– Стоп, – подскочил гость. – Не так. Она знала этого крестьянина и пришла к нему специально.
– Как знала? – раскрыл рот Иван Андреевич.
– Она изменяла с ним мужу! – гордо возвестил гость.
– Какой конфуз! Полковнику?
– Да!
– С крестьянином?
– Да! В его имении.
Иван Андреевич вскочил и принялся мерить комнату шагами:
– Смело. Ново. Неожиданно. Но тогда он не разорялся и не стрелялся. Он их застукал, вот что.
– И застрелил из охотничьего ружья, – подытожил гость.
– Нет! – азартно выпалил Иван Андреевич. – Он ее выгнал. И она пришла к крестьянину. Приходит, просит помощи. А он не может ее содержать. И спрашивает, чем она может заниматься. Чем может заработать на жизнь.
– А она что же?
– А она говорит, что она прежде пела.
– Ах да, – шлепнул себя по лбу ладонью гость. – Она же певичка.
– Нет, пусть она не будет певичкой. Просто брала уроки пения. И вот она приходит к нему и говорит, что прежде пела. А он радуется, одобряет. Это дело, говорит, пойдешь петь и плясать. В варьете.
– Варьете в деревне? – усомнился гость.
– Нет, в городе. Ведь после всего этого они не смогут остаться в имении. Они бегут в город. А крестьянин в городе двоих не прокормит. И она идет в варьете.
– И изменяет своему крестьянину с местным директором.
– Нет, это уж слишком, – покачал головой Иван Андреевич и грузно опустился на стул. – Вобще это надо показать по-другому. Надо дать две встречи с крестьянином. До и после. Сперва она блистает. Французские наряды, духи, украшения. А вконце кутается в полушубок и дрожит от навалившегося кошмара. А впереди неизвестность.
– Гениально! – похвалил гость и встал. – Дорогой Иван Андреевич, не стану вам мешать, творите. И разрешите откланяться.
Иван Андреевич проводил гостя и полный сил вернулся к столу. История полилась на чистый лист, но слова были какие-то не такие. Не о том. Иван Андреевич скомкал страничку и бросил на пол. Нет, не так не так рисовалась ему эта история. И не рассказ это вовсе, и не роман.
И вообще ну ее к черту эту прозу, решил Иван Андреевич. Вернусь-ка я к родным рифмам. Прийдя к такому выводу он улыбнулся и, взяв чистый лист, написал:
«Попрыгунья стрекоза лето красное пропела»
Ягодка
Ледяные хрустальные струйки бежали по гладким блестящим камешкам, пытались перегнать друг друга. Ручей петлял между высоченных деревьев, пробивался сквозь лес. Около огромной сосны ручеек делал резкий поворот и замирал, вливаясь холодным потоком в нагретую на солнце воду. Здесь под сосной образовалась небольшая запруда, всего-то воды по колено, но для лесных жителей, не знавших рек и озер, и ручей и запрудка казались неимоверно глубокими.
Ягодка сидела на песке, под сосной и жадными глазами пожирала необыкновенную картину: песчаное дно запрудки, серебристые спинки маленьких рыбок, редкие водоросли, гладкие потрясающе красивые камушки. Такой камушек хотелось вытащить из воды и унести с собой, повесить на шею и красоваться перед другими детьми, но Ягодка уже не доверяла этому необыкновенному блеску. Это было первое разочарование в ее жизни, и вместе с тем первая мудрость, которую познала. А было так: она мужественно влезла в прохладную воду, вытащила красивый камушек, положила его под сосной собираясь отнести домой. Но Боги распорядились иначе: влага высохла, и переливающийся, сверкающий камушек стал мутно-серым невзрачным камнем, каких полно кругом, разве что не такие гладкие. Ягодка тогда очень огорчилась. Утешила мама. Мудрыня не напрасно была ведуньей, она подняла серый камень и бросила его обратно на дно запрудки. Камушек нехотя опустился на дно, поднял тучку песка, а когда песчаная завеса рассеялась – ожил. Ягодка не верила своим глазам, это было чудо из чудес – камушек снова сверкал, переливался, поблескивал, как подмигивал. Помнится, Мудрыня сказала тогда:
– У каждого существа в этом мире свой покон…
– Даже у камня? – нетерпеливо перебила маленькая Ягодка.
– Даже у камня. Все, что создано Родом, имеет свои законы. Человек должен знать эти законы и соблюдать, потому что если их нарушить, то хуже будет не только Миру, но и человеку. У камня есть свой дом – этот ручей. Так было не всегда, очень давно камень жил на суше, потом попал в воду, но так долго живет в воде, что уже привык и стал чем-то неотделимым. И если ты хочешь, чтобы камень был таким, какой есть – не трогай его, оставь там, где его дом.
Тихо всплеснуло, рыбка выпрыгнула из воды, сверкнула серебряной чешуей на солнце, плюхнулась обратно, расшвыряв блестящие брызги. Ягодка с трудом оторвалась от прелестной картины. Весь день куча дел: то с отцом в лес пойдет, то матери по дому помогает, то постигает истины, ведь недаром мать ведунья. Времени на то чтобы отдохнуть только и остается, что ранним утром или поздно вечером, когда солнце склоняется к земле и прячется за темной громадой леса. Но как приятно именно в эти закатные и рассветные часы сидеть на берегу лесного ручья, смотреть на воду, любоваться неповторимой красотой, которую мог сотворить только Род, мечтать.
Ягодка склонилась над серебристой гладью воды, из запрудки на нее смотрело очаровательное личико с серыми глазами и золотыми, в свете восходящего солнца, волосами. Ягодка тяжело вздохнула, красивое, вот только совсем еще детское лицо, да и сама она еще ребенок, хотя это только внешне, а на самом деле она очень умная, даже мудрая, ведь не зря же ее маму Мудрыней кличут, а ее Ягодкой. А ягодка от клюковки не очень-то далеко падает. Во, тоже мудрость, надо запомнить.
– Ягодка! Дочка, домой иди! – донесся далекий голос отца. Велидуб умел говорить так, что у Ягодки сердце сжималось, однако отец разговаривал так ласково только с дочерью, да иногда с женой. Для остальных он был Велидубом. Непобедимым, могучим Велидубом. Слава о нем шла по всей деревне, все мальчишки хотели быть похожими на Велидуба, все девчонки сходили по нему с ума, а родители, видя это, говаривали, ругая за проступки: “Никогда тебе не быть Велидубом”, – что действовало сильнее, чем долгие нравоучения и короткие затрещины.
Обычно голос у Велидуба был мощный, грозный, рычащий, голос этот мог напугать кого угодно, но это обычно. Ягодка слышала его очень редко, а когда отец говорил с ней, то рык пропадал куда-то, стены не тряслись, а голос звучал тихо, ласково, будто огромный бер разговаривал со своим детенышем.
– Бегу, – поднялась Ягодка и шагнула в черную, пугающую чащу.
Этот лес мог напугать кого угодно. Как-то к ним в деревню забрел один странный человек и понарассказал кучу очень странных вещей. Нет, то, что кроме их деревни и еще где-то живут люди Ягодку не удивило, об этом она слышала от своей матери, а вот рассказы этого человека… Он говорил долго и с упоением, рассказывал про места, где совсем нет деревьев, рассказывал про реки, у которых не видно противоположного берега, рассказывал про стоячую воду, которую не обойдешь кругом. Помнится Велидуб тогда все посмеивался, пряча улыбку в бороде, чтобы не обидеть гостя, а Ягодка слушала и верила каждому слову.
Так вот, тот человек говорил, что, например, жителя степи (это такое место, где совсем нет деревьев) этот лес напугает, а то и вовсе доведет до безумия. Ягодка не боялась леса, но относилась к нему с осторожностью. В лесу, как учила Мудрыня, у каждого дерева, камня, травинки, не говоря уж о зверушках и пташках, свой покон. А вместе они составляют Великий Покон Леса. И человек должен чтить его, соблюдать. Лес не простит неуважения, накажет сурово и жестоко, и Ягодка научилась уважать Лес и его законы.
Темная стена чуть раздвинулась, обнажила поляну. Здесь было сумеречно даже днем, огромные ветви вековых деревьев сплетались высоко-высоко в причудливую решетку, отделяли поляну от высокой синевы неба, от прямых лучей теплого солнца. А в те часы, когда солнце находилось ближе к краю земного диска, на поляне и вовсе было темно, вот как сейчас. По земле стелится мягкий, седой туман, где-то что-то шлепает, квакает, чавкает, в воздухе пахнет сыростью и прелыми листьями. Здесь всегда прохладно, теплее там, дома, в дупле. Ягодка подошла к огромному дереву, откинула полог из свалявшейся шкуры, шагнула и почувствовала себя дома. Здесь было жарко, уютно и защищенно, а еще здесь был Велидуб. Он чуть прищурился, когда Ягодка откинула полог, мягко улыбнулся, сказал хрипло, но ласково:
– Ягодка, я в лес. Ты со мной?
– Я с мамой, – подумав, решилась девочка.
– Ну, как хочешь, – в голосе Велидуба мелькнула нотка расстроенности. – А я хотел тебе бера показать.
Ягодка подскочила, будто села на еловую ветку, глаза загорелись, как угольки в ночи. Девочка старалась говорить ровно, но голосок предательски зазвенел часто-часто:
– Ты на бера идешь? Я с тобой! – выпалила она на одном дыхании.
– Ты же с мамой хотела, – произнес Велидуб довольно улыбаясь. – Оставайся, глядишь она тебя еще чему научит нужному.
– Она меня, когда захочу, может научить, а когда я еще бера увижу, – в глазах Ягодки появилась мольба.
– Ну, хорошо, идем, – улыбнулся еще шире Велидуб.
Ягодка шла по лесу безбоязненно, даже обычной настороженности не чувствовала. Еще бы, рядом идет отец. Велидуб двигался бесшумной тенью, ступал так, что ни ветка не хрустнет, ни сухой листок не шелохнется под его ногой. Ягодка, конечно, не умела так ходить, но чувствовала себя с отцом в безопасности. Она давно заметила, что Мудрыня знает лес, понимает умом, а Велидуб в отличие от матери чувствует его сердцем, живет с ним вместе, как часть его. У него свой покон, подумала Ягодка, и вместе с тем его покон – это часть Великого Покона Леса, а мама хоть и родилась в лесу, но не так к нему приросла. Может это потому, что Мудрыня слишком много знает, понимает и пытается разложить по полочкам, докопаться до какой-то не ясной никому истины? В любом случае мать и отец непомерно умнее ее, так что не ей судить.
За мыслями Ягодка совсем перестала глядеть под ноги, споткнулась и почти упала, но в самый последний момент, когда земля уже готовилась обрушить всю свою тяжесть на ее курносый носик, какая-то неведомая сила подхватила и дернула вверх, ставя на ноги. Ягодка подняла испуганные глаза, Велидуб стоял рядом и улыбался:
– Под ноги смотри, мечтательница. А то шишек да синяков понасобираешь, так потом за ними и бера не увидишь.
– Увижу, – просопела Ягодка. – И ничего я не насобираю.
Велидуб улыбнулся шире, но ничего не сказал. Некоторое время Ягодка шла молча, в маленькой головке вихрем мелькали мысли от испуга, минуя расстроенность, обиду, задумчивость и, наконец, заинтересованность.
