– Ты чертов ублюдок, Отто! А твоя мамаша ублажила пол-армии.
Гуго незаметно предоставил бутылку в полное распоряжение приятелей. Их смех делался все громче, позы – непринужденнее, глаза – бессмысленнее. Должен наступить момент, размышлял Гуго, когда пьяный оказывается на краю. Легкий толчок – и человек утрачивает самоконтроль, несется, закусив удила. Этим двоим осталось недолго.
Он расстегнул пальто, ослабил галстук, с удовольствием вытянул ноги. Поморщился от очередного прострела в спине. Оркестр грянул вагнеровский «Полет валькирий», и Гуго, чтобы отвлечься от боли, принялся отстукивать ритм здоровой ногой.
– А вы-то знали этого Брауна? – наконец спросил он, небрежно тасуя карты.
– Само собой, – важно ответил Франц. – Мы всех здешних коновалов знаем. Они сортируют жидов на станции.
– Сортируют?
– Ну, отбирают тех, кто пригоден к работе…
Отто зыркнул на товарища. Он явно еще не дошел до кондиции.
– Сортировка – дело нелегкое, – не унимался Франц.
Совсем зеленый. По выражению голубых глаз понятно, что парень лишь недавно столкнулся с ужасами войны.
– Нельзя же наугад, правда? – продолжал разливаться блондин. – Конечно, они евреи, но даже еврей – человек, правда?
– Недочеловек. – Отто мотнул головой, поджав губы. – Они не такие, как мы.
Но Франц не замечал предостерегающих взглядов товарища.
– Врачи приезжают на станцию в чистеньких белых халатах и сортируют прибывших, особо не раздумывая, – возмущался Франц. – Кем они себя возомнили? Богами? Есть тут один такой, Менгеле… Жуткий субъект. Его прозвали Ангелом смерти. Приезжает на станцию, когда ему вздумается, и сгребает их толпами. У него пунктик на близнецах и уродах…
Отто опасливо огляделся. Похоже, затеянный Францем разговор считался недопустимым даже здесь.
– Браун тоже занимался сортировкой? – спросил Гуго, косясь на тела, раскачивающиеся за окном.
Ему показалось, будто трупы требовательно таращатся на него выпученными глазами и что-то мычат черными провалами ртов. Получается, сортировка – простой отбор работоспособных… Однако в тоне унтера чувствовалась некая зловещая недомолвка, камнем давившая на душу Гуго.
– Браун? И Браун занимался. – Франц лениво смахнул упавшую на лоб прядь, оперся рукой о спинку стула, едва не свалившись. – Но он хотя бы приезжал трезвым. Впрочем, Менгеле тоже, если начистоту. Оба как стеклышко, когда…
– Точно-точно, – поддержал приятеля Отто. – Кляйн вечно в стельку на сортировке, и Рёде с Кёнигом. А Браун не-ет, он кремень.
– Хорош кремень, из которого бабы веревки вьют, – заржал Франц.
Гуго наклонился к блондину. Нет на свете места, где люди бы не сплетничали, и Аушвиц не исключение. Судачили охранники, судачили заключенные. Именно эти пересуды и были ему нужны.
– Доктор Браун женат, – возразил он.
– Да-да, не повезло мужику, – ответил Франц.
– Почему?
– Он здесь от души веселился, пока не прикатила фрау Браун. Даже бордель втихаря посещал. Все на это закрывали глаза. Здесь на многое приходится закрывать глаза, понимаете? Взять тот же бордель. Он только для заключенных, да и то не для всех, для избранных. Поваров, там, или брадобреев. Простому солдату путь туда заказан, а уж офицеру… Любая связь эсэсовца и заключенной под строжайшим запретом. – Франц сделал страшные глаза. – Имейте в виду, мы с Отто здесь, только чтобы промочить горло.
– И что бывает за подобную связь? – поинтересовался Гуго.
– Зависит от того, с кем спутаешься, – пожал плечами Франц. – Если с обычной – посадят на гауптвахту в одиннадцатом блоке. А если с еврейкой – угодишь в тюрьму.
– Браун часто бывал у девушек?
– Ага. – Франц тупо кивнул. – Его все покрывали. Впрочем, Браун посещал одну и ту же шлюшку. Немка, отличная, кстати, девка, хоть и коммунистка. Говорят, наш доктор еще и с медсестрой путался, с той, сисястой. Как бишь ее…
– Бетси Энгель. – Отто хищно облизнулся и хлебнул коньяка. – Эх, мне б такую!
Гуго переводил взгляд с одного на другого. Оба были уже пьяны в дым; попадись они сейчас дежурному офицеру, взяли бы их на цугундер.
– Бетси Энгель, – повторил Гуго, припоминая лицо красотки. – Такая не останется незамеченной, это точно.
Итак, обнаружилась затаившая злость обманутая жена. Не стоило сбрасывать со счетов и обиженную любовницу, вынужденную оставаться в тени.
– Куколка из десятого блока. – Франц поднес к губам сложенные щепотью пальцы и причмокнул так, что едва не перекрыл вой оркестра.
На Гуго ее прозвище произвело эффект разорвавшейся бомбы.
– В точку! – воскликнул он. – Куколка!
– Ее врачи так прозвали, – пояснил Отто. – Стоит ей похлопать ресницами, и все прямо тают. Как говорится, женский волосок крепче колокольной веревки.
– Женский волосок! – Франц пьяно расхохотался, едва не упав со стула.
Гуго поерзал, пытаясь усесться удобнее; от боли на лбу выступил холодный пот. Он сжал зубы, со свистом вбирая воздух, однако в легкие попал лишь сизый сигаретный дым, заволокший комнату.
– А что жена? Поведение Брауна изменилось после ее приезда?
– Ну, сюда он больше был не ходок. – Франц почесал нос и скорчил гримасу. – Если женушка под боком, хочешь не хочешь, а притормозишь.
– Понятно. Как зовут шлюху, которую он навещал?
– Роза. Она на втором этаже.
– Как бы мне с ней повидаться?
Парни хитро перемигнулись.
– Вижу, вам и правда сегодня одиноко, герр Фишер, – заухал Франц.
8
Роза сидела на незаправленной кровати за дверью с глазком, через который охранник наблюдал за сексом между заключенными. Едва Гуго вошел, выражение ее лица сменилось с печально-хмурого на слащаво-приветливое.
– До-обрый ве-ечер, – пропела она, похлопывая ладонью по матрасу.
Вместо арестантской робы на ней была голубая кофта, юбка до колен, шелковые чулки и туфли на каблуках. На шее нитка жемчуга, волосы пышно взбиты, лицо накрашено. Соблазнительно-тонкий запах духов, ни следа истощения. Однако в глазах – все та же неистребимая патина боли, которую не мог до конца скрыть густой слой черного карандаша.
