– Что не помнишь?
– На чём летал.
Попаданец ошарашенно развёл в разные стороны руки, изображая крылья, и так простоял почти минуту. А я тоскливо вздохнул. И как не затосковать, раз и этот пришлый всё начал забывать. А ведь я тоже через такое проходил. Скоро от его прошлой жизни останется только смутная тень, скрашенная разве самыми яркими впечатлениями. Она станет подобной прошедшему сну после пробуждения, когда приходится долго мучить себя попытками вспомнить, а порой случайное событие вырывает из этого морока целый ворох образов и эмоций. Но у меня параллельное прошлое ушло в туман за неделю, а тут всё гораздо быстрее и сильнее. Я-то помнил свою жизнь достаточно полно, но она словно отдалилась на полвека назад. Но я вообще особый попаданец. А ещё мне было жалко этого громилу, готового впасть в уныние.
– Я ведь летал, и не помню, – пробубнил он. – Пипец какой-то.
– Ты был пилотом аэроплана? – тихо спросил я, пристально вглядываясь в лицо пришлого.
Каждое его слово было бесценно.
– Нет, что ты, – ответил он, а я пропустил мимо ушей фамильярность в обращении. Не время для ругани сейчас. – Он здоровый был, как хрен знает что, блестящий, гудит. Это я помню. И летело нас очень много. Около четырёх сотен. Помню облака далеко внизу.
– Хорошо, – со вздохом произнёс я, опускаясь в кресло, – присаживайся. Тебя как зовут?
– Сашка. То есть Александр Никитин, ваше высокоблагородие, – медленно выдавил из себя человек. Он стал совсем хмурый, после чего задал вопрос, мучивший его всё это время. – Я всё забуду? Стану, как старый маразматик?
– Нет, не всё. Близких родственников и хороших друзей ты помнить будешь. Не забудешь речь и письмо. Не забудешь увлечения и то, что делал своими руками по чину и должности. Руки вообще ничего не забудут. И, собственно, ты не забудешь ничего окончательно и насовсем. Стоит тебе встретить что-нибудь из прежней жизни или похожее на оное, как воспоминания нагрянут целым водопадом. Поэтому береги старые вещи. Если они не представляют ценности для нашей науки, их тебе оставят. И не унывай.
– Да, наверное, – грустно согласился Сашка.
Я посмотрел на развешенные на стене клинки, особливо выделяя из них один, на картину с морем между ними, на ажурно вырезанный герб рода, висящий над входом. Я каждый день глядел на них, они были частью моих воспоминаний.
Дверь открылась, и в неё вошёл профессор Крылкин.
– А, – вставая с места, воскликнул я, – заходите, Алексей Григорьевич! Мы вас ждём!
Профессор пригладил бородку клинышком и быстро подошёл к нам, глядя что на меня, что на попаданца снизу верх.
– Замечательно! – воскликнуло светило нашей науки, поправив старомодное пенсне и взяв человека за руки.
Он покрутил его ладони то вверх, то вниз. А потом, промолвив: «Нагнитесь», рассмотрел лицо, даже пощупав скулы и челюсть сухими пальцами. Я наблюдал за этими манипуляциями молча. Профессор был очень увлечённой личностью, но дело своё знал.
– Он понимает по-нашему?
– Да.
– Изумительно! – возбуждённо повысил голос профессор, старательно выговаривая и вытягивая слова, но при этом жутко картавя. – Вы его к нам в лечебницу опъеделите?
Крылкин замер, пристально глядя на меня в ожидании ответа.
Я окинул взглядом пришлого. Несмотря на то, что он пришлый из весьма развитого общества, образ диковатого ландскнехта ему удался на славу. А если нахмурится, то действительно будет диковато выглядеть. И собственно, что я теряю?
– Нет. Я его у себя оставлю.
– Не язумно, – тут же ответил доктор, – он из дикого мия. Там у них до сих пой шестнадцатый – семнадцатый век. Лютое позднее сьедневековье, мьякобесие беззаконности и елигиозный фанатизм.
– Ваще-та, – произнёс Сашка, – двадцать первый век.
– Изумительно! – воскликнул профессор, – На Луну уже летали?
Сашка нахмурился, вспоминая, а потом просиял.
– Да, истоптали всю, – вымолвил он, заставив меня вскинуть от удивления брови. – Только я не помню, как, – сразу добавил ложку дёгтя парень.
Профессор покачал головой.
– Попаданческая амнезия. Не стъяшно. Я вас увеяю. Но хочу пъедостеречь от выпивки на ближайшие несколько недель. Не хотите забыть всё насовсем, не пейте.
Парень тут же быстро закивал головой, а я усмехнулся. Помнится, я первые три дня вообще из попойки не выползал, такая каша в голове была.
– И ещё, – продолжил профессор, – запаситесь носовыми платками.
– Зачем?
– Вы пейвое въемя сильно болеть будете. Ваше тело будет пйивыкать к нашему мию. Сопли, слезотечения, жай, кашель, понос. Полный букет.
– А я вас не заражу ничем? – поинтересовался парень, исподлобья глянув на светило науки, что при их разнице в росте было забавно.
– Нет. Ваши болезни ослабли сейчас настолько, что ваше тело само их победит. А нам они не будут стъяшными. Вы не пъедставляете, как мы пеъеживали по этому поводу в самом начале, но за десятилетия статистики накопились тысячи случаев, и ни одного заъяжения. Видно, Господь беъежёт нас.
– Я все забуду? – снова задал свой вопрос парень, но обращаясь на этот раз к профессору.
– Молодой человек, – закряхтел сухенький ученый и деловито, словно готовясь оседлать любимого конька на лекции, приправил пенсне, – есть такие понятия, как эфийная оболочка и иносфея. Пъоцесс памяти и сознания – это не только химия в вашей голове, но еще и физика вне ее. Откуда, по-вашему, яждаются все озаения, пъедсказания и таблицы химических элементов? Откуда беются способности пъовидцев и пъойицателей? Только ли из снов? Пйи пъоходе между миями эфийная облачка оказывается язойванной в клочья и отъезанной от ёдной иносфеы.
– Иносфера, эфирная оболочка? – вяло переспросил Александр, – биополе и коллективное неосознанное?
– Да? У вас это тоже известно? – осведомился профессор, – Ну да ладно. В целом вы должны понять. Пъйи пееходе остается только химия в вашей голове, потому и память сводится к смутным далеким объязам.
Александр пожал плечами. Ничего, свыкнется.
Профессор ещё покудахтал о своих чаяниях, а потом мы учинили Сашке допрос. И вот что смогли уяснить. Парню было двадцать пять лет. Работал продавцом каких-то вещей, которых в нашем мире не было, но вспомнить, что именно он продавал, уже не смог, всё только руками показывал, словно на печатной машинке работал. В свободное время баловался на природе переодеваниями. Там он с товарищами готовил мясо на огне, рассказывал байки, учился фехтованию. В разводе. Жену с дочерью, мать с отцом, брата и около десятка друзей помнил хорошо. Жил на съёмной квартире-клетушке один, постоянной сударыни не имел, ограничиваясь лёгкими интрижками, относился к сему предосудительно ветрено, хотя для его мира это было в порядке вещей.
Из полезного узнали о быте. И хотя технических подробностей он не смог указать, само упоминание того, что данные вещи используются в обиходе даже у небогатых людей, давало почву для размышлений. Микроволновые печи, автоматические прачечные, те самые вещи, которые он продавал, и многое другое. Впрочем, прачечными никого не удивишь. Они у нас тоже начинают входить в обиход. А вот при досмотре мы изъяли у него любопытнейшую шариковую ручку. Я думаю, барон её срочно запатентует и начнёт делать на продажу через подставных лиц, как это случилось с осветительными газоразрядными лампами. Собственно, у нас за счёт завода как раз и не было проблем с этими осветителями. А ещё изъяли десяток разноцветных твёрдых карточек. Александр их назвал дисконтными, выделив среди них одну – кредитную.
– Ну что ж, – произнёс я после двух часов допроса. – Обрадую тебя. Попрошу моего начальника – барона Бодрикова, чтоб тебе сделали паспорт и определили ко мне на службу. Будешь числиться адъютантом-телохранителем. Жалование буду начислять по чину коллежского регистратора.
Я запнулся, увидев непонимание в глазах Никитина, и пояснил:
– Это статский чин, приравненный к прапорщику в войсках.
– Вы йискуете, Евгений Тимофеевич, – осторожно подал голос картавый профессор.
– Чем? – ухмыльнулся я. – Что он украдёт тайны о попаданцах? Он сам один из них. Или, может быть, он личность, имеющая связи с неблагонадёжными людьми? С его прошлым в любом случае порвано окончательно и бесповоротно. К тому же, после того случая в отряд пойдут с большой неохотой. А я не хочу просить у барона повышать оклад до небес. А так, у него нет выбора. Либо ваша психлечебница с перспективой лоботомии, либо вечный карцер.
– Какого случая? – тихо спросил Никитин, забегав глазками.
– Взорвали мой отряд террористы. Вот новый набираю, – небрежно отмахнулся я, поглядев при этом на револьвер, лежащий на столе.
