– А как ты так ходишь? – спросила она, наконец, догоняя отца.
– Как хожу? – не понял Велидуб. – А, как отец учил, так и хожу. А того дед, а того… Вот если бы у тебя был брат, так я его и научил бы, охотник должен уметь по лесу ходить.
– А я?
– Что ж, можно и тебя научить. Сначала перестань мечтать не пойми о чем, смотри, примечай, прислушивайся… Учись чувствовать лес, лес учит.
– И все? – удивилась Ягодка.
– Нет, это только начало. Ты давай, действуй, а там посмотрим.
Ягодка попробовала идти, примечать и прислушиваться одновременно и опять чуть не свалилась. Однако на ногах все же удержалась, осторожно покосилась на отца – заметил ли. Велидуб, однако, шел серьезный, даже чересчур серьезный и у Ягодки возникло подозрение, что отец украдкой посмеивается в бороду. Девочка натужно запыхтела, собралась и пошла дальше, присматриваясь, прислушиваясь, стараясь мягко ставить ногу на хрустящий, шелестящий лесной ковер. Через некоторое время Ягодке стало казаться, что глаза у нее косят в разные стороны, а голова наполнилась пытающимися заглушить друг друга шорохами, криками, стонами, скрипами, хлюпаньем, щебетом и прочими звуками леса, которым и названий-то нет.
Девочка измученно посмотрела на Велидуба, охотник смотрел одобрительно, мягко улыбаясь. Эта улыбка чем-то не понравилась Ягодке:
– Что, совсем плохо? – поникла девочка.
– Нет, наоборот. Очень хорошо. Молодец.
Ягодка почувствовала, как что-то распирает ее изнутри, расправила плечики, зашагала вперед, стараясь слушать и примечать. Все же у Велидуба это выходило значительно лучше, потому что, когда девчушка уверенно топала вперед ничего не видя и не слыша, охотник вдруг остановился, повернул голову так, что бы ловить ветер, несущий далекие запахи, и замер. Ягодка с разгону влетела в широкую спину, затянутую в свалявшуюся волчовку.
– Что-то случилось? – тихо-тихо спросила она.
– Тс-с-с-с, – Велидуб повернул голову, поднес палец к губам.
Какое-то время они стояли неподвижно. Ягодка прильнула щекой к спине отца, слышала, как среди шума лесной жизни мерно бухает под волчовкой, как часто-часто колотится ее сердечко, но и все. Ничего больше, что показалось бы необычным.
В следующее мгновение отец легкой тенью растворился в воздухе. Ягодка еле удержалась на ногах, когда исчезла надежная опора – спина Велидуба. Девчушка огляделась – отца нигде не было. Лес сразу стал если не враждебным, то и не дружелюбным, Ягодка напряглась, насторожилась. Лес поглотил отца, как Велидуб поглощал мелких зажаренных вместе с перьями пташек за обедом. Вот он был, а вот его не стало. Совсем не стало. Ягодка оторопело смотрела по сторонам силясь понять, что же ей теперь делать. Идти? Если идти, то куда? Если ждать, то чего? Позвать? Она тихо окликнула отца, но никто не отозвался, только шелест листвы и гомон птиц, и…
Ягодка прислушалась. Нет, не послышалось, теперь она отчетливо слышала ворчание, будто кто-то жаловался на несправедливую судьбину никому и всем, бурча под нос. Ворчание приближалось покуда чуть в стороне не раздвинулись ветви и перед Ягодкой не появился Велидуб. Отец шел довольный, обхватив руками что-то лохматое и вертлявое. Именно это лохматое и издавало то недовольное ворчание, что услышала Ягодка.
Велидуб остановился, присел и опустил неугомонный шерстяной комок на землю. Лохматый клубок вывернулся, распрямился и резко отскочил в сторону, зверь смешно подскакивая, отбежал к деревьям, встал чуть поодаль и недовольно посмотрел на Велидуба, потом на Ягодку.
– Ну вот, хотела поглядеть на него – смотри, – сладким голосом проговорил Велидуб.
Ягодка перевела восторженный взгляд блестящих глаз с мохнатого зверька на отца:
– Это что, бер?
– Можно и так сказать, – кивнул Велидуб. – Почти бер.
– Что значит почти? – не унималась Ягодка.
– Ну, это такой же бер, как ты людь, – усмехнулся отец. – Детенок он еще, маленький совсем.
– Я не маленькая, – по привычке ответила Ягодка, хотя спорить сейчас не собиралась, не до того. Девчушка повернулась к зверю долго смотрела на него, потом не удержалась, шагнула вперед, берчонок отскочил в сторону:
– Ну, маленький, ну иди сюда, – голосок у Ягодки стал приторным сюсюкающим, так могут говорить только маленькие девочки. – Иди сюда, не бойся.
Зверь фыркнул, сделал несколько неуверенных шагов к девочке, фыркнул еще раз. Ягодка в свою очередь двинулась навстречу.
Велидуб смотрел за двумя ребетенками теплым совсем не по-охотничьи мягким взглядом. На душе у охотника было легко и безмятежно, что так редко случалось с Велидубом. Сейчас же он с каким-то неожиданным даже для себя самого трепетом смотрел на дочь и найденного за сотню шагов отсюда звереныша, и ни о чем не заботился. А зря.
Сначала Велидубу показалось, что молоденький бер рыкнул как-то по-взрослому, он встрепенулся, понял, что расслабился. Непростительно надолго расслабился, забыл обо всем. К приближающемуся реву добавился треск сучьев, Велидуб дернулся вперед:
– Ягодка, – рык охотника был не мене страшен, чем приближающийся рев.
Ягодка вздрогнула, отшатнулась от засуетившегося вдруг зверька. Дальше все произошло, как во сне. Отец снова закричал что-то, рядом с ней страшно затрещали кусты. Ягодка вскочила и попятилась назад, но споткнулась и шлепнулась на ту часть спины, что имеет другое название. Кусты распахнулись, как откинутая шкура, закрывающая вход в родное дупло. И совсем рядом появилось страшилище.
Вот это уже был действительно бер. Ягодка запомнила его навсегда: его огромные когти, белые, как снег, зубы, зловонное дыхание, густую черную шерсть. Бер был огромен, и Ягодка испугалась. Девчушка застыла не в силах пошевелиться, или вымолвить слово, она только видела.
Видела сквозь пелену, что застлала глаза, как прямо перед ней, отгораживая ее от страшного бера, появился Велидуб с рогатиной в руках. Рогатина мастерски прыгнула вперед, хватая бера за горло, Велидуб надавил, сделал шаг вперед, собираясь припереть бера к стволу дерева. Огромный зверь рыкнул, чуть отступил, но очень неохотно. Велидуб надавил и шагнул еще, но зверь не хотел уступать. Толстенная рогатина выгнулась, угрожающе заскрипела и с диким хрустом переломилась пополам.
Черная лохматая туша освобожденно понеслась вперед, Велидуб отшвырнул обломок рогатины и выставил навстречу несущемуся на него беру руки. Здоровенные ручищи Велидуба рядом с лапами бера выглядели не особо внушительно. Ягодка вскрикнула, но бер вдруг замер, будто наткнулся на дерево. Велидуб кряхтел, но каким-то образом сдерживал зверя. В голове сейчас крутилась только одна мысль:
– Ягодкххха, – голос Велидуба сорвался на хрип, но это сейчас не имело никакого значения. – Ягодка, беги!
Но девчушка не могла даже пошевелиться, в ужасе смотрела она, как бер и человек стояли на смерть, давили друг друга, только один из них должен был остаться в живых после этой схватки. И если у медведицы, как их стали теперь называть, имелись острые зубы и длинные когти, то в распоряжении Велидуба были лишь две, хоть и крепкие, руки, ведь рогатина пришла в негодность, а оружие валялось поодаль и добраться до него не было никакой возможности.
Велидуб давил что есть силы, но силы эти покидали его и он начал понимать, что это последняя схватка в его жизни, сдаваться, однако, охотник не собирался. Он попытался повалить зверя наземь, но из этого ничего не вышло. Мохнатая лапа с размаху чирканула по голому плечу, обожгло. Велидуб почувствовал, как по руке побежала горячая струйка, усмехнулся, а скорее по-звериному оскалился, с губ охотника слетел совсем уже нечеловеческий рык. “Что делать?” – метнулось в голове. Задавить бера вряд ли получится, до секиры не дотянуться, остается только… Велидуб ослабил хватку, дернулся в надежде схватить мощные челюсти бера и порвать зверю пасть…
Хрустнуло, могучий хребет переломился как тонкая тростинка, и изодранное зубами и когтями тело охотника неестественно вывернулось, распласталось по земле. Медведица склонилась над побежденным противником, что-то прорычала себе под нос, повернула здоровенную лохматую голову в сторону Ягодки. В глазах зверя промелькнуло какое-то новое выражение, или это только показалось с перепугу.
Бер шагнул к девочке и только тут страх, который до сих пор держал Ягодку в оцепенении, поднял ее на ноги и понес через лес. Девочка бежала не оглядываясь, но слышала, как сзади несется что-то огромное страшное и беспощадное. Она бежала уже не разбирая дороги, уже не зная куда бежит, зато она прекрасно знала от чего бежит. Лес проскакивал мимо серо-зелеными пятнами, Ягодка видела только то, что мелькало под ногами и на несколько шагов вперед.
Шум сзади приближался, девочка рванулась вперед. Дорогу ей преградило поваленное дерево. Ягодка увидела его в последний момент, судорожно дернулась, пытаясь перепрыгнуть, но зацепилась ногой и, перелетев через ствол, грохнулась на землю. Сначала больно ударило по рукам, которые сами подались вперед, прикрывая лицо от удара по тверди земной, потом что вцепилось в ногу. Все тело пронзала острая неизведанная до сих пор боль. Земля налилась черной краской, накатилась оглушительно-мягкой волной, и девочка с новой волной страха поняла, что теряет связь с этим миром.
Сначала появился гул, мерный, ровный. Ягодка чувствовала себя плывущей в какой-то густой, непроницаемой гудящей массе. На то, чтобы пошевелиться не было сил, да и не хотелось. И девочка просто продолжала плыть. Постепенно из гуда стали вычленяться шорохи, мощная монотонная волна разделялась, приобретала какие-то оттенки, отзвуки. Теперь различались шорохи, трески, привычные звуки, какими одаряет человека ночной лес. Ягодке послышался голос матери – Мудрыня плакала. И этот плач окончательно вернул девчушку к реальности.
Ягодка приподняла тяжелые, набрякшие веки, но даже такое незначительное движение отдалось болью. Девочка поморщилась и уставилась в темноту. Была ночь, потому что в родном дупле стояла кромешная тьма, в которой с трудом угадывалось фигура матери, да и не фигура вовсе, а черное пятно в черноте ночи. Мудрыня сидела рядом и судорожно всхлипывала, как-то очень тихо, будто плакала шепотом. Ягодка разомкнула непослушные, слипшиеся губы:
– Ма… ма…
Плач оборвался. Черное пятно распрямилось, приблизилось и из темноты вынырнули едва различимые черты:
– Ягодка, – Ягодка почувствовала прикосновение мягких губ. – Ягодка ты моя… Ягодка.
Мудрыня повторяла имя дочери, как заклинание. И гладила, целовала милое детское личико. Потом лицо ведуньи растворилось в темноте, и Ягодка услышала, как мать жарким шепотом благодарит Рода. Ягодка снова сомкнула веки, темнота никуда не делась, но ее прорезал яркий луч, разделил на две части. Потом луч расширился, из полосы света показались огромные страшные когти и рванули две половинки тьмы в стороны, будто кто-то разодрал шкуру закрывающую вход в дупло. Свет ударил по глазам, из него вырвалась темная фигура, Ягодка содрогнулась. Фигура приблизилась, закрывая собой свет. Ягодка всхлипнула, хотела закричать, но с губ слетело лишь шелестящее:
– Мама… бер…
Огромный силуэт накатился мягкой черной волной, и Ягодка снова провалилась во тьму.
Утро было отвратительным. Не правда, что утро вечера мудренее – это не так. Утро вечера дряннее – так, наверное, будет правильно. Во всяком случае, в то утро Ягодка размышляла именно так. Было холодно, сыро, мрачно. Была боль по всему телу, причем не такая, как тогда, когда острые зубы вцепились в ногу – тогда была резкая вспышка и безразличное ничто, провал. Сейчас же боль текла однообразной струей, вяло, уныло, ноюще и не было ей конца.
Ягодка лежала недвижимо, только глаза открыла и смотрела в полумрак, не пошевелилась даже тогда, когда зашуршала шкура, что закрывала вход, и в дупло прокрался тусклый, как все вокруг, свет. Лицо Мудрыни появилось почти сразу, мама склонилась над ней и долго смотрела в детские глаза. Ягодка вздрогнула. Огненно-рыжие волосы матери стали белыми, как снег, лицо, напротив, посерело, глаза провалились в темно-серых впадинах, в них больше не было блеска. Жизнерадостная, очаровательная искательница истины превратилась в старую, измученную, безнадежно отчаявшуюся женщину.
– Мама, – прошептала Ягодка. – Что с тобой?
