носом в ее макушку, глубоко вдохнул, а потом заговорил быстро-быстро

– Я смерти не боюсь, и ты не бойся. Я ж всегда думал, что как умру, так с бабкой своей и встречусь – а вдвоем не страшно, да и веселее. А потом, когда травинку в ручье увидел, понял, что нет ее, смерти. Совсем нет. Вот я сейчас в эту дверь войду, а потом где-то выйду. Только боюсь, не узнаю никого, как ты двенадцать лет назад не узнала.

Дед еще раз обнял Вэйду, поцеловал ее в лоб и сделал шаг через порог. Дверь закрылась.

Вэйда смотрела на закрытую дверь, там остался ее самый дорогой человек, ее друг, ее наставник. И если все так как он говорит, то где-то в Летурии скоро закричит новорожденный малыш, который никогда не узнает ее среди тысяч других. А если ты ничего не помнишь – это и есть смерть. Самая настоящая. Сколько бы ты жизней не прожил, ты каждый раз умираешь по-настоящему. Забвение – в этом суть смерти.

–Чщ-чщ-чщ, ну чего ж ты так разревелась, девочка моя, что ж ты так надрываешься? – теплые, мягкие руки качали маленькую королеву. На этих руках ей стало спокойно и Вэйда снова уснула.

В новом мире все было по-другому. Солнечные дни сменялись дождями, иногда с неба падали белые хлопья снега – все иначе, все в разы интереснее. Вэйда с одинаковым восхищением смотрела, и на проезжающие мимо машины, и на бегущих мимо людей. Но больше всего ее поражало разнообразие всего живого: животные, птицы и даже желтеющие листья на деревьях приводили ее в полный восторг. Рожденная тринадцать раз, видевшая сотни жизней, она и представить не могла, что мир так огромен. Еще недавно ей казалось, что она знает все, а теперь ей это все приходилось познавать заново. Неутолимое любопытство даже заглушило на время желание быть той самой Тринадцатой дочерью Великой Летурии. Но даже если бы она захотела забыть о своей сущности, кто-нибудь обязательно напомнил бы о ее непохожести. И даже любящие ее родители со стыдом опускали глаза, когда вдруг некстати звучал вопрос: и в кого ж она у вас такая? «А таких больше нет», – шутя отвечал отец, и отчасти был прав.

К шестнадцати годам Вэйда превратилась в настоящую красавицу. Теперь люди оборачивались, восхищаясь – таких действительно больше нет.

Высокая, стройная – но таких тысячи, мог бы возразить любой. Но нет, стоит увидеть, как понимаешь ее совершенство. В каждом движении столько грации, пластики и силы, что хочется поклониться и казать: «да, моя королева». Трудно сказать, кто чем восхищался, одни – необычным цветом кожи – словно золоченая бронза, другие – необыкновенными глазами – яркими, сияющими жемчужным фиолетом, третьи – острым умом и мудростью мыслей, но все сходились к единому мнению, что эта девочка – совершенна. Единственный минус – это волосы. Бесцветные, как небеленый лен, тонкие и совершенно прямые. Казалось бы, что в наше время это совершенно не проблема, но только волосы не поддавались окрашиванию и не держали форму, как бы не старались кудесники-парикмахеры. Проблема тонких палочек была решена короткой стрижкой, с ней Лили стала выглядеть немного старше.

Именно в шестнадцать, Вэйда подошла к матери для серьезного разговора. Очень жаль, что отец как обычно в экспедиции, но время пришло.

– Мама, как бы странно это не звучало, я прошу выслушать, и выслушать внимательно, не так как тогда, когда ты потащила меня к психиатру.

– Когда это я тебя тащила? – удивленно подняв бровки, спросила Мария.

– Четырнадцать лет назад. На следующий день после моего дня рождения.

– Ну ты же не можешь помнить, тебе было то всего два годика. Да и повод был печальный.

– Я помню, я все помню. Я даже помню, какого цвета пеленки были в роддоме.

Мария села на стул – ноги не держали, руки слегка тряслись, сердце хотело вырваться из груди. Тогда, четырнадцать лет назад она так же тревожно себя чувствовала, и ничего лучше не придумала, чем бежать к знакомой психиатричке, потому что дочь сошла с ума. Вдруг заговорила на тарабарском языке, запретила называть себя Лилей, придумала себе иностранное имя, и сказала, что пришла в этот мир, чтобы умереть.

– Ты не можешь помнить, – дрожащим голосом повторила мама.

– Ма, ты не переживай так. Просто выслушай и прими.

– Угу, – кивнула Мария, мысленно вспоминая номер телефона того самого психиатра, который сказал не волноваться, что ребенок мультиков пересмотрел. Что все пройдет. Потом глубоко вдохнула и сказала: Говори, я слушаю. Внимательно и спокойно.

– Я попробую из далека. Ты веришь в переселение душ?

– Не то, чтобы верю, но не исключаю.

–Тогда будет проще. Будем считать, что моя душа – это душа древней королевы, которая должна была родиться тогда, неведомо сколько лет назад, а случайно родилась теперь.

–И?

– И то, что я не знаю почему так произошло, но если так случилось и я родилась, то для этого есть причина. И причина очень серьезная.

– Ну допустим. И послать подальше эту причину и жить дальше, как обычный человек ты не можешь?

– Нет, мам, я не могу. Давай нальем чаю, и я тебе расскажу старую сказку, а потом ты мне посоветуешь, что и куда послать.

Мне было двенадцать, когда Тихая Гора заревела. Страшный гул стоял над островом несколько часов. А когда все успокоилось мы услышали призыв. Обычно все важные дела решались на площади, но теперь все шли к подножию Тихой горы. Обычно она мурчит, как довольный котенок, но теперь она то затихала, то прерывисто вздыхала, то переходила на рык.

Люди шли из всех городов Летурии, мы даже дождались ушедших в море рыбаков. Все до единого пришли на призыв Незримых сестер.

– Грядет беда, беда, которой никогда не случалось. Тысячи лет Тихая гора служила нам защитой, не требуя ничего взамен. Но и она нуждается в помощи. Каждый из вас может стать спасителем своего народа, героем, почитаемым в веках – так говорили сестры, а по рядам был слышен ропот и выкрики желающих.

– Вы должны подняться на гору и спуститься в самое ее сердце. Вы никогда не вернетесь обратно, вам придется идти через боль и страх, вам нельзя остановиться и повернуть назад. И главное, вы не должны сожалеть о своем выборе. То есть, ваша душе должна принадлежать народу, не цепляясь за тех, кого вы зовете семьей.

Ропот стал сильнее, а желающих все меньше. Каждый думал, как жаль оставлять то, что так любишь. Пострадать не жаль, но оставить – это трудно. И я думала. Я думала, что будет, если никто не спустится к сердцу горы? Я смотрела на родителей, как они держаться за руки, и отец вытирает слезы на щеках матери, как старший брат обнимает свою жену, а она двумя руками схватилась за живот – скоро у них должен появиться малыш. Мне стало безумно жаль всех этих людей – у каждого есть то, что он не может оставить, а у меня был дед, но он умер пару месяцев назад, и возможно он ждет меня там под горой, а возможно его душа уже родилась в одном из младенцев, и я хочу чтобы он жил, жил даже не помня обо мне. И я сделала шаг вперед. Было тихо. И сквозь тишину я услышала шёпот мамы: «Вэйда, девочка моя, ты куда?». Но я шла не оборачиваясь. Мне было так легко, я хотела крикнуть: живите люди! Мне не было страшно, я не чувствовала себя героем, а за спиной уже кричали: «Ore, Vayda», что означает – слава мне.

На самом краю жерла Тихой Горы меня ждала одна из молчаливых сестер. Они все одинаковые, в коричневых балдахинах – не видно ни рук, ни ног, ни лица. Да и говорят они, как голоса в голове. Эта была в черной, правильнее сказать, что накидка когда-то была черной, теперь стала грязно-серой, неровно выцветшей. Ее называли Матерью, и крайне редко видели, так редко, что ее существование обрастало легендами.

В общем, Мать объяснила, что я должна сделать. И что в награду мне будет дарована возможность переродиться. Хотя я потом поняла, что это ни разу не подарок, а скорее необходимость. С тех пор, как только сменяется 12 поколений королев, рождаюсь я. Каждый раз я спускаюсь на самое дно адового пекла, чтобы спасти мой народ. Последний раз я не успела родиться, я видела, как толпы людей ждали моего рождения, я видела свою беременную мать, и я видела зеленый дым из жерла горы. И все. Вот я здесь.

Чай давно остыл, по щекам Марии текли слезы.

– Мам, ну и чего ты молчишь?

– Я представила, как маленькая ты, – и мать заревела, отхлебнула холодного чаю, шмыгнула носом, а потом совершенно ровным тоном добавила, – Сейчас же тебе никого спасать не надо?

– Боюсь, что все не просто так. Это мое тринадцатое рождение…, и я должна найти эту Тихую Гору, потому, как если она бабахнет второй раз, то, мне кажется, капец будет всему шарику.

– Ну с чего ты взяла? Даже если вулкан взорвется, ну мало ли таких вулканов? Что в каждый лезть теперь.

– Мам это не вулкан. Это скорее реактор. Раньше, вот в тех жизнях, это была просто гора, а в ней бездна. Но я-то видела ее изнутри. А теперь, пройдя курс элементарной физики, я могу точно сказать, что никакая это не гора, а самый настоящий реактор, который скоро может бахнуть.

– А может он уже бахнул, может это Чернобыль или Фукусима, но ведь все как-то без тебя обошлось

– Я не хочу тебя пугать, но размер Тихой горы в основании несколько километров. Половиной своей гора утопает в море, именно по ней считается разрешенный периметр выхода кораблей в море.

–А что за периметром?

– Старшие говорили, что там чудовища, и в назидание показывали остов корабля, перекусанный практически пополам. Ну а в итоге, как я сейчас понимаю, за периметром были вы – человеческая цивилизация. И по какой-то причине мы друг о друге не знали.

– Тьфу, на тебя. Опять своей фантастики начиталась. Тоже мне Зена, королева воинов, нашлась. Так ведь и до инфаркта довести мать можешь.

–Мам?

– Чайник поставь, а то остыл совсем. С такой дочерью и в кино ходить не надо.

В дверь позвонили. Вэйда опустив голову, пошла открывать.

На пороге стоял отец. Букет белых роз был настолько огромен, что самого отца за ним было не углядеть.

– Слава богу, успел, – сказал отец. Отдал ей букет и крепко обнял, – С днем рождения, доченька.

А потом опустился на одно колено, приложил одну руку к груди, а вторую вытянул вперед, вдруг произнес: «Ore, Vayda! Ore, va kina»

– Tuva ma pato. Ama va kina, – ответила Вэйда. Она обняла отца и разревелась. Впервые в этом мире она услышала близкую ей речь, впервые ее восславили, как королеву.

Мария утирала слезы, глядя на эту идиллию, а в голове проскочила мысль, что психиатров понадобится парочка.

– Пап, откуда ты это знаешь? – вытирая слезы, спросила Вэйда.

– А я, Лилечка. Ой прости – Вэйдочка, учил. Я в экспедиции с мужиком познакомился. На тебя похож. Кожа бронзовая, волосики блеклые и глаза как у тебя, ну может посветлее. Ну, думаю, вот и вылезла правда про жену мою ненаглядную. А потом мозг включил, мужику от силы лет двадцать пять, то есть, он еще пешком под стол пешком ходил. Ну опять же мысль – а у него ж папа есть. Короче я к нему, мол так и так. Фотку твою показываю. А он как заорет это ваше «оре», как давай обнимать-целовать – думал живым не убегу. Вот и рассказал, что ждут они тринадцатого пришествия великой своей Вэйды вот уже две с лишним тысячи лет. И явится она – ты, то есть, – и объединишь и спасешь. Боюсь, Лилька, что скоро вокруг тебя поклонники в буквальном смысле ползать будут и поклоняться.

– Пап, спасибо. Только ирония здесь ни к чему. И, судя по всему, времени не так и много. Ладно, родители, праздник праздником, но колледж никто не отменял. И еще раз спасибо за понимание. Вам, наверное, есть о чем поговорить. Люблю вас.

Но ночь была не спокойна. Те яркие сны о мерном существовании, которые так согревали ее душу все эти году, сменились мрачными воспоминаниями.

Когда тебе всего двенадцать, ты не думаешь о плохом. И жерло Тихой горы – это всего лишь незначительная опасность, к которой не стоит подходить близко. Да и не подходил никто – слишком долго идти, слишком крут подъем и пейзаж с каждым шагом становился печальнее. Редкие чахлые травы не прельщали даже белоснежных коз. А дальше насыпь из серых камней – и больше ничего. Кто первый и кто последний подходил к этому громадному зеву – их имена стерлись в истории, но каждый летуриец с самого рождения знал, что Тихая Гора не любит визитеров. Босые ноги уже исколоты острыми камнями, еще недавно белый балдахин, покрылся пятнами серой пыли. К ободранному подолу прилипли бледно-зеленые колючки (странно, но росли они только здесь, будто ничего доброго эта пустошь породить не может). Репьи цеплялись за платье, тянули свои хилые ветки к ее ногам, словно хотели удержать девочку от страшной беды. Но Вэйда делала шаг и слабые стебли рвались, оставляя свои колючие головки на белом материале чтобы, как напоминание об опасности, колоться о голые ноги. И вот черная бездна. Где-то там в глубине – самое сердце Тихой горы, которое надо успокоить лишь протянув руку.