Двойник. Повесть
Говоря по совести, главврач и так сделал куда больше, чем мог. Продлил содержание Андрея на казенном коште вдвое от положенного и выписал на вольные хлеба лишь два дня назад. Да и в последующие дни смотрел сквозь пальцы на неоднократные появления его в больничной столовой.
Сержант, встреченный им на перроне, доходчиво объяснил, что принять предложение столичных пассажиров будет лучшим выходом.
– Поверь, точно тебе говорю, Андрюха, – негромко произнес мент на прощание. – Здесь ты сдохнешь. Беги, куда угодно, беги. Эти двое – ребята мутные. Вряд ли они тебя узнали. Нюхом чую, не все так, как этот жидок мне в уши дует. Только тебе, в твоем положении, выбирать не из чего. Хотя… на этих, на голубых, они не похожи. Но ты сам смотри. Если что, сбежишь, и всех дел. А так, может, и вправду, в столицу отвезут. Вдруг, и вправду, вылечат?..
Андрей отвлекся от нахлынувших воспоминаний, которые за неимением более далеких заполняли его целиком, и принялся растирать по щекам пену. Брить отросшую за несколько дней щетину новой, вынутой из пластикового пакетика, Жиллетовской скобкой было одно удовольствие.
Закончив с бритьем, он, кое-как сполоснул голову и с удовольствием скинул свои, пропахшие кочегаркой, в которой ему пришлось ночевать последние две ночи, вещи.
Натянул новую одежду и вновь взглянул в зеркало. Увиденное ему даже понравилось. Исчез неопрятный бродяга. Из мутноватого стекла смотрел довольно симпатичный, светловолосый паренек с голубыми глазами.
Мысли вновь вернулись к сказанному: «Хм, певец. Неужели, и вправду? Так я же и не умею.»
Андрей поднял руку, как бы сжимая микрофон, и попытался изобразить мордатого, с мутноватым взглядом запойного алкаша, певца, щеголяющего распахнутой до пупа рубахе, концерт которого он мельком смотрел по плохонькому больничному телевизору.
– Тьфу, тоже мне, – в сердцах сплюнул он и торопливо покинул ватерклозет.
– Поворотись-ка, – развел короткие руки в стороны Кацман, завидев Андрея. Его лицо, увенчанное большим носом, расплылось прямо-таки в отеческой улыбке. Однако, оказавшись в купе, Семен Яковлевич с ходу взял быка за рога. Он торопливо раскрыл новенький ноутбук и включил дорогую игрушку.
– Сейчас мы твою память и расшевелим, – пояснил он свои действия Андрею. – Ты понимаешь, в сложную ситуацию всех нас своей пропажей поставил. Да и себя тоже. У тебя ведь тур по России был намечен. Мы уже и аванс получили, и билеты продали. Девчонки без дела истомились. В общем, надо наверстывать. Иначе неустойки будут страшные. Не расплатимся.
– Завтра в Улан-Удэ, в ДК Строителей концерт. Кровь из носу, нужно собраться, – слова вылетали изо рта Кацмана, словно пули из ствола пулемета. Остальные… города, ладно, отменим. Всех денег не заработать, но вот этот кровь из носу нужно отработать. Ты же артист, Андрюша! Вон тезке твоему, Миронову, уж как плохо было… на концерте умер, а не отменил…
Андрей вытер тыльной стороной ладони мгновенно вспотевший лоб: – Какой концерт? Я ведь забыл все. Я ведь не умею. Вы поймите, это все так внезапно.
– Андрюша, ты только не волнуйся. Тут ничего страшного нет. Ты, главное, нашелся. А концерт… – Кацман на мгновение задумался. – Мы его под фонограмму прогоним. Ничего. Народу будет немного… Схавают. Тебе, главное, рот открывать, да по сцене побегать… Это же не трудно. Ты, вон, раньше после концерта еще по два корпоратива мог отработать. Тело вспомнит.
– Вот сейчас клипы посмотришь, слова повторишь. Отрепетируешь немного, и прорвемся. А уже оттуда прямо в Москву. Пес с ними, с деньгами. В ЦКБ вылечат.
Огорошенный непрерывным потоком звучащих на редкость убедительно слов, Андрей захлопал глазами, пытаясь отыскать доводы для отказа. Ему даже стало немного стыдно перед таким сердечным человеком: – Я попробую, конечно, но…
– Отставить «но»… – просиял Кацман. – Ты гений, Андрюша, ты артист, с большой буквы артист. Вот. Давай смотри, сейчас первый пойдет. Коронка твоя. Запоминай. Вспоминай, вернее: жесты, слова.
– А я пока в ресторан сбегаю. Боюсь, что продюсер наш уже в котлету. Переволновался он за тебя, Андрюшенька.
– А как же так вышло, что я, ну, пропал? – вскинулся Андрей, торопясь задать донимавший его вопрос.
– После, после, дорогой. Видишь, какой у нас сегодня бардак, – уже на бегу замахал руками Кацман, но тормознулся в дверях: – Слушай, я проводницу попрошу, пусть тебя закроет. Тебе работать надо, а если в поезде узнают, что ты здесь едешь, автографами замучат. Поклонницы, все такое.– И выскочил, не дожидаясь ответа.
– Скажете тоже, поклонницы. – Хмыкнул Андрей, однако тут его внимание привлекло изображение, появившееся на большом экране. Из динамиков, упрятанных под гладким антрацитовым пластиком, зазвучала музыка.
Андрей впился глазами в экран, следя за событиями, разворачивающимися на ярко освещенной сцене.
Певец, одетый в невероятно узкие черные джинсы, в черной же блестящей рубахе, в вороте которой виднелся здоровый, на толстенной золотой цепи, крест, пел песню.
Андрей озабоченно всмотрелся в лицо исполнителя. На первый взгляд человек был очень похож на него. Такой же курносый нос, светлый ежик волос, открытая улыбка.
Певец ловко прыгал по сцене, старательно выкрикивая что-то в большой микрофон. Слова были едва различимы из-за невероятного грохота ударных и дикого гитарного скрежета.
Наконец песня с бесчисленным повторением малопонятного речитатива нечто типа – Тара -там Бумба, я не Лумумба, закончилась. Началась новая.
Уже после третьего номера Андрей заскучал.
Убейте, но он никак не мог представить себя в роли этого истеричного арлекина. «Да и он ли это? – возникло у зрителя легкое недоумение. – Петь такое. Даже за хорошие, как сказал этот толстячок, деньги, не знаю. Неужели мне это нравилось?»
Андрей уставился в окно, глядя на мелькающие мимо поросшие лесом холмы. Суровый Забайкальский пейзаж вызывал невольную тоску.
«Можно, конечно, отказаться. Но если они не врут, и билеты проданы, будет скандал. Может, все-таки попробовать?..» – он попытался заставить себя вернуться к просмотру, но лишь тоскливо вздохнул. Назвать это музыкой можно было только с громадной натяжкой. И вовсе не из-за примитивных текстов или убогой аранжировки. Раздражала сама манера исполнения. Невероятно фальшивая и наигранная. Подкачал и голос. Местами, чтобы не сорваться и не дать петуха, певец просто проглатывал окончание строки и, едва попадая в такт и мелодию, переходил к следующей.
«Ну разве можно так издеваться над слухом», – не выдержал Андрей и зажал уши. Настолько фальшиво прозвучал в его исполнении куплет последнего произведения.
«И песня-то неплохая. – озадаченно покачал головой он. – Но как можно не слышать, что отстаешь от аккомпанемента?..»
Клацнул замок, дверь скрипнула и отползла в сторону. В купе, щедро обдав Андрея коньячным ароматом, ввалился Кацман. В руках он держал полную бутылку и пару фужеров.
– Как идет процесс? – жизнерадостно поинтересовался он, водружая коньяк на стол. – Сейчас по соточке и отсыпайся.
– Вы, наверное, будете недовольны, но это – решительно произнес Андрей, – это я петь не могу. Это не песни. Не знаю, может, раньше, до того, что со мной случилось, мне это и нравилось, но теперь. Не знаю, правда, что у меня с голосом, может, он тоже исчез, но даже если остался, такое петь – не смогу.
– А ведь ты прав, Андрюша, – неожиданно произнес Кацман, сочувственно глядя на экран. – Я ведь только финансист. Мое дело – контракты, оплата, переводы, отчисления. Но, если честно, я вынужден с тобой согласиться. Это не искусство. Это низкопробная халтура. А заставить тебя никто не вправе. Что ж, тем лучше. Может, так оно будет даже и лучше, чем рубить хвост по частям. Честнее. Правда, завтрашний концерт отработать все равно придется. Уж извини.
– Мы обязаны платить людям. И музыкантам и организаторам, да и вообще. А чтобы все было честно… Давай так… – Семен Яковлевич выхватил из кармана блокнот, ручку и набросал на чистом листке несколько фраз. – Вот. Запомни. Скажешь это перед началом концерта.
– Мол, это твой последний концерт. Разочаровался в своем творчестве и решил уйти. Честно скажешь, без стонов и всякое такое. Можешь чуть трагизма добавить. Объявишь, отработаешь, и сразу, самолетом, в Москву. Ляжешь в клинику, пройдешь обследование. А потом, когда поправишься, снова попробуешь. Что там тебе понравится, то и будешь…
От этих слов у Андрея даже зачесалось в глазах.
«Хороший, все-таки, мужик, этот Семен Яковлевич. – подумал он, читая неровные строчки. – И написал здорово. Может, чуть трагично, однако, кто его знает, как там принято, уходить… Я же не помню ничего».
– Ладно, я так и сделаю, – благодарно произнес он, – только… а можно, я просто буду рот открывать и все. Вы понимаете. Тумба-Лумба, язык не поворачивается.
– Да ради бога, Андрюшенька, – с искренностью подвыпившего человека рассмеялся Кацман. – Ты у нас звезда, тебе и карты в руки. – Может, еще что хочешь?
– Да нет, не надо, наверное, – смутился Андрей. – Знаете, вы мне лучше гитару принесите, если можно. С нами ведь музыканты едут, я так понимаю.
– Гитару? – Кацман даже поперхнулся. – А ты что, на гита… – он вновь осекся. – Да, да. Конечно, найду. У Пашки как раз акустическая. Сейчас сбегаю.
Он вернулся через пару минут, неся в руках большую концертную гитару в чехле.
– Только осторожно, он мне ее под честное слово дал. – Зачем-то предупредил Семен Яковлевич, оживленно потер ладони и потянулся к стоящей на столике бутылке.
– Ну что, давай, Андрюша, за чудесное возвращение. Михалыча бы стоило позвать, но он уже никакой. Я его спать отвел, – сообщил он, скручивая золотистую пробку.
– Я не буду, – твердо отказался Андрей. – Попробовал уже, когда в себя пришел, чуть не умер. Наверное, это от травмы. Не принимает организм.
– Да ладно, по капельке, – пренебрежительно скривился собеседник. – От Мартеля плохо еще никому не было.
– Нет, – Андрей провел ладонью по гладкой коже гитарного чехла. – Я лучше спать лягу. Можно?
– Ну, как хочешь, – в голосе Кацмана скользнула непонятная нотка. – Тогда, конечно, ложись. Утро вечера мудренее. Завтра в двенадцать тридцать прибываем. Потом в гостиницу, а в семь уже концерт. Ну, музыканты, девчонки туда к пяти подтянутся.
Пока звук настроят, пока то-се. А тебя, уж как положено, к центральному входу на белом лимузине. Все, как в листе заявлено, обещали обеспечить.
– В каком листе? И почему на лимузине? – Андрею вновь стало не по себе. Он живо представил себе, что придется выбираться из длинной блестящей машины в окружении толпы возможных поклонников. – А может, это, попроще чего? – Да ладно, потерпи уже, – Кацман поднялся, сожалеюще посмотрел на бутылку, однако забрать ее не решился. – Пойду тогда, к девчонкам загляну. Они уже, наверное, как раз проснулись.
Он вновь обвел взглядом тесное купе, словно пытаясь убедиться, что пассажир не сможет никуда деться, и вышел.
Андрей посидел в тишине, нарушаемой лишь перестуком колес, привыкая к своему новому состоянию, и осторожно открыл дорогой кофр.
Гитара, и вправду, была хороша. Лаково-черная, с серебристыми порожками на деке, с толстым кожаным ремнем.
Он устроил инструмент на колене, провел по струнам. Совершенно бездумно, на автомате подтянул четвертую. И все так же привычно, словно делал это всю жизнь, взял первый аккорд. Перебор, новая комбинация пальцев, и вот уже, подчиняясь звучащему в голове ритму, заиграл незнакомую мелодию.
Андрей мог поклясться, что слышит ее впервые, но, в то же время, совершенно точно знал, где и в какой момент сделать паузу, перейти ниже, или чуть усилить нажим на гриф.
Слова всплыли без всякого участия воли. Что-то немудреное: Про корабли, море. О городах, что остаются за кормой.
А потом, вовсе без перехода, запел другое. Голос звучал совсем не так, как у того, прыгающего по задымленной сцене Андрея. Может, и не так сильно, однако куда чище. Да и песенка, которая пришла на ум, ничуть не походила на отвязно-речитативные, матерные припевки, которые пел Андрюша Питерский прежде.
– Андрей допел последний куплет и прижал струны, гася пронзительно печальный аккорд.
Увы, ни эта песня, ни та, что он пел до нее, никак не сочетались с тем, что «он» исполнял на эстраде.
«Значит, прав Семен Яковлевич. Нужно завязывать. Не мое это», – решительно подвел черту под безуспешными попытками вернуть свой эстрадный образ Андрей. Уложил гитару обратно в футляр и растянулся на полке. Голова, полная впечатлений, гудела, словно пустой котел, по которому колотил добрый десяток нерадивых поварят. Однако понемногу стук в висках успокоился, глаза закрылись, и он заснул.
Глава 3
Стала причиной его спокойствия амнезия, или это было свойством Андрюхиного характера, однако никакого, ни малейшего, страха и даже волнения перед тем, что ему предстояло, он не испытывал. Более того, были некий азарт и веселье. «Надо же… еще вчера я даже не знал, где буду спать и что смогу найти на ужин, а сегодня предстоит изображать из себя знаменитого на всю страну артиста», – думал он, лежа в роскошной кровати большого, двухкомнатного номера.
Кацман, которого вечернее мероприятие, судя по всему, тревожило куда сильнее, чем самого исполнителя, долго бродил по люксу, пытаясь отыскать известные одному ему недочеты в обслуживании, все же угомонился и отправился в свои, куда более скромные, апартаменты.
Его поведение вызвало у Андрея некое двойственное чувство. С одной стороны, он был искренне благодарен суетливому менеджеру за все, а с другой… Резанула ухо некая фальшивая нотка, прозвучавшая в голосе. Особенно, когда тот завел речь о деталях предстоящего выступления.
Семен Яковлевич не успокоился, пока Андрей не запомнил и не повторил слово в слово свой монолог, который Кацман сам же и написал для него.
– Да может, я лучше, просто… прочитаю с листа, всего и дел, – предложил Андрей, пытаясь увильнуть от нудной зубрежки.
Нужно сказать, именно в этот момент Кацман и показал, что вовсе не такой уж он белый и пушистый, каким старается выглядеть. Голос его скрежетнул так, что Андрей даже поморщился. – Нет. Ты уж будь добр, как я сказал, так сделай, – с нажимом произнес он. – А бумажку я приберу, чтобы искушения не возникло. И помни, что произнести все это нужно не абы как. С чувством произнести. Понял?
Андрей пожал плечами: – Ну понял.
– Не ну понял, а понял, – вновь сыграл голосом Кацман. – Для твоего же блага стараюсь, – чуть снизил он накал. – Ты ведь сам мне в вагоне всю плешь проел: «Не хочу, не буду…» Так чего теперь кобенишься?
– Я выучу, – посерьезнел Андрей и принялся старательно повторять мудреные обороты.
И только когда он смог пересказать весь текст без малейшей паузы, настырный воспитатель сменил гнев на милость: – Поспи часок, – кивнул он на широкую кровать. – Когда машина придет, я к тебе зайду.
Он вышел из номера и старательно прикрыл дверь. Показалось или нет, но Андрею послышалось, что в замке негромко повернулся ключ.
– Тяжела ты, доля артиста, – чувствуя некоторое облегчение, пробормотал Андрей и осторожно прилег на кровать. А уже через пять минут он мирно спал, свернувшись под теплым, но совершенно невесомым покрывалом.
А вот после пробуждения события завертелись в бешеном темпе. Разбудила Андрея торопливая скороговорка Кацмана, который метался по номеру, словно раненый лев.
– Машину, машину нормальную и то не могут сделать. Козлы! – ругался тот. – Я им так и сказал, мол, сами на таких дровах на дачу ездить будете… В общем, я на ней группу отправил, а уж мы с тобой на такси доберемся. Стыдоба, конечно. Придется через черный ход идти, чтобы поклонники не обалдели. Еще бы. Андрюша на такси. Ладно. С нас корона не упадет.
– Ты давай, давай, умывайся, приводи себя в порядок, и вперед. Ребята все уже в ДК, готовятся. Ты с ними перед выходом пообщаешься. Хотя, – тут Кацман замер, словно его осенило. – Знаешь, тебе сейчас, чем меньше новых имен, лиц, тем лучше. Все одно – никого из них ведь не помнишь. А чтобы тебе знать, когда после проигрыша вступать, ну, в смысле, микрофон поднять. То-се, я придумал: я в кулисах встану, и по моему знаку… В общем, фигня, прорвемся.
Последние слова несколько смутили, однако сбитый с толку таким напором, Андрей не стал и пытаться спорить с разгоряченным наставником.
– Странно, конечно.– Отстранёно подумал он, шагая следом за Кацманом по темной лестнице. – Ну ладно… все понимаю, к концертному залу звезда должна с форсом подъехать, а на такси, наверняка, у них и не принято, но здесь-то от кого прятаться?..
Впрочем, странная игра в прятки не закончилась, даже когда они оказались в здании дворца культуры. Кацман, с ловкостью матерого подпольщика юркнул проем, провел своего подопечного по каким-то неярко освещенным коридорам, умудрившись почти никого не встретить на пути. Попалось, правда, несколько потрепанных личностей, судя по засаленным спецовкам, подсобных рабочих, но и только.
Наконец он втолкнул Андрея в неприметную дверь, на которой кривовато висела табличка с надписью «Гримерная».
– Садись, – распорядился он, указав на стул, стоящий возле большого, в пол стены зеркала. – Грима особого тебе и не надо. Просто чуть-чуть. – Семен Яковлевич прищурился и скинул свой пиджачишко, оставшись в светлой рубахе. – Давай я тебе сам помогу. Гримерша пока придет. Ты не думай, я умею.
– Да не надо. – Засмущался Андрей, которому вовсе не улыбалось стать подопытным кроликом. Он глянул на висящие возле двери вещи. – А это что, костюм? Я же просил черные.
– Извини, что было согласовано, то костюмерша и приготовила. Наверное, это Слава… Вячеслав Михайлович, – поправился Кацман. – Наверное, это он ей сказать забыл. Но теперь уже поздно. Полчаса осталось. И вообще, если раньше нормально было, то и сейчас сойдет. Или ты, может, помнишь, что и как тебе раньше делали? – резонно поинтересовался новоявленный гример. – А я, почитай, три года с тобой по гастролям мотаюсь. Насмотрелся. А грима тебе почти и не надо. Только вот волосы чуть-чуть подправим, и все, – он сноровисто перебрал лежащие на столике инструменты, тюбики и баночки. – Вот… это, потом, значит? это. Тушь – чтобы немного глаза поярче сделать, помада специальная.
Заметив недоумение на лице Андрея, Кацман весело рассмеялся: – Да не трусь ты. Так все делают. И на сцене и на телевидении. Представь, если с первого ряда еще что-то видно, то в тридцатом ряду они что увидят? Пятно вместо лица. Вот то-то. Зритель хочет своего кумира во всей красе рассмотреть. Будь уж любезен, потерпи.
– Тогда, может, все-таки гримершу дождаться? – никак не мог взять в толк Андрей.
– Тебе еще порядок песен повторить нужно. Жесты вспомнить. Лучше еще раз прошлый концерт просмотри, чем спорить.
– Да помню я все, – отмахнулся Андрей. – Если уж на то пошло, то там и запоминать-то нечего. Розы-слезы/ Кровь-любовь. Кто только эту дичь сочинял?
– Кто надо, тот и сочинял, – отрезал Кацман, колдуя над головой своей жертвы. – Сиди тихо, а то ухо отрежу.
Негромко зажужжала машинка.
– Ох. – едва не взвыл Андрей, увидев, что Кацман не дрогнувшей рукой проделал в его волосах изрядную плешь. – Вы чего?
– Нормально, нормально. – продолжая свои манипуляции, успокоил тот. – Парик оденешь. Парик. Понял? Ты ж всегда в нем выступал.
– А это, – Андрей тронул клок волос. – Откуда тогда это?
– Обрасти успел, – ничуть не смутился кауфер-любитель. – Обрастаешь быстро.
Странно, похоже, он совершенно не озаботился правдоподобием аргументов.
Андрей с сомнением поглядел на себя в зеркало.
– Ну, вам виднее, – вздохнул он. – Что за парик хоть?
– Нормальный парик, – Семен Яковлевич стряхнул с Андрюхиного плеча остриженные волосы. – Сейчас примеришь.
– Картина маслом, – не удержался от возгласа Андрей, когда рассмотрел себя в новом обличье.
– А знаете что. – он встал и медленно стянул с остриженной почти под ноль головы несуразный, всклокоченный паричок. – Шли бы вы все. Я, конечно, память потерял, но мозги-то остались. – Что за цирк вы тут устроили?
Андрей вынул торчащий из чехла ноутбук и включил: – Здесь у меня что?
– Да ты сядь, успокойся, – похоже, что неожиданная выходка Андрея застала Кацмана врасплох. – Ну, а как же теперь быть?
– Как? – Андрей смахнул с носа мелкий волос, оставшийся после не слишком умелой стрижки. Осмотрелся и вдруг заметил скрученный в жгут черный платок, торчащий из поясных петель его сценических брюк.
Расправил платок и ловко, словно делал это не одну сотню раз, замотал голову импровизированной банданой. Взглянул на свое отражение: – Примерно так.
– А глаза мазать я вам тоже не дам. Лучше мы вот как поступим, – он пристроил на нос темные очки. – Может, хоть в них мне за эти идиотские тексты так стыдно не будет.
Кацман взмахнул ладонями, но всмотрелся в лицо Андрея. – А знаешь, очень. Так даже трагичней. Ну, хорошо. Так даже лучше. Но больше чтобы никакой отсебятины.
Он глянул на часы: – Пора. Одевайся, скоро уже выходить, – тут Семен Яковлевич вновь воздел свою короткую ручку и хлопнул себя по лбу: – Я ж забыл совсем. Слушай. После того, как ты свои слова про то, что, мол, устал и все такое. Произнесешь, нужно будет взять вот это, – тут он вынул из своей сумки литровую пластиковую бутылку с непонятной наклейкой, – выпить.
– Это минералка нашего спонсора. Понимаешь? Обязательно. Тут без вариантов. Они нам за это кучу денег платят. Выпьешь, желательно побольше. Вроде как, мол, вкусная. А уже потом дашь команду музыкантам начинать вступление первой песни. Не забыл, какая первой идет?
– Первой идет «Мозаичный сон», – отозвался Андрей, непроизвольно хмыкнув от дикого сочетания слов. – Только как я ее пить-то буду, из горлышка? И вообще, мне что, с ней прямо на сцену идти?
– Ну что ты, прямо, как я не знаю, – устало вздохнул инструктор. – Воду я на сцену с краю поставлю. Подойдешь, поднимешь, ну и выпьешь… Не пил что ли никогда?
– Да нет, пил, – Андрей дернул плечом. – Наверное. Только не помню.
Он вновь глянул в зеркало: – А вот платок, именно так завязанный, я точно носил. Когда, зачем – не скажу, но носил.
– Ох, умотал ты меня,. Андрюша, – с плохо скрываемым раздражением выдохнул Семен Яковлевич.
Но тут зазвенел звонок и чей-то неразборчивый голос произнес: – Исполнителям прибыть на сцену. Пошла объява.
– Все. Вперед, – Кацман еще раз осмотрел преобразившегося спутника, поправил ворот серебристой рубахи-распашонки. – Не забудь: Вода обязательно. Можешь даже рот потом не открывать, все равно не видно, но воду выпить обязан. Я тебя прошу. Умоляю. Не забудь, дорогой. Ну, хоть ради меня, сделай. А?
– Хорошо, я обязательно выпью, – успокоил разволновавшегося помощника Андрей. – Тем более, что уже и сейчас от волнения в горле пересохло.
– Нельзя сейчас.– Едва не крикнул Кацман, отводя руку с зажатой в ней бутылкой. – Там же газировка. Она зашипеть должна. Понимаешь, чтобы пузыри пошли, и в микрофон звук слышно было.
– Ну, нет так нет, – уже шагая по коридору следом за своим нервным провожатым, Андрей несколько раз медленно набрал в грудь воздуха и коротко выдохнул.
– Ты чего? – обернулся Кацман.
– Мандраж снимает, – коротко пояснил Андрей, думая о предстоящем.
– Ты совсем?.. – Семен Яковлевич не закончил, чуть замер возле большой, неплотно прикрытой двери, из-за которой доносился невнятный шум, и пропустил Андрея вперед: – Ну, с богом. Не подведи, Андрюшенька. Не подведи, сынок. Выходишь. Помахал, поклон, потом снимаешь микрофон со стойки, ждешь, когда зал стихнет, и произносишь текст. Орать не нужно, микрофон у нас сильный. Закончил – два шага к левой кулисе. Я там буду. Руку протяни, я и подам. Открываешь. Ну, дальше понятно.
«Неужели не сон? Неужели эта суетная жизнь, и вправду, была частью моей биографии? Но если я сотни раз выходил на сцену, отчего в памяти не осталось совсем ничего, ни единого намека?» – мысли промелькнули в тот короткий миг, когда Андрей, повинуясь толчку наставника, проскочил заваленные хламом кулисы, пробежал еще пару шагов и оказался на ярко освещенной сцене.
Женщина в длинном бархатном платье картинно взмахнула рукой, а затем прокричала хорошо поставленным голосом в одиноко стоящий микрофон: – Встречайте! Андрей Питерский!!!
В голосе ведущей звучала такая неистовая радость, что Андрей едва не крутанул головой, решив, что рядом с ним есть еще кто-то.
Мелькнул, разрубив наискось пространство темного зала, луч прожектора, осветил его одинокую фигуру, ослепил.
Грохот аплодисментов, невнятные крики, истошный свист – все эти звуки обрушились, словно падающая лавина.
Андрей вздрогнул, почувствовав себя идущим по нейтральной полосе и внезапно попавшим под шальной обстрел диверсантом, отшатнулся к спасительной темноте кулис, но прикусил губу и в один короткий шаг выскользнул из пронзительного луча, поклонился. Движение вышло неуклюжим, но позволило замершему в груди сердцу продолжить свой бег.