Сага о Тамаре
Любовь, [07.01.20 14:42] Она очень слабенькая. Но мы уже сидим на кровати по несколько раз в день, так что может еще поживем) С утра я ездила домой. Вернулась, она не хочет есть и разговаривать, говорит, мне плохо, где та врачиха, что не будет мешать мне умирать
Любовь, [07.01.20 16:02] Тут сегодня мужика в морг отправляли. Смотрю, в коридоре так скромно стоит каталка и на ней что-то замотанное. Около грузового лифта в темном коридорчике. И я начинаю понимать, что по форме человек, но лица не видно, как мумия укутанный. Я раз прошла, два. Хотела спросить у санитарки, а потом медсестра, слышу, звонит родственникам и говорит – мы сейчас отправляем вашего папу в морг, готовим документы, завтра там можете его забрать.
Никита, [07.01.20 16:15] Капец
Любовь, [07.01.20 16:15] Я у нее потом спросила, она говорит да там цирроз, весь желтый был. А вчера привезли мужика 39 лет с ножевым ранением в живот, и он дома отлеживался несколько дней. Там говорили, страсть, перитонит-перитонит, все хирурги на 7 этаж собрались и уже 2 часа никто не выходит. А он, конечно, не признавался, что ножевое, говорил, упал на стекло. Фильмов насмотрелся, видать, раз дома отлеживался. Я думала, этого не спасли, а нет, другой помер.
Никита, [07.01.20 16:20] Больничка. Насмотришься там
Любовь, [07.01.20 16:30] Когда не видишь, кажется, что этого и нет
Восьмое января.
– Мама, нас завтра выписывают. Гемоглобин 86. Больше не держат, кровотечение остановили и хорош. Теперь самая большая проблема, как от машины дойти до кровати.
– Да, Любочка, я не дойду. Прошлый раз ты меня кое-как до крыльца довела, а я понимаю, что на эти две ступеньки я не поднимусь. Ты так рассердилась на меня…
– Да не рассердилась, а расстроилась. К перилам прицепилась и шатаешься. Что делать? Хотя бы в дом затащить тебя.
– Я не очень хорошо помню, но в коридоре мне совсем плохо стало, в глазах потемнело, голова кружится, умираю и все. Как ты сообразила мне скамеечку подставить и к шкафу прислонить?
Девятое января.
Вещи собраны, все продумано.
– Люба, ты в выписке почитай, какой у меня диагноз. И какие рекомендации? Может, купить что-то нужно.
– Выписку ждать не буду, в понедельник приеду.
– Томочка! Здоровья тебе! Дома и стены помогают.
– Это точно. Дома у меня все на своих местах. Вот тут у меня пульт от телевизора, вот тут наушники, вот тут радиоприемник, и говорящие часы под рукой. Нажмешь кнопочку, а китайская тетя тебе время скажет. А ты знаешь, Та-Люба? Я всегда, когда в больнице лежу, знакомлюсь с соседками, а потом дружим, перезваниваемся. Вот с Майей Филипповной долго дружили…
Я знаю и поэтому предупредительно сжимаю ее руку, чтобы не дать ей договорить: «А потом она умерла, и все мои больничные подружки уже умерли». Мама чуть позже шепчет мне:
– Чуть не ляпнула. Смешно было бы – все мои подружки умирают, а ты дай мне телефон. Скажи, какая я стала умная и выдержанная после 86 лет? И с зятем отношения наладились, расшаркиваемся: «Здрасьте, Михал Борисович!» «Здрасьте, Тамара Ивановна». «Счастливого пути тебе, Михаил Борисович! Ангела-хранителя!» «Спасибо!» Это все потому, что я в Бога поверила, а Бог – это любовь.
Все бывает когда-нибудь в первый раз. Я раньше не знала, что есть специальное такси для перевозки лежачих больных. Подвезли из палаты на коляске прямо до автомобиля, из него вышел рослый, крепкий мужчина, наклонился к ней:
– Ивановна! Обнимайте меня за шею!
Подхватил подмышки и пересадил на носилки. Вжик, вовнутрь задвинул. 1000 рублей – и донесли на носилках и сгрузили на кровать. Правда, в куртке и головой в другую сторону получилось, да какая разница. Главное, мы дома.
Андрей, [09.01.20 12:48] Как бабушка?
Любовь, [09.01.20 12:50] Сегодня приехали с полчаса назад. Дремает, еще даже не переодела
Андрей, [09.01.20 12:48] Ну вот и дождалась, что молодые мужики носят на руках фактически)
Любовь, [09.01.20 16:30] Ходить совсем не может, даже стоять. В последнюю ночь в больнице была температура 38 и очень сильно болели колени и спина. Так схватило, я уже прикидывала, что пора, наверное, переходить на более сильное обезбаливающее. Если бы у меня был с собой налбуфин, я бы уколола
Андрей, [09.01.20 16:50] ((((
Десятое января
Я теперь совсем не могу от нее отойти, то писять, то какать, то уколы, то таблетки. Раньше она сама много делала для себя, а теперь не может и расстраивается до слез.
– Поставлю тебе ноутбук, с Андреем поговоришь.
– Внучок, я дома! Еще поживем! Кстати, 31 декабря я вопреки традиции выпила коньячка. Люба купила хороший, настоящий армянский, уговорила меня попробовать. И вот. Первого числа кровотечение. Вот что значит, надо пить водку!
У меня есть полчаса для хозяйственных дел. Звонит мне по телефону. Прибегаю:
– Что случилось?
– Я на горшок слезла, а подняться не могу.
И у меня не хватает сил ее поднять. С полчаса возилась, кантовала ее, потом кое-как ей штаны натянула и позвала Мишу, вдвоем ее, как кулек, закинули на кровать.
Год назад, когда у нее первый раз было кишечное кровотечение, я была в шоке. «Берите перчатку и засовывайте ей палец в задний проход». Я до сих пор не понимаю, зачем врач скорой помощи так сказала? Все, кому я потом рассказывала, были в недоумении: «Они должны сами все делать». Но этим самым она провела как бы «инициацию». После такого действа я уже не боялась ни «полной жопы крови», ни памперсов, ни подмывания. В ответ на мое: «Она не дойдет до туалета» санитарка отрезала: «Я на нее памперс надену». Из ее уст это прозвучало, как наказание. Мол, не будет хорошей девочкой, отлуплю. «Как?! – думала я. Это же унизительно. В памперсе. Она такая гордая и сильная женщина (в прошлом!) и лежать при полной памяти в гомне по лопатки». А оказалось, что памперс – это спасение, как раз аккуратность и чистота. Я спала с ней валетом на одной кровати, и это окончательно притупило мою брезгливость. Я убирала за ней дома из горшка, купала, стригла.
– Мама, что ты Сашеньку в заблуждение ввела? Она со мной спорит, говорит: «Люба, ты Томочкина мама! Мне Томочка сказала!»
– Люба, чем дальше, тем больше я чувствую себя твоим ребенком. Как дети: «Мама, на ручки!». Когда ты дома, я спокойна, а когда тебе надо уйти, у меня такая тревога…
– Мы все надеемся, что ты после больницы восстановишься, как в прошлый раз. Ты даже вокруг дома ходила летом.
«Не давай бабушке залеживаться», – напутствие Никиты я повторяю и в шутку, и всерьез.
– Ничего, приспособимся! Давай пересядем к столу.
С большим трудом и моей помощью на подкашивающихся ногах прошла буквально три шага от кровати до стола, покушала и потом назад. Переступает почти на весу:
– Любочка, мне очень тяжело! Отстань.
Я ненадолго отстаю и с ужасом думаю: «Как я могу от нее отойти? Ни ночью, ни днем». Зайду – спит, загляну – спит. «Я не спала!» Я улыбаюсь: «Ну, конечно!»
– Ты сегодня молодец! Скажу твоим внукам, что бабуля молодец! Столько прошла! Для них это равносильно полумарафону! А я говорила тебе, что я тебя люблю? Так вот, я тебя люблю. Ты – моя героиня.
Татьяна, [10.01.20 12:48] Бабушка сильно похудела?
Любовь, [10.01.20 12:49] Ну дряблая кожа на руках, шее и животе, а ноги светлые и попа крепенькая, спина гладкая. Я уколы делаю и говорю – попа хорошая! А она смеется – большая? Не промахнешься. Конечно, уже совсем не такая большая)
Татьяна, [10.01.20 12:50] Когда мы с Андреем познакомились, она была очень полная
Любовь, [10.01.20 13:05] Да, как колобок, что в длину, что в ширину)) До 95 кг доходило. А сейчас у нее 56. Но она очень медленно похудела еще до болезни
Татьяна, [10.01.20 13:15] Позвонить ей?
Любовь, [10.01.20 13:16] Нет, она сегодня совсем не в настроении
Полгода назад я узнала, что у нее рак. Не буду растекаться по подробностям, но догадались о ее диагнозе практически случайные люди, а совсем не те врачи, которые могли и должны были обратить внимание. С одной стороны, я очень благодарна медикам за их труд, но часто приходилось сталкиваться с их равнодушным, пренебрежительным и даже хамским отношением.
Я сидела в кабинете у онколога со спазмом в горле и набегающими слезами, а она терпеливо объясняла:
– У нее разрушается позвоночник, двух позвонков практически нет и процесс идет. Возраст, слабое сердце, операция невозможна. Химиотерапию или лучевое облучение она тоже не выдержит. Что Вы ей сейчас колете?
– Обезбаливающее. Вольтарен или диклофенак. Терапевт назначил. Как только кончается действие укола, боль зверская.
– Бедняжка. Вольтарен, который Вы сейчас делаете, может вызывать желудочно-кишечное кровотечение. Я выпишу рецепт на опиодный анальгетик, но учтите! Терпите до последнего, иначе быстро наступает ухудшение. И не надо ей говорить. Сам диагноз убивает больше, чем болезнь, человек опускает руки.
Я купила лекарство, прочитала инструкцию, о ужас! Там такие побочные эффекты! И остановка дыхания может быть, и аритмия, и замедленное сердцебиение, тошнота, головокружение, понос, и некоторые лекарства в сочетании с ним, например, обычный лоперамид, может вызвать непроходимость кишечника.
«Какая злая боль!» – говорила она. И плакала. А я не могла себе позволить плакать. На моих запасах, на моей силе духа должны были удержаться мы вдвоем и не упасть в отчаяние и боль. Я сознательно не записывала, не вела дневник, чтобы сгустки этого негатива не жгли и не убивали равновесие и спокойствие. Мы должны были выстоять и победить. Один только раз. Ей было так больно! Я видела это, как боль скрутила ее щипцами, клешнями. «Мамочка!»
У меня тряслись руки:
– Сейчас-сейчас.
Я сделала укол, она еле стояла на слабых негнущихся ногах, опираясь на стул, и плакала. Я обняла ее сзади, всем телом согревая спину, и расплакалась, шепча:
– Потерпи, сейчас поможет.
Потом усадила ее на кровать, гладила по спине, она склонила голову ко мне на плечо и постепенно успокоилась. Я поняла потом, ее удивило, что с меня слетела обычная сдержаность, она сказала:
– Как ты так… себя проявила.
К тому времени была написана тысяча страниц воспоминаний, и я заторопилась, понимая, как важно это для нее, и как мало ей отмеряно времени. Поначалу я относилась к этому, как к психотерапии. Начнет она очередную историю рассказывать, а я ей говорю:
– Мне сейчас некогда слушать. Ты напиши, а приду и прочитаю.
– Так я же строчек не вижу и исправить не могу.
– И что? Картошку ты как-то приспособилась чистить. Ты пиши, а там разберемся.
Но чем больше я углублялась в перипетии ее жизни, тем больше мне хотелось сложить их в настоящее произведение, достойное внимания читателей, и я дала себе обещание закончить «Сагу о Тамаре», вернее, написать столько, сколько смогу, выбирая по крупицам из ее черновиков и из своей памяти эти местами смешные, иногда страшные, часто поучительные истории жизни обыкновенного человека двадцатого столетия…
Одиннадцатое января.
– Люба, а что ты меня все лечишь, каждый день по два укола делаешь, а я все не выздоравливаю? Какая у меня болезнь?
– Ты же лампочку не захотела глотать, врачи не смогли определить. Тебе Надя, психолог, привет передает. Помнишь, приезжала летом к нам в гости?
– Конечно, помню. Вся воздушная, светлая, в длинном платье. Она с обнимашками приехала, мне было приятно. Она же типа лечить меня приезжала? Вот не люблю я эти словечки «типа-типа», меня от них типает. Дала мне методику прощения себя, я честно писала по 70 пунктов в день, и даже в стихах! В общем, я всех простила, но не забыла.
– Да, как говорится, я человек не злопамятный, но память у меня хорошая. А себя простила?
– Вот это оказалось самое трудное. А что она сказала обо мне? Бабка болтливая? Выжила из ума?
– Ты что?! Восхищалась, говорит: «Это удивительно, сколько у нее энергии! Томочка – огонь!» Может, позвоним ей? Поговоришь. Что ты задумалась?
– Нет, Любочка, мне трудно напрягаться.
– В начале февраля Юля Сашеньку привезет, она заобнимает тебя.
Она хмурится:
– Я ее очень люблю. Она такая крепенькая, горячая, но мне так тяжело! Ей нравится меня трогать, гладить, щипать, а у меня болит вся кожа.
– Ничего. Включишь режим «бодрой бабушки».
– Это одна видимость. Я стараюсь изо всех сил, чтобы внуки и правнучки запомнили меня такой. Как мне Никита сказал: «Прабабушка – это не должность, это почетное звание. Бабушка – это обязанности, куча дел, внуки, а прабабушка должна сидеть на почетном месте и ничего не делать, от нее ничего не требуется. Как свадебный генерал».
Я каждый вечер говорю ей: «Я люблю тебя. Я люблю тебя всегда. Я люблю тебя, потому что ты есть. Я люблю тебя, потому что ты это ты. Я люблю тебя просто так. Я люблю тебя, даже когда не понимаю тебя. Я люблю тебя, даже когда ты сердишься на меня». Я разговариваю с ней ласково и спокойно, не позволяя себе ворчать и возмущаться. Узнав о маминой болезни, эти 30 фраз безусловной любви прислала мне Лиля, моя подруга, мой тренер, наставник по духовным практикам. Я выбрала из них и запомнила те, которые посчитала нужным. Сначала мне было трудно, непривычно, неловко. Мама подозрительно спрашивала:
– Чего это ты? То воспитываешь и ворчишь: «Ты это уже говорила». Ты будешь еще по мне скучать!
Мне всегда хотелось ответить:
– Да я уже скучаю! Я только отойду от тебя и начинаю скучать. А подойду – и твои истории меня утомляют. Вот парадокс!
Двенадцатое января.
Дни одинаково грустные.
– Люба, мне не хотелось бы умереть на горшке.
– Ну, не умирай.
– Мне кажется, это так позорно.
– Извини, но какая тебе будет разница?
– Хотя даже английская королева, говорят, на горшке умерла.
– Слушай, ты про эту королеву сто раз говорила. А я вот возьму и в интернете проверю.
– Проверь, проверь. У меня было такое один раз. Давно. Я еще курила. Мишка бросал с крыльца окурки в палисадник, я их там находила и собирала, курить в доме боялась, чтоб вы не ругали, пряталась в дворовом туалете. Села, двери открыла, вы все на работе. Закурила, затянулась, и мне как ударит что-то в спину от шеи до копчика! Я думала, там и парализует меня. Какое-то время стала этого бояться. Но недолго. Как кто-то заколдовал меня. Представляешь, какое позорище? Вы приходите, а я мертвая на горшке с сигаретой в руках. Но Бог милостив.
– А сейчас не хочется курить?
– Нет, представь себе. Иногда снится, что я курю. Главное, я маму расстраивала этим безобразием, я ей укорачивала жизнь, скотина такая. Она после своего инфаркта прожила 12 лет, по всем больницам и отделениям возила ее, все стало цепляться к ней, здоровье резко уходило, а я продолжала курить. Осталось только в памяти, как она говорила: «Эх, Тамара, Тамара! Когда же ты поумнеешь? Я не доживу!» И таки да! Она не дожила. Я даже этим не смогла ее успокоить, скотина такая!
Я вздыхаю:
– Хочешь, я расскажу, а ты проверишь, правильно ли я рассказываю?
– А ну-ка.
– «Я при маме никогда не курила. Я никогда не курила на улице или среди незнакомых людей. На своем балконе курила втихаря, спрятавшись за вьетнамскими шторками из соломки, дым идет через них, а кто курит, не видно. Однажды одна дамочка меня застала за курением и решила повоспитывать, она мне сигарету, размоченную моей слюной, затолкала в рот, а я ей выплюнула в лицо. Она обиделась, а я сказала: «Насилия над собой не потерплю. Я сама знаю, что творю, и ты мне не судья».
Она удивленно смеется:
– Откуда ты знаешь?
– Так ты сто раз говорила!
Однако, она продолжает, не обращая внимания на то, что я все это не раз слышала:
– Бросала, когда случился микроинфаркт, его назвали микро не потому, что он маленький, а потому что лопнул не крупный сосуд внутри, а мелкие, как сеточка, на поверхности сердца. В реанимации подлечили, недели две я полежала, пришла домой и закурила. Так интересно! Голова закружилась, как в молодости в первый раз. Через год снова микроинфаркт, а я ж не угомонилась! Назначат мне для поддержания сердца внутривенные уколы, бегает ко мне домой участковая медсестра по утрам. А мне курить ужасно хочется, и я психую. Нельзя сейчас мне курить, она унюхает, некрасиво! Ну, вот прибежала, уколола, дверь за ней закрываю, нет бы полежать, а я сразу иду на кухню, закурить, нервы успокоить. Покупать себе сигареты я уже не могла, пользовалась теми, что у Миши воровала. Когда он заметил, стал прятать от меня сигареты, я шарила по всем карманам, а когда это не получалось, выбирала из металлической баночки «бычки». А он, зараза такая, докуривал до фильтра или оставлял горящую, она не тухла и догорала зря.
– Какой расточительный. Это не по-хозяйски!
– Я столько раз бросала! Я уже себя возненавидела. Такими шахтерскими словами обзывала себя, не стесняясь. Уже всем это надоело, все против меня ополчились, и я понимаю, что они правы, а рука тянется, ну, хоть разок потянуть. Я сказала Мише: «Пока ты не бросишь, пока здесь везде находятся окурки, ничего не получится, бросай и ты!» «А чего я?» Опять скандал, обиды. Хотелось бы бросить, но не могу! Вот что такое зависимость! Когда Миша бросил, стало негде взять, и я бросила!
Она помолчала и продолжила тем же медленным размеренным тоном:
– И возникает вопрос, как в одном со мною теле уживаются две особи? Одна умная, сильная, продвинутая женщина и этот неисправимый придурок!!! Это уже не женщина, не мать, не бабушка, а ничтожество. Что было, то было, здоровью вредила, за это расплачиваюсь до сих пор. Живет во мне умница и дура несусветная, за что теперь пред Богом каюсь. Но если бы мне мой любимый мужчина сказал, целовать курящую женщину, все равно, что целоваться с пепельницей, полной окурков, я бы немедля бросила, клянусь. Но он мне этого не говорил, он сам курил, все пальцы были желтые от дешевых бычков. И легкими был болен, но я не знала этого. Такая наша жизнь была. Безбожники, и этим сказано все.
Тринадцатое января.
Я так старательно убеждаю всех, а в первую очередь себя, что «ничего страшного». Я готовилась и молилась. Все случилось именно так, как я хотела и боялась. Мама, мамочка, моя единственная и необыкновенная, волшебная, светлая и веселая. Она ушла, и я держала ее за руку, целовала ее, молилась милосердному Богу. Она ушла тихо. Просто перестала дышать. Как же мне ее жаль! Я видела, как ей бывает больно. Рак, опухоль, онкология, метастазы выжгли ее изнутри. Персонаж с косой приходил за ней много раз, в любой из этих дней она реально могла умереть, но Бог сохранял ей жизнь, позволяя врачам и мне ей помочь. Возможно, для того чтобы произошла встреча со священником. Может, чтобы я успела погладить, прикоснуться к ней, проявить свою заботу и любовь. Может, чтобы она послушала свои стихи в больнице, когда я читала вслух. И однозначно, последнее время она жила, чтобы как можно больше написать. Ей так хотелось оставить о себе память у каждого.
Когда ей было плохо, она боялась спать. Боялась умереть во сне. Старалась вовремя принять меры, померять давление, выпить таблетку, растереть ноги, помазать спину. Вызвать скорую в конце концов. Встать и писать стихи! Говорить по телефону, говорить со мной, что-то слушать или рассказывать. В больнице были последние ее «публичные выступления», на которые тратились огромные силы. Насколько силен был ее дух! Я горжусь, преклоняюсь и восхищаюсь тобой, мама!
И вот в эту последнюю ночь… Как говорится, ничего не предвещало. Она разбудила меня телефонным звонком:
– Я, кажется, хочу на горшок.
– Держись за шею.
Мы привычно справились с этим делом, я все вымыла, поправила.
– Нога! Я не могу стать на нее, больно очень!
Губы опять белые, ей жарко, пот прошиб, слабость, а руки-ноги холодные. Неужели опять кровотечение? Три дня, как из больницы. Уложила ее на правый бок и стала растирать ногу, нагрела воды в бутылку-грелку. Она ойкала:
– Ой, больно, больно! Нога! Люба, я так боюсь, что меня парализует, и я не смогу встать на ноги. Боюсь спать. Проснусь, а ног не чувствую.
Я массировала, грела, растирала и говорю:
– Уже такое было с другой ногой. Мы справились.
Постепенно нога согрелась, боль отпустила, она начала дремать. В 6 часов – снова звонок. Прибегаю, лежит на левом боку, носом в свой любимый радиоприемник:
– Любочка, мне так плохо! Сильная боль в спине, я не могу повернуться.
Такой приступ был в больнице, и после анальгина с димедролом отпустило только под утро. Как это страшно! Я вижу, как будто оковы на ней, все тело окаменело от боли. У меня руки затряслись.
– Сейчас, сейчас! Я сделаю укол!
Хотя я с вечера делала обезбаливающее, уколола еще раз. Вижу, ей хуже, она руками хватается за спинку кровати, вроде хочет встать или повернуться. Я схватила налбуфин, который еще ни разу не делала. Все боялась, что ухудшение наступит. И тут началась рвота кровью. Я держала ее за руку и суетилась:
– Мам! Мамочка! Сейчас. Скорая приедет.
Она прошептала:
– Зарежут…
– Ну, что ты? Укольчик сделают, помогут!
Господи, как же мне ее жаль! Как я люблю ее и хочу помочь! Я понимаю, нельзя просить Бога продлить ее дни, нельзя ее держать. Это равносильно продлить мучения.
Довольно быстро приехала скорая. Пожилой врач разговаривал аккуратно и ласково:
– Ай-яй. Жаль, что выписки нет. Как же Вы так?
– Утром собиралась ехать.
И тут мысль: «А как я собиралась ехать? Оставить ее одну? А если бы она упала? Я бы всю жизнь винила себя, что не попрощалась с ней и не усмотрела».
Доктор отозвал меня в сторону:
– Да у нее пульса нет. Похоже, это не желудочное кровотечение. Где-то выше, может, пищевод.
Тем не менее, поставили капельницу. Молодой медбрат нашел вену на кисти руки:
– Ивановна! Рукой не двигаем!
Он повторял и крепко держал за руку, прижав иглу. На удивление, лекарство быстро уходило в вену. Значит, ток крови есть! Мне так мешает, что я не могу к ней подойти! Медсестра и этот парень загородили мне дорогу, но я, улучив минуту, все же трогаю ее за руку, глажу по плечу. Она другой рукой пытается то ли что-то показать, то ли развернуться. Доктор говорит:
– Мы прокапаем и снимем кардиограмку, как там сердечко.
И мне тихонько:
– Вы же понимаете, при таком диагнозе это финишная прямая. Мы сделали все, что могли. В таком состоянии она может пролежать сутки или двое. Поворачивайте с боку на бок, делайте уколы, я вижу, у вас дексалгин есть.
– Да, и налбуфин.
– Не сомневайтесь, делайте, чтобы ей не было больно.
Он посмотрел кардиограмму и удивился:
– Надо же. 78 ударов в минуту.
Я смотрю – да! Я видела у нее и 37, и 160 ударов. Но тут – сердце бьется ровнехонько, никакой тахикардии и аритмии! То самое сердце, о котором лет 15 назад врач говорила «очень изношенное», продержалось дольше всех органов. «Интоксикация», – напишут в медицинском заключении. Что там в организме происходит? Когда речь заходила об этом, она начинала рассказывать, какая удивительно-сложная химическая и биохимическая лаборатория внутри человека. 150 раз сказанная фраза вызывала у меня улыбку. Сколько можно? Я уже знаю, о чем ты скажешь и какими словами. Скорая уехала, а я села возле своей мамочки и взяла ее за руку:
– Давай повернемся на правый бок.
Она еще слышала и понимала меня, но глаза были явно заторможены и прищурены, руки ослабели. Я кое-как развернула ее и подвинула в глубину, чтобы с кровати не упала. Целую ручку и разговариваю с ней. Она дышит ровно, спокойно, а я не знаю, что ей сказать? Что снова мужчины вокруг нее? В больницу мужчина-доктор носилки нес, там хирурги колдовали, спасали жизнь. Потом домой на носилках двое несли. Она всем рассказывала, как ей повезло, как ее на руках носят, и как с мужчиной обниматься пришлось. А вот про этого доктора и про тех полицейских, которые акт писать придут, и про ритуальщиков, которые вынесут, она уже не расскажет…
Сижу я, разговариваю с ней, молитвами перемежая, четки взяла, «Отче наш» читаю. А она вдруг глаза так широко раскрыла и вверх подняла взгляд. Я говорю:
– Что? Что там? Что ты видишь?
Она вроде на шкаф оглядывается наверх, там семейные фотографии стоят, а я говорю:
– Что ты туда смотришь? Внуки там твои, правнучки. Сашенька приедет к нам скоро.
Она так напряженно и долго смотрит вверх, и я вижу, она меня не слышит. Потом кровь начала вытекать изо рта слабыми толчками. Она смотрела куда-то назад и вовнутрь, а темная неживая кровь все текла и текла. Она еще дышала, ровно, медленно, спокойно. Потом вроде бы уснула тихонько, дыхание замедлилось и вскоре остановилось. 8.55. Я посмотрела на часы на стене. Ее китайские говорящие часы вылялись с вытащенными батарейками. Когда я прибежала в 6 утра и суетилась вокруг нее с трясущимися руками, нечаяно придавила их, и «китайская тетя» несколько раз провозгласила время, я пыталась выключить, а кнопка заела что ли, они начали играть музыку и весело кукарекать без остановки, пришлось выдрать батарейки. Кошка бегала под ногами у врачей скорой помощи. Такого в жизни не было! Всегда пряталась от чужих, а тут металась.