Он объяснит этим людям, что жизнь бессмысленна, а все, что они имеют – не стоит затраченных усилий. В его журнале не будет этого пафосного lifestyle: фуфельных показов мод, автосалонов, гольфа, тенниса и нового мейк-апа. Настоящая цель богатства: стать настоящим сидхой, брахма-риши, когда тебе все до лампочки. Прикуривать от пачки банкнот, не чтобы выпендриться, а потому что тебе ПЛЕВАТЬ НА ЭТУ ПАЧКУ БАНКНОТ.
Василичу Леня, конечно, объяснил попроще: наш журнал, сказал, будет призывать людей тратить деньги. Просто потому что надо с ними что-то делать.
Странно, что Иван Василевич Поляков, это делец от сохи, мечтающий о гольф-клубе, а на самом деле оттягивающийся до сих пор под футбол и пивко с друзьями, ему поверил. Наверное, его тоже задолбало производить что-то полезное: а предложенный Леней проект казался вполне подходящим, выгодным и абсолютно бессмысленным вложением честно заработанных денег.
Два месяца Леня занимался журналом: регистрировал издательский дом, открывал счет, вел переговоры и тянул деньги из спонсора. За это время он похудел, слегка потерял свой европейский лоск и уверенность в собственной крутизне. Теперь надо было делать первый номер.
Все текстовое наполнение он свалил на Катю, хотя не был уверен, что она понимает его идею насчет бессмысленности бытия. Сам же он искал на первый номер рекламодателей: подразумевалось, что первый раз – это, как водится, бесплатно, но он все-таки потихоньку тянул из них деньги. И чтобы перед Василичем похвастаться и купить, наконец, себе новые джинсы.
Все это время Леня продолжал думать о Юле (все-таки, это из-за нее он покинул теплую кормушку) и пришел к выводу, что позиция его в корне неверна. Девушку нельзя оставлять одну. Раз уж он приехал и делает здесь дела, надо постоянно мозолить ей глаза. Она начала ссориться со своим айришем – можно их поссорить еще больше. Например, Леня был уверен, что разговаривать им вдвоем совершенно не о чем: во-первых, Юлька владела английским на уровне твоя-моя, во-вторых, с самодовольным ирландским инженером разговаривать не о чем по определению. А Юля тянется к высокому интеллекту, что, в общем-то, естественно.
Так что он опять пошел к Юле.
– Расскажи мне о Джимми.
– А что рассказывать? Он хороший парень. Заботится обо мне. Маме и Мишке деньги переводит.
– Ну а что вы дальше делать будете? У него контракт когда заканчивается?
– Через год.
– И что думаешь делать? Жениться он тебе предлагает?
– Не знаю. То есть, я не все понимаю, что он говорит. То ли он уедет, оставит мне квартиру и будет прилетать. То ли мы вместе поедем. Я не уверена, насчет его отношения ко мне, понимаешь? Тем более, что у него куча европеоидных и католических заморочек. Когда он меня возил в Литву, мы там обошли все костелы. Конечно, мне бы хотелось какой-то уверенности. Я пробовала забеременеть, но тут он вдруг уперся рогом и сказал, что ребенка мы себе пока позволить не можем. А потом вдруг начинает рассуждать о том, что жена должна быть одна и на всю жизнь, а в семье – куча детей. Еще он ревнивый страшно. Я ему про тебя даже боюсь рассказывать.
Солнце припекало, ноги в ботинках хлюпали от пота, плечо онемело, а Леня начинал страшно злиться. Подумать только, эта идиотка еще хотела, чтобы ОН посоветовал ей, как вести себя с Джимми. Как раз сейчас он размышлял, что неплохо было бы нанять настырному ирландцу киллера.
«Блевотина, – мысли приняли теперь такой оборот. – Все здесь блевотина. Катя, Юля – все они живут в блевотине и еще меня втягивают. С Катей в этом отношении все-таки попроще. У нее нет этих блевотных провинциальных представлений о любви, верности и обязательствах. И дела с ней делать интересно. Может, опять к ней подкатить насчет Франции, ее-то вполне можно туда привезти, замутить какой-нибудь бизнес, магазинчики грабить, например. Будем жить цивильно, обедать на белой скатерти, хорошо одеваться, план качественный курить. Нормальные люди там, спокойные, там есть ради чего жопу рвать, потому что здесь все равно, даже если много денег иметь, жить-то приходится в блевотине…»
– Bernard, Fernand, vene ici, le dejeuner est pret, – из подъезда вышла женщина в цветастом переднике и позвала двух мальчишек, катающихся на скейте по тротуару. – Just maitenant![3 - Бернар, Фернан, идите, обед готов. Прямо сейчас! (фр.)]
«Ах, вы маленькие французские ублюдки!» – пробормотал изумленный Леня. Он не мог двинуться с места: ему казалось, что эти кривые улочки и песчаного цвета дома неожиданно превратились в кривые улочки и песчаные дома какого-нибудь пригорода Нима или Марселя, солнце светит средиземноморское, и даже бродячая собака выглядит вполне по-французски.
«Господи, да где же я?» – на улице не было ни души. – «Вот сейчас заверну за угол, а там стоит орава негров и слушает IAM», – с содроганием подумал Леня.
Но за углом стоял Леонид Парфенов с черным бриф-кейсом и разговаривал по мобильнику. Мимо семенили вполне отечественного вида девочки, которые встали посреди улицы и уставились на Парфенова с отвисшими варежками.
«Поубивал бы всех», – сплюнул Леня и поплелся в редакцию.
Глава 7
Катя легла на диван и накарябала на обороте конверта только пришедшее ей в голову стихотворение:
Время уносит тени
И когда вокруг
не остается ничего
Я достаю из шкафа
Свои четырнадцать желаний
Почему четырнадцать? Потому что это – хорошее число. За этой цифрой мерещилось какое-то неясное, смутное ощущение, что все еще может измениться. Катя начала формулировать дальше уже в прозе:
«Сделать ремонт в квартире; Поехать в Африку; Купить машину; Накупить кучу красивых шмоток; Похудеть; Перекраситься в блондинку; Найти постоянного парня; А еще лучше – мужа; Родить ребенка; (Неплохо бы еще, чтобы) с братом случился несчастный случай; Купить хороший компьютер; Найти хорошую работу; Прославиться, предположим, совершив подвиг; Сходить в мексиканский, японский, индийский, армянский и арабский ресторан, попробовать «Пино-Коладу», абсент, коллинз или просто упиться хорошим вискарем; Научиться танцевать танго и пасадобль»
Катя скрючилась на диване окруженная вырвавшимися на свободу желаниями и мучилась ужасно. Периодически одно из них подбиралось совсем вплотную, распихав локтями остальных и тогда приходилось вступать с ним ожесточенные пререкания.
Вот она видит себя скользящей по дощатому полу танцзала в ниспадающем платье с мужественным кавалером под чувственную мелодию (ни одна не вспоминается)… Вот она же, гуляя с собакой (ах, вот еще и собака затесалась, хотя казалось, что хоть этот фантом ее уже оставил), видит как маленький мальчик падает под колеса грузовика (почему же, интересно, не девочка?). Катя прыгает… куда? Тоже под колеса? А собака в это время что делает?
«Ну тебе самой от себя не тошно?!!» – стучит она кулаком по диванному валику. Конечно, тошно, хотя и не настолько, чтобы не хотелось прямо сейчас вкусно и обильно поесть.
С тех пор, как она окончательно расплевалась с Лялиным агентством, приходилось довольствоваться «Дошираком» и прочими макаронными радостями – Леня зарплату обещал только после первого номера. Антон куда-то пропал. Зато начался, как называла его Ляля, «сезон отлова утопленников» – что ни день, то настойчиво попадались на глаза, звонили, заходили люди, которых она и не ожидала уже увидеть. Бывшие «любови» (даже мальчика встретила, которого отшила еще в 7-м классе, потому что у него ноги были кривые), однокурсники, старые знакомые по клубам – самое обидное, что у всех дела шли лучше, чем у нее. Даже у гада Лени, который, собственно, и открыл этот мучительный сезон. Он, конечно, тоже сидел без денег, да и личная жизнь у него, как знала Катя, не складывалась, но он, по крайней мере, вернулся из светлого края европейской роскоши, в то время как она все эти два года…
В дверь позвонили. Катя повернула замок с самыми худшими предчувствиями и увидела Ростика.
Глава 8
Бушприт треснул во льдах, а краска – в жару
Я сделал это, я забыл
Я вспоминаю
«Я так долго стремился в Москву, что в итоге оказался там самым случайным образом.
Почти год я жил в Курске. Хотя правильнее надо было бы сказать «подъезжая к Курску». Когда меня выперли из ростовского педа, отец по знакомству пристроил в бригаду обходчиков, и я в оранжевой робе мотался по железнодорожным путям.
Это было очень странное время – похоже, я впервые в жизни утратил веру в волшебную силу движения. В детстве я обожал ходить по шпалам, особенно ночью. Идти и идти под звездной навигационной картой, перескакивая через шпалины. Не было у меня ни малейшего сомнения, что как только я буду готов (а я это сразу пойму), я вскочу в любой попутный поезд, в вагон СВ или товарняк, и уеду, а все двери мира будут открыты для меня. Вначале я бы, конечно, поехал в Москву. Потом: в Стамбул, Париж, Хельсинки, Токио, я словно дух воздуха смог бы очутиться везде, где мне взбредет в голову.
И вот я почти год ходил по шпалам, встречал и отправлял поезда, идущие в Москву, Киев, Питер, Феодосию (стоянка в Курске 4 минуты), а конечным моим пунктом так и оставался служебный вагончик, который я делил с двумя бывшими проводниками, уволенными из-за кражи.
Проводников звали Ахмед и Эдуард, первый был турком, а второй армянином, хотя я думаю, что даже плакат с изображением Арарата на стене не испортил бы их дружбу.
Мужики считали, что лучше профессии, чем проводник не существует, и мечтали заслужить прощение, ради чего готовы были мерзнуть в маленьком сыром вагончике в компании со мной.
Проводники – вот профессиональные путешественники, не то что я, дилетант. Им по фигу, куда ехать, зачем. Главное, наслаждаться процессом, а именно – мимолетностью и зыбкостью самого дорожного бытия. Я бы расстрелял тех, кто презирает поездной быт: прогулки до туалета, попытки размесить закуску на маленьком столике, кипяток из титана, тамбуры и вагоны-рестораны. Кто говорит, что в поезде люди теряют время? Наоборот, именно там ты и живешь по-настоящему, трясущейся концентрированной жизнью ограниченного, постоянно перемещающегося пространства.
Проводник, – божок железной дороги. Ему наливают пассажиры. Ему суют деньги те, кто не смог купить билет. Ладно бы деньги – почти всегда соглашаются отдать натурой такие девчонки, что на твердой земле даже и не взглянули бы. Кроме того, у пассажиров всегда что-то плохо лежит. Вот тут наши ребята и подкачали: спиздили магнитофон у занюханной герлы из плацкарты, а у нее папа оказался чуть ли не из МПС.
Теперь вот, бедолаги, сидели со мной в вонючем вагончике и красили столбы и знаки.
– А я бы хотел на море… – вздыхал я
– Море? Полгода в Сочи ездили. На мандаринах наварили. А на обратном пути иногда и кадры ничего попадались.
Под Новый Год я заболел. Ни аспирин, ни водка с перцем, ни водка с чесноком не помогали – меня трясло, лихорадило и иногда рвало.
