– Определенно, – добавил Газопроводов. Он, конечно, брать Крохоборова не хотел, понимая, что с ним, что называется, каши не сваришь, предпочтя бы лучше Дядю Лёню. Которого можно было не только подлечить, но, как говорится, и самому для профилактики за компанию с вполне себе железным поводом. Но идти наперекор мнению Дюймовочкиной он не стал.
Дядя Лёня тоже очень и очень хотел оказаться на попечении Дюймовочкиной, а особенно Газопроводова с его знаменитым баром, заполненным чудодейственными средствами внутреннего применения, и вовсе не хотел вместо Крохоборова отправляться под нож к Бандюганову. От этого он даже замяукал для привлечения к себе внимания.
– Котенок где-то пищит, надо ему молочка налить – сказала Дюймовочкина. А Минометкина еще раз ей улыбнулась, утверждаясь в первоначальной мысли, что насчет этой доброй души она не ошиблась.
– Да, там, скорее котяра, – усмехнулся Братанов. – Если ему другое налить, он вряд ли будет сильно возражать.
В этот момент к подъезду подошла обширная делегация. С конями. Почтальон-конокрад Пастушков ехал верхом, а за ним следовала кибитка с цыганами. У Пастушкова только что закончился очередной семинар по кражам коней, и он со своими коллегами отмечал окончание курса. Пастушков лихо соскочил с коня и стал обниматься на прощание со всеми почти родными ему цыганами.
Одновременно с появлением у подъезда цыганского табора, с другой стороны от него, неспешно припарковалось такси, из которого вышел самый медленный таксист Кимычев. Последний, как всегда, всем улыбался и то и дело поправлял, спадавшую на глаза тюбетейку. Минометкина, поймав на себе улыбку Кимычева (ровно такую же, как предназначалась и остальным), все поняла. Ее пригласил действительно Кимычев. Значит, теперь предстояло пройти девять кругов очень медленного ада. Да, черт с ними с деньгами, подумала она.
Крохоборов, увидевший через щелку Кимычева, вначале побелел от ужаса, решив, что криминальный король мог овладеть его беззащитными деньгами. Воспользовавшись тем, что его должны направить на принудительное лечение в этот ужасный зверинец. Затем от напряжения у него даже покраснели глаза, возможно на них лопнул капилляр, и вскоре его лицо стало багровым.
Кимычев, вспомнив о той ситуации с вызовом с телефона Крохоборова и блокировкой средств с карты, привязанной к его номеру, сразу перестал улыбаться. Когда же он увидел, что тело Крохоборова, лежавшее на скамейке, и в первую минуту показавшееся ему практически мертвым, зашевелилось и чуть приоткрыло глаза, то Кимычев пришел в ужас. За считанные мгновения лицо буфетчика сначала побелело, а затем покраснело. И через небольшую щелку он увидел, как глаза Крохоборова налились кровью от ненависти к нему. А то, что тот никогда не простил бы потери даже самой незначительной суммы, было предельно ясно.
Далее несколько действий произошли практически одновременно. В связи с этим, те, кто их произвели, не смогли уделить должного внимания тому, что предпринимали в это же самое время другие. И это привело в итоге к тому, что большинство, сосредоточившись на своем, упустило из виду иное.
Кимычев, пятившийся куда-то в сторону от тела Крохоборова с налитыми кровью глазами, коварно смотревшими через узкую щелку, наткнулся на цыган. Последние после многочисленных объятий с Пастушковым и друг с другом, обратили внимание на Кимычева. Находясь в прекрасном расположении духа после пройденного очередного курса о конокрадстве, они увидели незнакомого им человека в тюбетейке. При этом цыгане тут же приняли его за своего и стали обниматься и с ним, приглашая присоединиться к ним для продолжения их праздника.
Кимычев, восточная смекалка которого вовремя подсказала ему, что появился шанс избежать лютого гнева от полумертвого, но, еще шевелившегося, разъяренного тела Крохоборова, сел с ними в кибитку. Пастушков, который не хотел пропускать заключительную фазу отмечания столь значимого события, тоже решил ехать с ними, но ему необходимо было куда-то пристроить коня. Он поначалу намеревался попросить Дюймовочкину, с любовью и нежностью смотревшую на рыжее животное с огромной головой, позаботиться о нем. Но Газопроводов, уловивший мысль почтальона в его взгляде, был абсолютно убежден, что в их квартире не хватало не только тела Крохоборова, но и коня, а так был бы полный комплект, сразу поставил условие: или Крохоборов или конь.
И в тот момент, когда доброе сердце Дюймовочкиной, сопровождаемой ласковым взглядом со стороны Минометкиной и особенно глубоким вздохом со стороны тети с очень больной головой, стало терзаться в выборе между Крохоборовым и конем, буфетчик, понимая, что у него не было выхода, тоже мяукнул.
– Нет, ну этого котенка надо найти, покормить и приласкать, – нежно сказала Дюймовочкина.
– Этого тоже вряд ли, – снова усмехнулся Братанов. – Если только пару котлет ему пожарить.
При слове «котлет» у Крохоборова снова кольнуло в желудке. Это привело к тому, что он перестал мяукать, но стал дрыгать ногами. Причем, один ботинок у него расшнуровался при этом. И Крохоборов, поглядывая на него сквозь щелку, на какое-то время даже задумался, зашнуровать или продолжать дрыгать. В итоге выбрал последнее.
Дюймовочкина с тоской бросила заключительный ласковый взгляд в сторону коня, который, как ей показалось, грустно улыбнулся в ответ. А потом обреченно посмотрела в сторону бившегося в каких-то неестественных конвульсиях Крохоборова и кивнула Газопроводову. Антресолькин и Братанов вызвались помочь транспортировать Крохоборова к ним в квартиру.
Минометкина, твердо решив для себя ни в коем случае не оставаться наедине с Кимычевым совершенно не обратила внимание на все эти действия с цыганами. И на вопрос тети Крохоборова, что делать с этим (при этом та чуть кивнула своей больной головой в сторону лежавшего на лавочке Дяди Лёни), выразила полную готовность поухаживать за ним.
Дядя Лёня, практически отчаявшись и понимая, что теперь его точно зарежет Бандюганов, в момент, когда услышал информацию о том, что его судьбу направили по скорректированной траектории, хотел даже заплакать от радости, но опять мяукнул. Дюймовочкина уже из подъезда в третий раз озаботилась судьбой котенка, на что Братанов, успокаивая ее, сообщил, что котенок в данный момент находился в таких нежных руках, что им всем еще можно было ему позавидовать.
Пастушков, решая проблему с конем, остался перед сложным выбором, кому его в конце концов доверить, Бандюганову или Пятницыну, все-таки выбрал первого. У Пятницына до полуночи был самогипноз, а конь тоже, как говорится, человек, и хотел не только жить, но и кушать. Пятницын даже в состоянии самогипноза мог его напоить. Но вот накормить вряд ли.
Бандюганов думал с минуту, но принял предложение как-то пристроить коня. Разумеется, в свои криминальные схемы, запланированные на ночь. Поэтому, поцеловав коня в губы, Пастушков заскочил в кибитку, аккуратно положив тяжелую руку на плечо Кимычеву, у которого из-за этого тюбетейка сползла окончательно и полностью закрыла лицо. И цыгане тронулись.
Внезапно большинство из тех, кто был во дворе еще несколько минут назад, отправились по разным направлениям. Тетя Крохоборова, тяжело вздыхая, вслух высказывалась о своей непростой жизни находившемуся в глубоком самогипнозе Пятницыну, а двое интеллектуалов Правдорубов и Аналитиков, сидевших в отдалении, совместно думали каждый о своем.
Крохоборова, как тяжело раненного, доставили в квартиру Газопроводова и Дюймовочкиной. Его появлению больше всех обрадовался сверчок, который высунул голову из коробки и, улыбаясь, посмотрел на заносимое в квартиру неподвижное, но не до конца безнадежное, тело. Но так как сверчок опасался чайку, то голову высунул ровно наполовину, чтобы не привлекать внимание. Из-за его подмышки на вновь пришедшую делегацию с существенными запасами крови внутри, облизываясь, поглядывал комар, но высунуть голову не решался по причине своего длинного носа. Из-за которого мог быть легко обнаружен ужасной птицей, неожиданно поселившейся в их квартире.
Попугайчик, после появления чайки ограничивший свое хождение по столу небольшим уголком, заставленным кружками и стаканами, в надежде, что грозная птица не решится бить хозяйскую посуду для того, чтобы его уволочь, довольно безучастно отнесся к появлению большого количества гостей. Хотя, когда Газопроводов пригласил всех за стол, чтобы что называется на ход ноги, попугайчик вздрогнул и попытался поплотнее укрыться за баррикадой из стаканов и кружек, понимая, что в любой момент его могли позвать.
Черепаха уже месяц находилась где-то между шкафом и тумбочкой, питаясь фисташками из пакетика, упавшего за тумбочку, и пылью, поэтому ее мнением в целом можно было пренебречь. Чего нельзя было сказать о петухе. Последний, наблюдая через окно с балкона за появлением в квартире значительного количества гостей, которых необходимо было кормить, вспомнил про большую кастрюлю. Которую несмотря ни на что, так и не убрали с балкона, поэтому петух занервничал, включил беговую дорожку и стал усиленно бежать по ней.
В это время Крохоборов отчетливо понимал, что ему необходимо выдержать очень тонкую грань, находившуюся на узком стыке тяжело больного; пациента, которому ни в коем случае не надо ни в больницу, ни тем более обратно во двор; но, в принципе, вполне себе не безнадежного, кого можно отпустить к себе в квартиру к оставшимся без защиты деньгам и котлетам от потенциального вторжения криминального короля Кимычева.
Именно котлеты стали новой опцией в системе переживаний Крохоборова за свои сокровища. Первоначально он о них почему-то не подумал. И совершенно напрасно. Помимо текущего запаса там находилось сто акционных котлет – практически целое состояние. И такой прожженный мафиози, как Кимычев, наверняка должен был понимать цену этого актива. А раз уж это чудовище в человеческом обличие, решило добить его полным разгромом собственности, то есть денег и котлет из морозилки, Крохоборов в отчаянии опять задрыгал ногами.
– Смотрите, опять куда-то бежит, – авторитетно заявил Братанов.
Газопроводов, забыв в связи с большим наплывом гостей про аттракцион с попугайчиком к величайшей радости последнего, уже подготовил всем согревающее из своего знаменитого бара на ход не только одной ноги, но и, пожалуй, двух. Крохоборов, через боковую щелку заметив, что все внимание вновь оказалось сконцентрировано на нем, перестал дрыгать ногами и стал неподвижен.
– Смотрите, не двигается! – закричала Дюймовочкина и тут же подскочила к лежавшему на полу Крохоборову делать искусственное дыхание.
– Может, ему тоже немного? – невозмутимо спросил Газопроводов, кивая на наполненные на столе стопки.
– Даже не начинай, – резко отрезала Дюймовочкина. – Ему нужны лекарства и перевязка. И желательно укол.
Участники преимущественно цыганского по этническому составу семинара по конокрадству, за исключением почтальона Пастушкова, прочно оккупировавшего передвижное караоке и самого медленного таксиста Кимычева, с ужасом периодически выглядывавшем из-под тюбетейки на происходящее.
– Дорогой, пойдем пить и танцевать! – когда Кимычеву впервые за определенное время приподняли тюбетейку, то его глаза, вооруженные очками, увидели перед собой не совсем бритое лицо с черными курчавыми волосами. – Да, он же тоже цыган!
При этих словах заглянувший Кимычеву в глаза приподнял его с кибитки чуть ли не одной рукой и поставил рядом, а какой-то седой цыган в большой шапке поднес Кимычеву стакан, видимо с водой, решил непьющий таксист.
– Посвящение! – торжественно провозгласил седой цыган под продолжавшуюся песню про коня от Пастушкова.
Кимычев, которому действительно хотелось пить, сделал большой глоток…
То, что он прямо сразу не упал под кибитку стало совместным результатом нескольких обстоятельств: первоначальным положением корпуса, при котором он максимум мог сесть на землю; сильными волосатыми руками цыган, подхватившими его в последний момент; тем, что, сделав большой глоток, примерно половину цыганского самогона он выплюнул как раз по дороге в сторону земли, куда первоначально направлялся. Крепче пива он никогда и ничего в жизни не пил. При этом Пастушков, не замечая происходивших событий, продолжал петь в передвижном караоке про коня, которого надо срочно было искупать. Кимычев, только что не только посвященный в цыгане, но и пойманный в последний момент, неподвижно лежал в кибитке, укутанный одеялом, и через пять минут сладко спал под бесконечные песни про коней от Пастушкова.
Минометкина, чей пациент самостоятельно доковылял до подвала, к своему удивлению, обнаружила в этом логове настоящий многофункциональный центр. Единственное, что смущало даже ее, было отсутствие персонифицированных зон. Проще говоря, даже в туалет там сходить было весьма некомфортно при отсутствии не только дверей, но даже шторок. Дядя Лёня, конечно, не хотя отвернулся, но все равно подсматривал. А вот черная муха, бегавшая как заведенная по его потолку и не думала даже делать вид. Но при этом Минометкина не увидела ни одной тематической конструкции. А это удивило ее еще больше.
Увидев, что Дядя Лёня вполне себе оклемался, а ее наиболее вероятный заказчик, Кимычев уехал с цыганами, Минометкина решила покинуть цоколь и отправиться домой, но тут ей перезвонили две соседки-ведущие. Они почему-то всегда звонили сразу вдвоем. И уточнили, как все устроилось. На заднем фоне слышался звук гармони и нетрезвых песен Забаянова. Минометкина сообщила, что события внесли свои коррективы, и попросила все-таки обозначить личность заказчика. Обе ведущие долго отказывались под тем или иным предлогом назвать его, но потом сдались. После озвученного имени Минометкина внимательно посмотрела на Дядю Лёню, присевшего на диван и поигрывавшего шлепанцем на левой ноге, потом на небольшое окно наверху, из-за которого послышался конский топот, далее на черную муху, бегавшую по потолку.
Дядя Лёня, чье дыхание сбилось из-за возникших четырех обстоятельств. Очень строгого взгляда Минометкиной в его сторону после телефонного разговора. Шлепанца, повисшего на большом пальце его левой ноги, который, находясь в заведомо сложной полу позиции, никак не мог решить туда ему или сюда, то есть, на пол или обратно на ногу. Подозрительного шума под окнами. И явно изменившимся поведением черной мухи, задвигавшейся в сторону окна. В целом это могло означать следующее: Минометкина что-то такое поняла; муха почуяла приближение своего хозяина Бандюганова; левый шлепанец запутался в происходящем, но тоже не на шутку занервничал. И это только укрепило его в мысли о том, что сейчас его будут резать.
Минометкина, решив, что, конечно, не все в жизни происходит по высшему разряду, но, по крайней мере, не всегда и по самому нижнему, заняла привычную позу на диване и, улыбнувшись, сказала:
– Деньги вперед. Можно на карту.
Дядя Лёня, готовый практически на все, только, чтобы не попасть под острый нож Бандюганова, быстро перевел необходимую сумму на карту Минометкиной, поступив в ее оперативное распоряжение. Через пятнадцать минут он задремал, не снимая шлепанцев и тем более носков, и, подложив под голову босоножки своей гостьи на очень высокой платформе.
На столе стояли две большие кружки. Одна с полностью выпитым Дядей Лёней чаем, другая – со слегка пригубленным искренне не понимавшей логику действий хозяина помещения Минометкиной. Но в конце концов деньги были зачислены ей на карту, и ей не пришлось проводить вечер с Кимычевым, и даже не только с ним, думала она, бросив взгляд, на храпевшего на ее босоножках Дядю Лёню.
В конце концов Минометкина тоже уснула, периодически перебирая пальцами ног, ногти на которых были выкрашены в десять различных расцветок. В том числе от того, что черная муха, решив разнообразить цель своих боевых вылетов чередовала волосы в носу Дяди Лёни, привычно крутившего им против часовой стрелки, и ярко раскрашенными пальцами ног Минометкиной.
В это самое время Бандюганов пытался использовать коня в качестве не просто в качестве гужевого транспорта, но и бьющей всеми копытами силы. Он решил брать банкомат, находившийся в буфете вместе со всем содержимым. С помощью могучего удара копыт и тяговых функций коня, он намеревался транспортировать банкомат в гараж, где со своими подручными должны были его вскрыть, после чего, коня отпустили бы на все четыре стороны. Все-таки Бандюганов в отличие от своего соседа по предыдущему месту жительства, Мокрушникова, старался действовать в рамках привычных ему статей, не перескакивая на другие.
Но вот конь, которого цыгане предварительно плотно накормили овсом и немного напоили самогоном, явно не собирался разбивать стекло в предбаннике буфета. Так как, возможно и допускал, что это могло быть необходимым Бандюганову, но совершенно не находил в том своей непосредственной выгоды. И это, не говоря уже о том, чтобы тащить потои железный ящик неизвестно куда. Он, если рассуждать по-честному, и Бандюганова-то на себе вез довольно нехотя. А в тот момент, когда последний пытался взять его за задние копыта, то ответил на его просьбу утвердительно. Не совсем, конечно, как планировал Бандюганов, получивший копытом между глаз и тут же отключившийся, но ответ в целом вышел вполне конкретным.
Участковый Пофигистов в этот самый момент спал и представлял себя, бороздящим посреди пруда на резиновой лодке, о которой давно мечтал. И, надо отдать должное, несколько раз к ее приобретению был довольно близок, а из пруда на него смотрела, высунувшись на полкорпуса русалка с размером глаз, примерно между третьим и четвертым. И он, сразу отложив в сторону спиннинг и паспорт со штампом, решил, что называется, наощупь присмотреться и все-таки поточнее определить, третий там размер или четвертый. Но в самый решающий момент зазвонил телефон.
– Три с половиной, до четвертого никак, – прошептал в трубку участковый.
В ответ он услышал образец короткого управленческого посыла от своего прямого начальника. Короткого в смысле предельного короткого. Посыла в смысле того, что послали Пофигистова довольно далеко.
