Либехеншель сердито затушил сигару, скрестил руки на столе. Его глаза сделались еще выпуклее. Пожевав потрескавшуюся от холода нижнюю губу, он вновь поднялся, достал из шкафа блестящую бутылку коньяка и протянул Гуго, словно заключая сделку.
– Выясните, кто убил Брауна, герр Фишер. Пользуйтесь какими угодно методами, даже устаревшими, если понадобится. Не желаю, чтобы в моем лагере убийца гулял на свободе, а невиновный был казнен.
Натужно улыбнувшись, Гуго принял подарок. Насколько он понял по случившемуся на станции, непойманных убийц в лагере было пруд пруди.
– Выясню, герр Либехеншель. Но при некоторых условиях, иначе ничего у нас не выйдет. Во-первых, я должен сделать вскрытие, несмотря на все возражения фрау Браун. Теория с сетчаткой глаза давно отправилась в архив, зато хорошая аутопсия – ключ к раскрытию многих преступлений. Во-вторых, я прошу разрешения допросить Берта Хоффмана, в-третьих – свободу передвижения по Аушвицу и Биркенау.
Либехеншель побарабанил пальцами по столу, затем принялся возить упорно дымящей сигарой по пепельнице. Нервно крутанул глобус, на котором были отмечены территории, завоеванные Третьим рейхом.
– Хорошо, я выпишу вам пропуск, – наконец произнес он. – Только учтите, вы обязаны строго держать в тайне все, что увидите в лагере. Надеюсь, мы друг друга поняли?
– Разумеется. Мне это уже много раз говорили.
– Хоффмана можете допросить. Что до фрау Браун, ее я беру на себя, попробую образумить.
– Благодарю.
– И последнее. О записке, найденной в снегу, не знает никто, кроме меня и охранника. Не проболтайтесь. Будьте начеку.
– Договорились, герр комендант.
7
Обстановка в офицерской казарме была спартанской. В отведенной Гуго комнатушке стояли койка, письменный стол и раскаленная печь. Луч прожектора, проникавший в окно, лезвием разрезал темноту. Гуго подошел к покрытому испариной окну, выглянул на улицу, а затем опустил взгляд на стол. Там лежали сигары и приветственная записка.
– Не курорт, но в целом сносно. – Фогт положил чемодан на жалобно скрипнувшую койку. – Комендант подумал, здесь вам будет удобнее, чем на ферме или в городке. Не придется каждый день мотаться туда-сюда. В лагере вы найдете все, что нужно, включая цирюльника и стоматолога.
– Отлично, благодарю вас.
Гуго еще раз обвел взглядом комнату, отметив в углу небольшую елочку с потушенными свечками на ветвях. Приятно пахло смолой и домашним праздником.
Узнав, что Рождество ему придется встретить в Аушвице, он огорчился. После английских бомбардировок Гуго обещал отцу провести этот день в ним. Они бы украсили дом, зажгли свечи на елке назло черной пелене, опустившейся на Берлин после массированных налетов. Гитлер пытался изжить христианские традиции, но их корни оказались слишком глубоки. Вот и в этом году нашлись те, кто повесил на двери полуразрушенных домов венки и зажег гирлянды, пусть улицы и засыпаны щебнем, рельсы разворочены, а остовы вагонов валяются, словно разбросанные игрушки. Гедехтнискирхе рухнула, но детский хор высокими чистыми голосами пел перед гордо и одиноко возвышавшейся колокольней.
Со шляпы капало. Гуго снял ее, стряхнул, положил на стул. Нравится ему или нет, но судьба занесла его в Аушвиц. Если он хочет поскорее убраться отсюда, то должен раскрыть дело. Пробежал глазами записку на столе, вспоминая о тех двух, что лежат в кармане пальто. Кого назвали куколкой? Чьи там инициалы? Зачем умирающему человеку писать какие-то шифровки? Открытка, переданная комендантом, не оставляла сомнений: Брауна намеревались убрать.
Гуго задумчиво потер подбородок, вновь глянул на заснеженный лагерь за окном. Волшебный пейзаж навевал сон. Криминолог машинально сунул руку в карман, нежно погладил гладкую стекляшку с морфином. Нет, еще не время. Борясь с усталостью и желанием остаться в одиночестве, он вытащил руку из кармана.
– Герр Фогт, как, вы сказали, называют лагерный бордель?
– «Кукольный домик».
– Куколка…
– Что?
– Да так, ничего. – Гуго вздохнул, прихватил бутылку коньяка, гоня прочь мысли об игле, о том, как она вонзается в вену, после чего медленно накатывает теплый прибой, как в детстве. – Слушайте, не могли вы бы меня туда проводить? Мороз пробрал до костей, хочется выпить в компании. Боюсь, в одиночку я сегодня не усну.
– Как пожелаете, герр Фишер.
Блок № 24 стоял первым слева, если считать от главных ворот. Рядом кухня и плац. Он ничем не отличался от прочих: барак из красного кирпича под низкой крышей, на которой искрился под фонарем толстый пласт снега.
Неподалеку чернел силуэт виселицы и два тела, мужское и женское, покачивались на ветру. Их руки соприкасались, словно и после смерти они не могли расстаться. Тела как будто медленно вальсировали в снежной круговерти, от которой перехватывало дыхание. Проходя мимо, Гуго на секунду задержался, потом зашагал вслед за Фогтом к борделю.
Двери блока распахнулись, и оттуда, нарушая снежное безмолвие, грянула музыка. Гуго невольно зажмурился в звуковом вихре. Скрипки, тромбоны, барабаны и пианино надрывались в унисон со звоном бокалов и визгливыми голосами. Будто вернулся в какое-нибудь заведение на Унтер-ден-Линден или Фридрихштрассе. Или вошел под красную вывеску ныне разрушенного кабаре «Ла Скала», где отплясывали танцовщицы в блестках и шляпах с плюмажами. Или в «Эльдорадо» до того, как государство его прикрыло, назвав притоном гомосексуалистов.
Гуго открыл глаза. И увидел комнату с облупившимися стенами. От влажности штукатурка пошла пузырями. За шаткими столиками дулись в карты охранники. Воняло потом. Табачный дым висел плотным облаком. В глубине «салона», под окном, за которым виднелась виселица, наяривал оркестр заключенных. Капо с нарукавной повязкой задавал ритм, хлопая в ладоши и притоптывая. Дирижер на подиуме вовсю размахивал палочкой. Исполняли Сороковую симфонию Моцарта, часть Molto allegro.
– Бордель на втором этаже, вход только для интернированных, – пояснил Фогт. – Теперь, если не возражаете, я на боковую. Уверен, вы найдете здесь компанию по душе.
– Спасибо, – кивнул Гуго.
Он огляделся. Браун, как и другие врачи, был заметной фигурой в лагере. Может статься, кто-то из младших офицеров сумеет рассказать что-нибудь любопытное, на минуту вынырнув из алкогольного дурмана.
Гуго подошел к столику, за которым резались в карты два молодых унтера, блондин и горбоносый. Рукава гимнастерок закатаны, ноги вольготно раскинуты, волосы спутаны, к губам приклеились сигареты. Оба веселились напропалую. В их поведении не осталось ничего от жестокости и свирепости охранников на еврейской платформе.
– Добрый вечер, – поздоровался Гуго, подтащил стул и сел.
– Добрый, добрый, – ответил блондин, не глядя на него.
Лет двадцать, не больше. Гладко выбритое лицо, челка почти белоснежных волос падает на лоб. Юноша вдруг ухмыльнулся, на мгновение показав мелкие острые зубы, шваркнул на стол каре тузов и с торжествующим воплем придвинул к себе выигранную кучку рейхсмарок.
– Да пошел ты, придурок! – заорал второй, с горбатым носом. Он пригладил пятерней темные волосы, облизал пухлые обветренные губы, мельком посмотрел на Гуго. – Знаете, кто этот типус? Самый главный сукин сын во всем рейхе! На фронт бы его, голым задом в снег!
Гуго рассмеялся. Оба унтера зычно подхватили смех.
– А вы кто такой? – спросил блондин.
– Гуго Фишер. Расследую смерть доктора Сигизмунда Брауна. Небось со вчерашнего дня в лагере только и разговоров что о нем.
– Дурная история. – Блондин поежился.
Горбоносый протянул Гуго кружку пива, но тот отказался и театральным жестом извлек из-за пазухи бутылку коньяка. По стеклу, словно вобравшему в себя весь свет, пробежали карамельные сполохи.
– Французский, один из лучших, из последних запасов, – провозгласил он и откупорил бутылку. – Не желаете?
Повеяло фундуком и черной смородиной.
– Шутите? – Блондин сконфузился. – Дорогущее пойло…
– Бросьте! – Гуго фыркнул. – Бутылку я обнаружил в предоставленной мне каморке, а нет ничего печальнее, чем надираться в одиночку в наше собачье время. Прошу, составьте мне компанию.
Преодолев смущение, блондин взял бутылку и присосался к горлышку. Судя по его довольной физиономии, Либехеншель угостил Гуго отменным коньяком. Когда подошла его очередь, он не спеша набрал напиток в рот и немного подержал, прежде чем проглотить обжигающую жидкость.
– Зрелый, изысканный и сбалансированный. – Гуго выдохнул.
– Ага, – поддакнул блондин.
– Франц, ты ж пиво от ослиной мочи не отличишь! – съязвил горбоносый.
