Полночь в Малабар-хаусе
Она с удовольствием прогулялась по Мадам-Кама-роуд, а затем по Марин-драйв – широкой улице длиной в три мили, вдоль которой выстроились башни в стиле ар-деко: «Океана», «Шалимар» и «Шато-Марин». Все это были дома корпоративных магнатов, кинозвезд и богатых индусских семей, недавно приехавших из Пакистана и принявших бразды правления у европейских эмигрантов, которые после войны возвратились домой.
Когда Персис была маленькой, они с отцом приходили сюда по воскресеньям. В этот день на неровной полосе набережной собиралось множество людей – смотреть фильмы, которые транслировали на гигантский экран. Она с нежностью вспоминала то время и лицо матери, казавшееся ей призраком в дуновении морского бриза.
Припарковавшись на Александр-Грэхем-Белл-роуд, Персис пешком направилась в сторону Южного дома.
Это здание, также известное как Дом Джинны, было построено Мохаммедом Али Джинной, отцом-основателем Пакистана. Джинна, по образованию юрист, был ведущей фигурой в Индийском национальном конгрессе Ганди еще до начала их кампании гражданского неповиновения. Идеалистические основы сатьяграхи – буквально «упорства в истине» – Джинне не нравились, и он называл их не иначе как «политической анархией». К концу тридцатых он утвердился во мнении, что индийские мусульмане должны жить в своей отдельной стране, и в 1940 году его Всеиндийская мусульманская лига приняла Лахорскую резолюцию, требующую разделения народа. Через шесть лет, в августе 1946 года, он объявил день «перехода к действиям» и призвал ко всеобщей забастовке в поддержку его мусульманской родины. За этим последовали три дня беспорядков. К тому времени, как резня прекратилась, в одной только Калькутте погибло пять тысяч человек. Перспектива продолжения столь масштабного межконфессионального насилия вывела из оцепенения даже британцев, и после этого Раздел стал неизбежным.
У арочных ворот Персис встретил человек в темном костюме, назвавшийся Прасадом. Он тепло поприветствовал ее и повел в особняк. Персис прошла за ним мимо клумб с петуниями и манговыми деревьями, а затем через сад, где прогуливался когда-то Маунтбеттен, планируя распад империи.
Заместитель министра внутренних дел ожидал ее в столовой. Он сидел за длинным полированным столом, сосредоточенно листая какие-то документы. Вокруг него валялись, словно мешки с песком, еще целые кипы таких же бумаг.
Он пригласил Персис сесть рядом с ним, и она повиновалась, попутно вспоминая, что К. П. Тилак был одним из тех, к кому движение за независимость оказалось милосердно. Невысокий, с добрым лицом, одетый в простую белую рубашку-курту и леггинсы, он, казалось, и при новых порядках чувствовал себя на своем месте.
– Спасибо, что пришли, инспектор. Могу я предложить вам чаю? – он указал на фарфоровый чайный сервиз, стоявший возле его локтя. – Прошу вас, не отказывайтесь. Такими лакомствами, как чай, нельзя наслаждаться в одиночку.
Не зная толком, что сказать, Персис послушалась и налила себе чашку ароматного «дарджилинга».
Тилак улыбнулся ей, и в уголках его глаз появились морщинки.
– Я уже давно хотел с вами встретиться, – произнес он, потягивая чай. – Ведь вы первая в стране женщина-полицейский! Вот увидите, однажды о вас напишут в учебниках истории. Такие, как я, канут в небытие, но вы, Персис, будете жить вечно. Такова судьба всех первопроходцев.
Персис не нашлась, что ответить, и спрятала покрасневшее лицо за чашкой. Слухи не врали: Тилак действительно умел очаровывать.
– Но сейчас вы между молотом и наковальней, не в том месте и не в то время.
Он сопроводил эту загадочную фразу минутой молчания и обратил взор на стену, откуда на них взирал сверху вниз портрет Ганди. Рядом висело фото Джинны. Сперва Персис не поняла, что оно там делает, а потом вспомнила, что дом теперь принадлежит британцам. Окажись он в руках индийцев, оттуда тотчас бы убрали все, связанное с Джинной.
– Вы знаете, ведь Джинна и Хэрриот были знакомы и много лет соперничали. Джинна всегда был холоден, как ледяная глыба, и ни к кому не испытывал по-настоящему теплых чувств. Но Хэрриот прекрасно знал ключ к человеческому сердцу. Знаете, что это, Персис?
Персис поставила чашку.
– Нет, сэр.
– Страсть. Разожгите в человеке страсть – и дальше можете управлять им, как хотите. Джинне нравилось апеллировать к человеческому интеллекту. Сказать по правде, большинство людей не видит дальше своего носа. Но скажите им, что речь идет о спасении души, – и ради вас они низвергнут целую империю, – тут он мрачно улыбнулся. – Индия – это сладкий сон, который мы решили смотреть все вместе. Но любой сон улетучивается, как только мы просыпаемся. Возможно, вам странно это слышать от заместителя министра внутренних дел, но правда в том, что гармония в нашей новой республике практически невозможна. Слишком велика брешь между нами, слишком сильны раздробленность и раскол на фракции из-за того, что мы недавно пережили. И все же нам нельзя сдаваться, иначе просто не сможем двигаться вперед.
– Простите, сэр, но какое отношение это имеет к смерти сэра Джеймса?
Тилак снова улыбнулся.
– Я наслышан о вашей нетерпеливости, – он поставил свою чашку на стол, и лицо его сделалось серьезным. – Итак, 26 января Индия официально объявляется республикой. Так что на раскрытие дела у вас, Персис, остается двадцать пять дней. Сейчас объясню почему. Сэр Джеймс занимался одним вопросом, имеющим огромное значение для нашего правительства и нашего народа. Чтобы идти к будущему, надо сперва похоронить настоящее. Это сэр Джеймс и делал для нас.
– Я не понимаю.
– Четыре месяца назад мы попросили сэра Джеймса возглавить тайную комиссию по расследованию беспорядков, произошедших во время Раздела. В его задачу входило изучать сообщения о бесчинствах того неспокойного времени и по возможности выявлять людей, которые могли бы предстать перед судом за преступления против человечности. За изнасилования, убийства, подстрекательства к убийствам. Дело в том, что в новой Индии к власти пришло много людей, чьи руки запачканы кровью. Такие люди – язва в сердце экономического и политического механизма страны.
Персис молча переваривала услышанное. Наконец что-то начало проясняться. Задание, порученное сэру Джеймсу, запросто настроило бы против него всякого, кто пожелал бы скрыть свои преступления.
– Вы хорошо его знали? – спросила она.
– Сэра Джеймса? Да, я его знал достаточно хорошо. Наши пути пересекались во время борьбы. Он всегда открыто заявлял, что поддерживает самоуправление в Индии.
– Значит, он был хорошим человеком? Так вы думаете?
Этот вопрос, кажется, удивил Тилака.
– Я думаю, что сэр Джеймс стремился так или иначе творить добро. Особенно когда ему это было выгодно, – он кивнул на портрет Ганди. – Махатмой он определенно не был.
Махатма, подумала Персис. Махаан аатма. «Великая душа».
– Каким же он был человеком?
– Он был умен, общителен. Ценил все прекрасное, что есть в жизни. Любил Индию не только ради нее самой, но и за то, что она наделила его властью. Что касается политики, то он просто обожал вести переговоры. Как только на него находило, сразу становился похож на собаку, схватившую кость. Это одна из причин, по которой мы избрали его в комиссию по разделу.
– А сколько людей знало о его поручении?
– Не очень много – и все они члены правительства. Считалось, что если это станет общеизвестным, то поднимется большая шумиха, а те, кого мы разыскиваем, или затаятся, или перейдут к активным действиям. Да и свидетели преступлений тогда оказывались в опасности.
– А что же сам сэр Джеймс? Он поклялся хранить тайну?
– В той или иной степени. Конечно, расследование такого масштаба не может остаться незамеченным – в чем, я уверен, вы сами скоро убедитесь.
– Я хотела бы ознакомиться с материалами, которые он собрал в ходе расследования.
– Боюсь, это будет непросто.
Персис нахмурилась.
– Сэр, если вы желаете, чтобы я продолжала расследование, я должна получить доступ ко всей имеющейся информации.
– Вы не понимаете. Сэр Джеймс так и не предоставил нам отчета. Все документы он хранил у себя дома. И судя по тому, что мне рассказали, есть вероятность, что эти документы были уничтожены.
6
Бомбейская джимхана, один из старейших клубов города, пользовалась определенным авторитетом среди бомбейской элиты. Изначально ее создавали, чтобы британские джентльмены могли собираться и наслаждаться спортивными занятиями – от поло и тенниса до стрельбы из лука и не только. Членство в этом клубе стало непременным атрибутом успеха, и сейчас ожидание приглашения туда имело все шансы растянуться на годы. Одно это делало клуб привлекательным для определенного типа бомбейцев. Именно здесь Персис и договорилась встретиться с Робертом Кэмпбеллом – человеком, с которым Хэрриот виделся утром 31 декабря.
Всю дорогу от Южного дома она прокручивала в памяти встречу с Тилаком.
– У сэра Джеймса было много друзей в британском правительстве, – говорил он, провожая ее до ворот. – И они будут требовать ответов. Надеюсь, вы это понимаете?
Персис прекрасно все понимала. Тилак деликатно предупреждал ее, что, если она потерпит неудачу, ей несдобровать.
Она попросила у него копию досье, переданного сэру Джеймсу. Там подробно описывались предполагаемые преступления, которые ему поручили расследовать. Тилак сообщил ей, что копии документов хранятся в Дели и он позаботится, чтобы ей их прислали.
– У меня еще один, последний вопрос, сэр, – Персис замялась. – Почему именно Малабар-хаус? Почему дело не передали в какое-нибудь более крупное подразделение?
– Мадан Лал, похоже, очень сильно в вас верит, инспектор, – просто ответил Тилак. – А он был правой рукой сэра Джеймса. Так что, если он вам доверяет, кто я такой, чтобы спорить?
Персис оставила свой джип на стоянке и направилась к главному входу. Консьерж в клубном пиджаке провел ее по вестибюлю, отделанному дубом и мрамором, затем через прокуренный бильярдный зал и задний двор, и вскоре они вышли к теннисным площадкам.
На ближайшем корте крепко сложенный белый джентльмен лет пятидесяти перебросил через сетку мяч. Молодая рыжеволосая девушка, длинноногая, одетая в безукоризненно белую теннисную форму, оттолкнулась от земли, подпрыгнула и с прицельной точностью отбила мяч. Ее соперник пронесся по корту, как антилопа гну на трех ногах, ударил по просвистевшему возле него мячу и рухнул на землю, выплевывая слюну и проклятия.
– Гейм, сет, матч, – беззаботно сказала девушка, переходя на другую сторону корта. Персис не могла не отметить ее удивительную красоту – высокие, блестящие от пота скулы и пронзительные голубые глаза.
Девушка протянула руку, предлагая поверженному противнику помощь, но он отмахнулся ракеткой и кое-как поднялся на ноги сам. Лицо его вспотело и раскраснелось.
– Мяч летел в аут.
– Увы, отец мой, боюсь, что нет. Все честь по чести, ты проиграл.
Мужчина – вероятно, это и был Роберт Кэмпбелл – нахмурился. Широкоплечий, с жесткими седеющими волосами, выступающими щеками и угрожающе надутой губой, он очень походил на медведя. Глаза у него были голубые, как у дочери.
Он уже собрался возразить, но ему помешала Персис, которая в этот момент выступила вперед.
Мгновение Кэмпбелл казался озадаченным, а затем вспомнил, что назначил ей здесь встречу.
– Идемте, – сказал он, – обсудим все в баре. Мне нужно выпить.
Через пять минут шотландец, все еще в теннисной форме, сидел на кожаном барном стуле. В одной руке у него был стакан с пивом, другой он прижимал к правому колену холодный компресс. Его дочь Элизабет стояла позади него со стаканом гранатового сока. Персис никто из них напитков не предложил.
Вокруг них на таких же стульях, беспорядочно расставленных вокруг стойки, сидело еще несколько джентльменов. Многие из них были пожилыми индусами; англичан, американцев и европейцев, напротив, можно было по пальцам пересчитать. Они болтали, курили, выпивали и с любопытством поглядывали на троицу – несомненно, из-за полицейской формы Персис.
– Плохи дела, – пробормотал Кэмпбелл. – Уже и в собственном доме небезопасно находиться.
Шотландского акцента в его речи почти не слышалось из-за долгого пребывания на субконтиненте, но даже эти отголоски все равно вызывали у Персис раздражение.
– Вы хорошо знали сэра Джеймса?
– Я его знал большую часть этих двух десятилетий, – отозвался Кэмпбелл. – Мы вместе вели дела. И вместе удержались на плаву, после того как в сорок седьмом уехала почти вся старая гвардия.
– А что это были за дела?
– Строительство. Если говорить точнее, то я возглавляю строительную компанию. А Джеймс был у нас консультантом.
– Не могли бы вы объяснить подробнее?
– Консультант – это тот, кто подыскивает для фирмы контракты. Я инженер. Я строю. Заводить знакомства и убеждать людей купить то, что им сто лет не нужно, – это не мое. Джеймс всегда говорил, что гибкости и ловкости у меня, как у слона в посудной лавке. У меня на родине такие речи зовутся откровенностью.
– Простите, ничего, если я спрошу вас, откуда вы родом?
Он улыбнулся, но как-то невесело.
– Осмелюсь доложить: оттуда же, откуда и вы, инспектор. Я родился прямо здесь, в Бомбее, в больнице «Брич Кэнди». Мой отец приехал сюда с королевскими фузилерами, помогал строить железные дороги. Это он основал нашу фирму. Я родился незадолго до начала века, и отец к тому времени повидал Индию достаточно, чтобы рассудить: ему совсем не хочется, чтобы его сын рос среди всяких дикарей. Так что, когда я был еще ребенком, он отослал меня домой – к себе, в Глазго. Полагаю, вы там никогда не были?
Персис пропустила мимо ушей этот расистский выпад и покачала головой.
– Так я и думал. Вы, индийцы, не слишком-то любите путешествовать. Что ж, тогда позвольте заметить: Шотландия так далеко отсюда, как только можно представить. Лучше всего о ней сказано у Бернса: «Отечество славы и доблести край»[4]. Я рос среди своего народа, инспектор, и хорошо усвоил, что значит быть шотландцем.
– И что же это значит?
Он подался вперед, глядя куда-то сквозь нее.
– Это значит не мириться с существованием дураков, – сказал он и, довольный собой, откинулся назад.
– А ваша дочь?
– Что моя дочь?
– Вы тоже родились в Индии? – спросила Персис, поворачиваясь прямо к Элизабет.
– Разве по говору не ясно? – проворчал Кэмпбелл.
– Я родилась в Глазго, – ответила Элизабет. – Но, когда мне было одиннадцать, поступила в английский женский пансион. Там очень большое внимание уделяли искусству красноречия. Отцу это, похоже, не по нраву.
– Никогда не понимал, зачем оно нужно. Если бы только ее мать не настояла…
Повисло неловкое молчание.
– Прошлой ночью вы оба были на балу в доме сэра Джеймса.
– Ах да. Были.
– Но ушли рано. Ну то есть поговорить с вами у меня не получилось.
– А я и не собирался стоять там всю ночь и ждать, пока меня допросят, как какого-нибудь бандита.
– Я заметила, что миссис Кэмпбелл в списке гостей не было.
– А вам до этого какое дело?
Элизабет сжала плечо отца, и тот умолк, сердито уставившись на свой стакан.
– Моей матери уже давно нездоровится, инспектор, – объяснила девушка. – Чахотка. Вот уже почти два года, как она вернулась в Шотландию. Лечится там в частной клинике и дышит воздухом.
Персис уловила в ее последних словах насмешку и в очередной раз удивилась тому, что в воздухе так и витает напряжение, а сами отец и дочь словно норовят побольнее уколоть друг друга.
– Обычно вы сопровождаете отца на такие мероприятия?
– Иногда, – отозвалась Элизабет. – Там всегда полно молодых холостяков, а отцу ужасно хочется, чтобы я себе кого-нибудь подцепила. Естественно, этот кто-то должен быть подходящего сорта…
– Бога ради, Элизабет! – пробормотал Кэмпбелл так громко, что на них стали оборачиваться. Компресс, который он держал у ноги, съехал и упал на пол.
Персис наклонилась, подняла компресс и протянула суровому шотландцу. Тот вырвал его и снова прижал к колену.
– В то утро вы встречались с сэром Джеймсом. По какому поводу?
– А, так, деловая встреча. Ничего особенного.
– О чем вы говорили?
– Ни о чем. Мы должны были встретиться в десять. Но Джеймс так и не появился.
– Почему же?
Кэмпбелл нахмурился.
– Джеймс всегда был себе на уме. Да и не так уж это страшно, что встреча не состоялась. Все равно мы должны были увидеться вечером на балу.
Персис выдержала паузу. Потом спросила:
– А каким он был человеком?
Кэмпбелл заерзал на сиденье.
– Он был умен. Всегда знал, как заполучить то, чего хочет.
– Говорят, что все его обожали и врагов у него не было.
Кэмпбелл фыркнул.
– Инспектор, вы же не настолько наивны, чтобы поверить, будто у него и в самом деле не было врагов?
– Вы можете вспомнить кого-нибудь конкретного?
– Я не тот человек, у которого надо об этом спрашивать.
– Тогда кто же тот?
– Его помощник. Лал. Именно ему Джеймс и доверял все свои секреты.
– Я с ним уже разговаривала.
Кэмпбелл поморщился.
– Ну и как он вам?
– Простите, я не совсем вас поняла. Мне он показался компетентным…
– Не дайте себя обмануть, инспектор. Он не так прост, как может показаться. Он рассказывал вам о своем военном прошлом?
– Да, он упоминал, что воевал в Бирме.
В глазах Кэмпбелла блеснул какой-то странный огонь.
– А он случаем не говорил, что попал тогда под трибунал? И если бы не Джеймс, то, вероятно, угодил бы прямо в тюрьму?
Персис не нашлась, что ответить.
– Знаете, в чем беда с такими людьми, как Лал, инспектор? Они прячут свое истинное лицо поглубже. Это не Ганди выгнал из Индии британцев, а как раз такие вот Лалы. Такие вот тихони, которые по первому зову брали мечи и рубили друг друга на мелкие кусочки прямо на улицах. Именно это бюрократам и не по нутру: кто-то пролил реки крови, а сваливают все на них.
Шотландец неуклюже поднялся на ноги. От него сильно пахло пóтом, а еще за версту ощущалась его необузданная сила. Явственно были видны мускулы вокруг его предплечий, кисти с толстыми пальцами, широкие бедра. И гнев – отчетливо осязаемый гнев.
– У меня еще одна встреча, – заявил он. – Мне пора идти.
Персис тоже встала.
– Спасибо, что уделили время.
Кэмпбелл зашагал было прочь, но вдруг остановился и повернулся к Персис.
– Я вам так скажу: что бы ни случилось с Джеймсом на самом деле, эта страна могла бы обойтись с ним и получше, – он обвел рукой клуб. – Индия обрела независимость, и именно Джеймс помог ей воплотить эту мечту в реальность. Но увы, мы доверили эти земли людям, которые понятия не имеют, что с ними делать.
– Да что вы говорите! – слова вырвались у Персис непроизвольно, и она едва ли осознавала все раздражение, которое в них вложила.
– В чем бы ни была наша вина, инспектор, мы преобразили эту страну и меняем ее к лучшему.
– Британцы триста лет грабили нашу страну. Миллионы людей погибли, еще миллионы стали нищими. Внутри нации случился раскол, и вы даже не представляете, насколько сильный. И это вот и есть изменения к лучшему?
– А как же экономический прогресс? – прорычал Кэмпбелл, багровея до кончиков ушей. – Это мы наладили вам промышленность, построили порты, дороги и поезда! Это мы подняли вас из грязи и дали вам место под солнцем!
Теперь побагровела уже Персис. Подобное она слышала не первый раз. Таких людей, как Кэмпбелл, было много, и все они неприкрыто пестовали свои обиды, словно младенцев.
Другие посетители замолкли, прислушиваясь к их разговору, и Персис задалась вопросом, почему никто не попытался возразить ему и почему за такие взгляды его до сих пор не лишили членства в клубе.
С другой стороны, учреждения вроде Бомбейской джимханы с самого начала были чем-то вроде британских бастионов. Индийцев и собак туда не пускали – ни вместе, ни по отдельности. А самое главное, люди вроде Кэмпбелла даже не понимают, что такого неправильного в их взглядах на жизнь. Мифы о колониализме так прочно укоренились в их сознании, что они твердо уверены: британцы не только превосходят все прочие нации, но и имеют право учить их жить. Другого мнения для них попросту не существует.
В голове Персис мелькнула случайная мысль: не было ли у шотландца из-за этого трений с Джеймсом Хэрриотом, открытым сторонником независимости Индии?
Тут же она нашла и достойный ответ.
– «Ты хорошо делаешь, что оплакиваешь как женщина то, что не сумел защитить как мужчина».
Кэмпбелл нахмурился.
– Что? Что это значит?
– Эти слова сказала эмиру Боабдилю его мать, когда их изгнали из Гранады после семи веков мусульманского владычества.
Постепенно до шотландца дошел смысл сказанного. Он приподнялся на цыпочки, лицо его сделалось краснее свеклы, а затем он развернулся и вылетел прочь из зала.
– Потрясающе! – прошептал кто-то на ухо Персис.
Она обернулась и увидела рядом Элизабет Кэмпбелл.
– Моего отца не так-то просто вывести из себя, – сказала она с улыбкой. – Уж я-то знаю.
И с этими словами она последовала за ним. Вокруг сразу же послышались шепотки и смех, и о Персис скоро все позабыли.
7
Было уже далеко за полдень, когда Персис вернулась в участок. Ее рубашка, мокрая от пота, так и липла к спине.
Констебль Рэй дремал за своим столом.
– Извините, мадам, – криво усмехнулся он, завидев Персис. – Непростая выдалась ночка.
Персис знала, что у Рэя – окружного хавильдара (должность, возникшая еще во время эпохи Раджа – британского правления: констебль любого из девяноста трех полицейских участков города, который первым занимается истцами) – только что родился пятый ребенок. Она попробовала представить, каково жить в такой большой семье. Получилось что-то среднее между зоопарком и сумасшедшим домом. Уже не раз она поражалась тому, что общество превращает женщин в родильные автоматы и заставляет производить на свет одного ребенка за другим. Нередко даже в таких семьях, которым это не по карману. Отец всегда считал, что дело в невежестве, а не в каких-то злостных намерениях, но Персис не была в этом так уверена. Казалось, в механизм жизни на субконтиненте вкралось что-то, что разжигает в людях слепое рвение к продолжению рода. И это что-то явно не похоть и не экономическая необходимость. Персис считала это скорее заразой, смертельным безумием, поразившим стольких ее соотечественников.
Она уселась за свой стол, отправила посыльного по имени Гопал за стаканом свежего лайма, а сама занялась заметками.
День прошел так хорошо, как только можно было надеяться. Она узнала очень много, главным образом – то, что сэр Джеймс Хэрриот прожил жизнь более сложную, чем могло показаться на первый взгляд. Ему поручили дело государственной важности, и это могло быть мотивом для его убийства. Прибавим к этому его якобы дружбу с Робертом Кэмпбеллом, который явно что-то недоговаривает, так что предстоят дальнейшие расследования.
И наконец, сам Кэмпбелл намекнул, что Мадан Лал не из тех, кому можно доверять.
Не прошло и дня, а расследование уже, как луковица, обнажает все новые и новые скрытые слои.
Один за другим к Персис стали подходить отчитываться сослуживцы.
Лал снабдил ее списком тех, кто присутствовал на балу. Теперь она добавила к нему собственные заметки, составленные во время опросов, и новую информацию, добытую коллегами. В большинстве своем эти сведения не представляли особого интереса, так что некоторых людей уже можно было не считать подозреваемыми и обращаться к ним в поисках новых сведений тоже было незачем.
Чтобы не запутаться, Персис периодически обновляла свои заметки.
На общем фоне выделялись два случая.
Младший инспектор Хак плюхнулся на стул рядом с Персис и уткнулся в блокнот, с трудом разбирая свой собственный неразборчивый почерк.
– Американка по имени Дженнифер Мейси утверждает, что видела, как сэр Джеймс и его помощник Мадан Лал зашли вдвоем в альков и о чем-то громко заспорили. Что именно они говорили, она не расслышала, но через минуту Лал промчался мимо нее, как побитая собака.
Персис забеспокоилась.
Лал ни о каком споре не упоминал. Возможно, счел этот случай не настолько существенным, чтобы о нем рассказывать. До сих пор он производил на Персис скорее положительное впечатление: он очень помогал ей и, похоже, горел совершенно искренним желанием найти убийцу. С другой стороны, Роберт Кэмпбелл утверждал, что у Лала есть скелеты в шкафу. Да и Тилак сообщил, что документы сэра Джеймса куда-то пропали и, вероятно, были уничтожены. Мысленно она вернулась к сожженной бумаге, найденной тогда в кабинете. Что, если именно это – все, что осталось от документов? И откуда бы Тилак узнал об этом, если не от Лала?