– Сара, что произошло?
Она вздохнула и страдальчески-монотонно отчиталась:
– Вывозили раненых. Натолкнулись на немцев. Они стояли, мы не услышали и выехали. Они наставили оружие, заставили сдаться. Потом застрелили возниц из неходячих раненых, нас начали насиловать. Потом почему-то потеряли сознание. Я взяла наган и застрелила их.
Кэп ещё раз осмотрелся, посмотрел на Машу, пыхтящую по стойке смирно, спросил:
– Есть что дополнить, товарищ ефрейтор?
– Так точно! – буркнула Маша. – Из четверых насильников один не терял сознание, а получил рассечение левой сонной артерии и после моего пинка в харю истёк кровью.
Сара кинула на Машу злобный взгляд исподтишка. А я отметил, что эмоционируют-то они все вовсю, но тупые, как малоресурсные комботы.
Маша же покосилась на телеги и добавила сквозь стиснутые зубы:
– Там ещё двое немцев. Они добили раненых, а потом что-то срубило им головы. Чем-то острым, типа сабли.
Кэп эдак типа проникновенно-угрожающе спросил:
– Разбираетесь в медицине и саблях, Мария Валерьевна?
Маша дёрнула губами и глухо ответила:
– Отец-хирург. Мать умерла родами. С пяти лет в больничке живу. С четырнадцати – ассистирую. В саблях – не разбираюсь, только в ударах саблей, топором и прочим.
Сара кинула на Машу презрительный взгляд, натянула китель, начала вставать, спросила эдак заботливо:
– А что у Вас с рукой, товарищ капитан?
Ну, типа заботливо. Даже если не вчуиватся, а просто не затыкать чуй подушкой, её фраза фонила шлюхачеством напополам с желанием контролировать. Этим самым «я тебе отдамся, чтобы потом нашептать команду и вызнать все секреты».
– Закрытый перелом, товарищ военфельдшер. – строго ответил кэп, пряча стеснение под строгостью. Ну, типа тут война, всех пулями дырявит, а у него – перелом.
Сара разочаровано жмакнула губками по поводу того, что перевязки отменяются. Потянулась, испытав титями свежепришитые пуговки и проворковала:
– А Вы, Иван Петрович, в мотоциклах разбираетесь?
Кэп покосился на мотоциклы и задумался.
И я тоже задумался. Собственно, что делать, было понятно. Задумался я над тем, как.
И почти сразу поймал себя на том, что я не думаю. Я – вибрирую между бытием мудрым невредящим учителем и безумным игроделом. А поймався, решился.
В шкурках у тележки, помимо незаметных голокамуфляжей типа телега с лошадью и грузовичок, есть и небольшой набор наоборот – и сверхзаметные ярко-кислотные яйца, и высчитанные хаотические фигуры, за секунду наблюдения свихивающие мозг. И гигантский полноприводный пенис, бодро вертящий тестикулами. Полноприводный – потому что всеми четырьмя. И просто неведомые страшные танки. Вот я выбрал такой попроще, всего-то броневичок с миномётом в одной башне и шестистволкой в другой, убрал в редакторе ракетные блоки, наляпал пару турелей с пулемётиками, выбрал крупнопятнистый силуэтоломающий камуфляж, накинул немецкие крестики, а потом вручную замазал крестики белой краской и пририсовал белые пентаграммы.
Заняло всё это секунды две, ибо эйпись на нейроконнекте у меня 14, если без разгона химией. Эйпись – это не совсем «эй, ты, пися!». А, с одной стороны, оклик-запись, а с другой – древнее Экшен Пер Минут, количество операций в минуту. Для машинистки – количество символов в минуту под диктовку. Делённое на 60, если надо в секунду. Вот у тебя лично – сколько? Или ты историю сию будешь карандашиком в бумажку?
… Ну да, ну да. Так и понял, что диктовать машинистке. Вы хоть пострашней найдите, красивую – жалко.
В общем, сляпал я вот такое. Срезал веточку, начал оттирать мачету от крови, Взревел двигателем, и, попыхивая трубкой, выкатил из кустов на поляну, где все застыли от нежданчика.
Кэп и Сарочка застыли столбиками, пялясь в дула пулемётов, взявших их на прицел. Собственно, чего ради и пририсовал башенки.
Я, проведя пару раз по клинку веточкой, пыхнул трубкой. Кэп потянулся к автомату. Сара сделала страдальческое лицо. Я ткнул клинком в сторону кэпа, буркнул «замри!», посмотрел на Машу, застывшую с трофейным автоматом в руках, и бодро-весело-отморожено прокричал:
– Машка, ты жить будешь?! Решай быстро, да-нет?!
Машка покосилась на кэпа, на Сару, подняла на меня мрачно-вопросительный взгляд.
Я вздохнул, буркнул громко:
– Ну, тупи дальше.
Взрыкнул двигателем и тронулся потихоньку
Машка потупила пару сек, и отчаянно завопила:
– Сто-о-ой!
Я – притормозил. И вопросительно уставился на неё. Она вздохнула, и отчаянно бросила:
– Буду.
– Тогда хватай жратву с пулемётами и тащи сюда. Только бегом всё.
Машка ещё секунду порешалась, а потом сорвалась с места.
А я уточнил, что Барбос кончил цифровать Машкину фигуру и скинул тележке задачу на синтез костюмчика.
Кэп попытался остановить Машку осуждающим взглядом, покосился на дуло и спросил меня мрачно-осторожно:
– Представьтесь, пожалуйста.
Я восторженно-удивлённо сказал:
– На х-я?!
Он пару секунд подержался за порванный шаблон, а потом весь в панике, что кому-то похер на гебню, начал возмущаться:
– Для отчёта, кто и по какому праву командует ефрейтором медслужбы.
Машка зависла над вещмешком жратвы. Я вздохнул и утомлённо тупизмом проныл:
– Кэп, ты тупой? Или просто немецкий диверс из Бранедебурга-800?! Не, с гражданкой Блюм всё понятно. Завела подразделение на засаду, пока ефрейтор отбивалась, уже лежала с немецким х-ем в п-зде, обстановку доложила не точно, и собралась с тобой покататься на мотоцикле до следующей засады, чтобы сдаться в плен с твоим вещмешком.
Сарочка, белея паникой с каждым словом, под конец речи завизжала:
– Неправда! Враньё! Сам ты немец поганый!!!
