Сага о Тамаре
Вот и ее сбылась мечта! Она умерла не на горшке и не во сне. Правда, просила меня:
– Не смотри на меня. Это очень тяжело.
Но я не могла. Не могла насмотреться на мою мамочку, зная, что она уходит, и я никогда ее не увижу.
И вот я сидела, вытирая кровь, целуя ей ручку и шептала:
– Мамочка, я не забуду этот день! Благодарю Бога за то, что дал тебе такую долгую жизнь! Благодарю Бога за то, что позволил мне быть рядом с тобой все последние годы. Благодарю Бога за то, что моя мама была именно ты! Благодарю Бога за то, что ты меня родила и воспитала такой, как я есть. Прости меня, за то, что не всегда понимала тебя. Прости меня, за то, что недооценила тебя. Господи, прости меня за грехи вольные и невольные. Господь Всемогущий, Всеблагий и Всемилостивый, да будет царствие Твое, а рабе Божией Тамаре царствие небесное. Аминь.
Вещи давно были собраны, приготовлены в ящичке «на смерть», как у всех бабушек. Полгода назад мы с ней все перебрали и обсудили самым серьезным образом. Хитро улыбаясь, она сказала:
– Этот пакетик уже лет тридцать, как лежит. Только трусы три раза пришлось менять, резинка от времени испортилась.
Я смеялась:
– Звучит, как тост!
В сотый раз она повторила:
– И не ставьте мне дорогущий памятник, в этом нет никакого смысла. Заботиться надо о живых.
Я приготовила фотографию, на которой ей 45. Она выглядит веселой и доброй, с задорными завитками волос. В день похорон я проснулась рано и написала речь.
Я знала, что без чувства вины не обойтись. Несмотря на то, что я старалась сделать для нее все возможное. Я была вроде бы готова к этому, но кинулась, а кто же придет проводить ее в последний путь? Как она говорила: «Кого не вспомню, все умерли. И друзья, и соседи, и сотрудники, и бывшие мужья, и любовники».
Я с волнением ждала в морге последней встречи с ней, одетой в любимую шелковую кофточку цвета темной морской волны и в васильковую шаль, купленную специально для этого случая.
– Что? Это не она. Выглядит, как кукла гуттаперчевая.
Она лежала дома красивенькая и не худая, а тут вообще чужая! Лицо и щечки были морщинистые, но нормального цвета, а тут ей губы, брови и щеки размалевали – совсем не наша Томочка! Неуловимо изменилась, как говорят, после пластической операции, только чуть-чуть исправят форму носа и уже другое лицо.
Моя подруга говорит:
– А это точно Томочка? Может, тебе другую бабушку вынесли?
Я с досадой сказала:
– Да ладно. Это уже не она. Как она говорила? Арендованное тело. И совсем больное, не жалко. Потертый скафандр, отслуживший свой срок.
Отпевали в соборе. Гроб стоял так, что голова была прямо над центром круга, выложенного из плитки.
Никита сказал:
– Ей бы понравилось, пели красиво, в храме гулко. Я увидел, как ее душа весело покружилась и улетела.
Мне никогда не хотелось, как ей, выступать на сцене или говорить речи. Но на поминках, прежде чем выпить за упокой, я извинилась, что буду читать с телефона, и срывающимся голосом начала:
– Героиня одного фильма сказала: «Я хочу, чтобы моя мама умерла счастливой». Я считаю, что моя мечта сбылась, моя мама умерла счастливой, дома, на своей кровати, зная, что ее семья ее любит.
Жизнь у нее была трудная и запутанная, с крутыми виражами и сумасшедшими круговоротами. Она была деятельным человеком, и когда ослепла, то очень переживала, что не может мне помогать по дому. Начались болячки и угасание. Но она никогда не была овощем, нытиком, вредной и ворчливой бабкой, которая сидит на лавочке и обзывает молодых наркоманами и проститутками. Она говорила: «Есть у меня большой грех – многословие». Я прихожу с чьих-то похорон, а она говорит: «И что? Кто-то что-то сказал? Нет? Кушайте-поминайте? Как же так? Не нашлось для человека двух хороших слов? Я бы сказала!» Ей много лет пришлось быть в похоронной комиссии на шахте, и она всегда находила нужные слова.
Она была очень вдумчивым, любопытным и грамотным человеком и до последнего дня стремилась узнать что-то новое, сокрушалась, что так мало успела, а в мире столько интересного. У нас сейчас вся память в телефоне, в интернете, контакты, путешествия, события, знания. Мы не даем себе труда это запоминать. А у нее не было возможности читать и изучать что-то новое, поэтому она постоянно пользовалась своей памятью. Записывала понравившиеся песни, притчи, вспоминала стихи и слова романсов, которые учила в школе и пела в техникуме со сцены. Говорила: «Мозг, как пластилин, и его надо постоянно разминать и тренировать, он становится теплым и податливым».
Те, кто познакомился с моей мамой уже сейчас, удивлялись. Надя, психолог, Лиля, тренер, Аня, мой дизайнер, молодые люди, восхищались ее талантом и жизнелюбием. Она часто повторяла слова отца: «Дочка, не горюй! Это не последний поцелуй. Надо быть жадным до жизни. Надо жить! Жить!»
Для нее я должна была быть дочерью, а была кем? Воспитателем, судьей, строгим редактором, мамой, которая ухаживает. Да, я высказывала ей свою любовь, но благодарность и уважение как-то замялись, остались в тени. Мама, прости меня за глупость. Мама, я благодарна тебе! За то, что родила и вырастила меня и моих детей! Я уважаю, восхищаюсь и горжусь тобой! Я люблю тебя! Я люблю тебя всегда. Я люблю тебя, потому что ты есть. Я люблю тебя, потому что ты это ты. Я люблю тебя просто так. Я люблю тебя, даже когда не понимаю тебя. Я люблю тебя, даже когда ты сердишься на меня. Светлая память!
Часть 1. Город Проскуров
Глава 1. Бессонница
Ночь. В доме все спят. А у меня бессонница, которую надо благодарно принимать. Хочется полежать недолго на левом боку, но сердце не дает. Несколько минут потерпит, а потом начинает колотить по ребрам. Приходится уступать, оно же у меня одно. Сколько ударов сердце делает за сутки? А за год? А за 81 год? Врач-кардиолог уверенно сказала, предварительно посмотрев на обложку карточки:
– Тамара Ивановна! Сколько Вам лет? Что же Вы хотели? Ваше сердце очень изношено. Бьется неровно, спотыкается. Кровеносные сосуды зашлакованы, большое сопротивление кровотоку. Сердце может в любой момент остановиться. Например, чихнете неудачно или поднатужитесь.
Умеют же врачи успокоить, подбодрить, посоветовать! На первый взгляд, руководствуясь благими намерениями – предупреждают: «Берегите сердце! Будьте осторожны!» Кучу рекомендаций на тебя обрушат. А я после этого чихнуть боюсь!
Со слабым сердцем в старости лучше, чем с длительной мучительной болезнью и здоровым сердцем. «Мне и тут повезло, как обычно», – улыбаюсь я, успокаивая себя… Что мы имеем? При росте 140 см вес 84 кг, все органы – хроники, все заканчивают свои функции. Каждый день что-нибудь обостряется. Зато пропали 32 проблемы – ни одного зуба. Больше всего угнетает то, что я почти ничего не вижу, только контуры и тени. Висит икона на стене, а я вижу только рамку. Но я точно знаю, что Бог есть, не надо и на икону смотреть. Слышу тиканье часов, но не вижу, сколько времени. Тик-так. Тик-так… Иногда бунтую: «Зачем я так долго живу?!» Но с Богом не поспоришь!
Бабушку свою вспомнила. Закроет лицо ладошкой, слезы текут по руке, и поет жалобным тоненьким голоском:
– Я стою-ю-ю на краю-ю-ю, вижу ги-и-ибель свою-ю-ю…
И царица ты, и Владычица, всем заступница, Боже мой, Боже, тебе вопию-ю-ю…
А я ее руки от лица отнимаю:
– Бабушка, не плачь! Ты же мне обещала!
«Нет, петь я сейчас точно не буду», – я переворачиваюсь на спину. Через десять минут начинают сильно болеть колени, и судороги тянут ноги до самых пяток. Если долго так лежать, то ноги придется руками с кровати снимать.
Сажусь. Включаю телевизор. Хорошо, что наушники есть, звук никому не мешает. Если попадется передача интересная, совсем заснуть не получится. Выпить снотворное? Поздно, не поможет, днем буду сонной мухой. Укладываюсь на правый бок и колени сильно подтягиваю. Поза эмбриона? В полудреме неожиданно вспоминаю лето 1956 года.
Первая встреча с морем… Это невозможно забыть. Огромная дышащая масса воды шепчет, шуршит, клокочет, бьется, гневается… С шумом тянет за собой в глубину камешки, приостанавливается и с размаху бросает их на берег. Я наблюдала за прибоем и с удивлением по-новому осмысливала строчки любимого Пушкина:
«Ты волна, моя волна!Ты гуллива и вольна!Плещешь ты, куда захочешь,Ты морские камни точишь!»Сколько стихов, песен и картин посвящено закатам, восходам и бескрайним морским горизонтам! Сколько эпитетов, аккордов и красок подобрано! Но! Лучше один раз увидеть. «А потом еще сто раз», – сквозь сон думаю я, представляя блики лунной дорожки на ночной глади морского простора…
Впервые после войны мама сумела собрать немного денег и привезла меня в Алупку на пару недель из Горловки. Поселились далеко от моря, высоко на горе, квартира без удобств, еду готовили сами. Раненько утром по крутым тропам спускались к морю, чтобы до палящей жары вернуться обратно. Второй раз уже не было сил тащиться вниз и наверх, но воздух! Аромат цветущих деревьев и можжевельника заполнял изнутри, и казалось, вся кожа благоухала соленой водой, крымскими травами и ласковым утренним солнцем…
С нами была пятнадцатилетняя девчонка, дочка маминой сотрудницы. Однажды они с мамой почему-то ушли домой, а я отпросилась еще поваляться в тенечке. Рядом со мной присел мужик, я не могла определить его возраст, тогда мне он показался стариком лет 45. Посидел молча, я застыла на боку в неловкой позе. Возражать? Он будто и внимания на меня не обращает. Через пару минут он улегся прямо на песок носом к носу ко мне, руку под голову поудобнее подложил и принялся меня рассматривать.
– Я художник! – заявил он. – Ищу для работы натуру.
«Врет, – подумала я. – Как бы повежливее сбежать?»
– Это дело непростое, знаешь ли. Хочешь, я расскажу тебе… о тебе?
Еще бы! На такой крючок любая девчонка поймается. Молчу, но он и не ждал ответа.
– Сначала общее впечатление. Ты ростом маленькая, не больше 150 см. Руки и ноги ровные, пропорциональны длине туловища. Стандарт 90*60*90 у тебя не получится, так как по твоему росту объемы должны быть меньше. Бедра шире, чем плечи, но талию тонкой не назовешь. Все части тела здоровы, кожа чистая, матовая. Теперь подробнее. Голова правильной формы…
Я засмеялась, а он методично продолжил:
– Не смейся, голова бывает приплюснутой или некрасиво выпуклый лоб. Лицо миловидное, пропорциональное, три размера равны: расстояние от переносицы до волос на голове, от переносицы до ямочки под носом, и от нее – до ямочки на подбородке. Лицо европейского типа, не скуластое. Уголки глаз на одном уровне, разрез глаз продольно ровный, не кошачий. Брови… надо бы исправить, волос достаточно, а лишние убрать, чтобы получилась дуга, и немного удлинить к вискам. Лоб высокий, без складок и морщин, щеки округлые, в уголках глаз морщин нет. Цвет лица светло-розовый, мягкий. Губы!
Он замолчал, разглядывая мои губы, а я, как загипнотизированная, понимала, что пора бы уже и удрать, но не могла пошевелиться.
– Губы скорее тонкие, чем толстые, рот маленький, четко очерченный, такую форму называют «бантиком». Цвет яркий. Сладкие губы, надо сказать… Вот ты думаешь, что выражение придают лицу глаза? Нет, губы! Как сложены губы. Криво – пренебрежение, вниз – высокомерие. Выпячена нижняя губа – задумчивость… Ушная раковина небольшая, красивый завиток, верхние уголки аккуратно прижаты к голове, не лопоухая. Мочка уха не маленькая и не прикреплена к голове, это вообще сексуально, ты не знала? В такое ушко пошептать – и все!
«Что – все?» – не поняла я. Он бормотал, уютно устроившись на песочке, и не было повода его опасаться.
– Подбородок округлый, не выступает и не проваливается. У тебя короткая шея! Это недостаток. Красивое положение голове придает именно шея. Если применить поговорку, то я думаю, ты не сможешь вертеть мужем, шея у тебя не та! Следи за головой, не прижимай подбородок, иначе будет хмурый взгляд из-под лба. Или заискивающий при твоем росте… Что можно сделать? Чуть-чуть запрокидывай голову назад, полуприкрытые глаза производят изучающее впечатление. Томное, оценивающее… Да, нос! Не очень тебе красивый нос достался. Почти курносый, но не легкомысленный, ровный, плавно расширяющийся. Кончик носа аккуратный, не заостренный и не лепешкой. Ноздри чувственные, не резко вырезанные. Нижняя перепонка носа, от кончика до верхней губы, не торчит, не портит картину.
«Он препарирует меня, как лягушку. Никогда не думала о себе так подробно», – мелькнула мысль. Он сидел, вставал, ложился снова.
– Глаза карие, лукавые, выразительные. Смешливые. Очи. Озорные глаза, надо сказать. Столько мыслей выдали… Волосы здоровые, живые, блестящие, можно и короткую стрижку сделать, открыть красивые ушки, и длинные волосы наверх поднять. А ровные распущенные волосы – не для тебя… Молочные железы широковаты в основании, тебе нужно будет шить бюстгальтеры на заказ. Если хочешь, чтобы платье хорошо сидело, стандартные не годятся, а еще лучше – полуграция до пояса… Кисти рук маленькие, пальчики подвижные, вполне приличная форма ногтей. Суставы коленей крупные, не носи короткие юбки. Но длина должна быть ненамного ниже колена, иначе будешь похожа на коротконогую таксу. Размер обуви маленький, подъем ступни высокий, красиво будут выглядеть туфельки на высоких каблучках. Такую девочку вполне можно носить на руках! А вот со склонностью к полноте надо срочно что-то делать! Упражнения, диета. Живот надо убрать! Кстати, пупик у тебя красивый, втянутый, ровно завязанный, спасибо повитухе…
Он встал, тщательно отряхнул песок и сказал:
– Нет, я тебя рисовать не буду! Сейчас мода на высоких рабоче-крестьянских девчат, крепко стоящих на земле. Знаешь, мне хочется, чтобы каждая женщина знала себе истинную цену и могла во внешности что-то исправить для уверенности в себе.
Помахав кому-то рукой, ушел, не попрощавшись. На этом пляже мы бывали постоянно, но ни раньше, ни позже я его не видела. Может, он вышел из моря? Или мне приснился? Так нет, он курил и складывал окурки в пустую пачку, и она осталась лежать рядом со мной.
* * *Совсем спать перехотелось… Прав он был, склонность к полноте мне много хлопот причинила. И еще я жалела, что ноги удлинить нельзя. Мне так хотелось быть высокой и длинноногой! В детстве представляла себя на сцене, балериной в пачке со стройными ногами. Внуки надо мной и сейчас подшучивают, как только увидят балет по телевизору:
– Бабушка! Скажи!
Я делаю важный вид и говорю:
– Вот если бы у меня были такие длинные ноги! И такая юбочка! Я бы тоже смогла сейчас так танцевать!
Всегда завидовала высоким длинноногим девчонкам. Единственное в жизни, чему я завидовала. Успехам у мужчин? Нет, со своими бы разобраться! Богатству? Никогда за богатством не гналась. Тогда особо богатых людей вокруг и не было. Замужним женщинам? Не верила, что можно быть счастливым в браке. Считала – они, скорее всего, скрывают свои проблемы. И правильно делают. Каждый судит по себе? Да, после полутора лет первого замужества и семи лет второго, я была совершенно разочарована.
Как страшно ложиться в постель к мужчине, которого не любишь! «Выполнять супружеский долг» для меня невыносимо! Кажется, он дышит, и его микробы летают рядом, а мне приходится их вдыхать. Бррр! Противно! От одного его прикосновения передергиваюсь… Положить две грелки в постель спокойнее и безопаснее, чем греться в объятиях нелюбимого… За семь лет совместной жизни окружающие не догадывались, что у нас нелады. Я старалась хорошо выглядеть, быть в добром здравии и ровном настроении. Одевалась модно, но не броско, скромно, опрятно, и, как могла, следила за своей фигурой и боролась с лишним весом. Какие только способы похудеть я за свою длинную жизнь не пробовала! Малокалорийные овощные и фруктовые диеты, дробное питание, голодание, иглоукалывание… А потом снова набирала еще больше…
Интересно, если бы тогда, в Алупке, ко мне подошел не художник, а психолог, как бы он меня описал? Как бы он объяснил, почему я в 17 лет вляпалась замуж за морального урода, который за полтора года сломал мне всю жизнь? За что доверчивой девочке со сплошной романтикой в голове выпали такие испытания? Непростая у меня линия жизни получилась, над некоторыми загадками бьюсь всю жизнь. Если спросили бы меня, расскажите о себе в двух словах. Что было? Всякое бывало. Что есть? Грех жаловаться. Что будет? Что Бог даст.
А подробнее? Я углубляюсь в размышления, пытаясь докопаться до сути…
Где все люди, окружавшие меня? Участвовавшие в важных событиях и в повседневной суете моей жизни? Кого не вспомню – нету… Где родители, сотрудники, начальники, одноклассники, соседи, соратники, подруги, мужья, любовники, собутыльники? Ауу… Куда ушли? В темноте полуслепоты и ночной бессонницы они приходят ко мне толпами, вереницами и по одному, принося полузабытые звуки слов… Запахи и краски… Незаметно и постепенно старость и болезни ограничили мое существование пределами моего дома. Человек с ограниченными возможностями – так изощренно вежливо называют инвалида… Но язык у меня еще есть, я могу многое рассказать. Получается «Сага о Тамаре»…
Глава 2. Поезд
1947-й год.
Поезд из Львова медленно трясется, приплясывая на стыках рельсов, выстукивает ритмичную задорную песенку.
Я надуваю щеки и потихоньку подпеваю своим веселым мыслям, от чего образуется смешное гудение-мычание, но кто его услышит в грохочущем вагоне? Жаль, что у меня нижняя полка. На верхней гораздо интересней! Можно лежа смотреть на мелькающие столбы и деревья… Можно повернуться так, чтобы они проплывали вверх ногами… Можно вцепиться в поручень и спать всю дорогу… Дядька сразу на верхнюю полку полез, хмурый такой. Не понимаю, отчего у человека может плохое настроение быть? Кругом столько интересного!
– Владимир! – важно представляется белобрысый крепкий паренек. – Тебе сколько сахара?
– Тома. Тамара! Две.
Хм, какой заботливый. Хорошо, что он принес стаканы с кипятком, вагон так качает, я бы точно разлила. Он насмешливо интересуется:
– Как тебя отпустили одну, такую малявку? Сколько тебе лет?
– Уже четырнадцать! Меня в комсомол весной приняли! Я в Горловку к бабушке еду. В Киеве пересадка.
– А я в Киев! По важным делам…
Позвякивает ложечка в стакане, наверху храпит его старший товарищ, а Володя страшным шепотом с намеками и недоговорками рассказывает мне о государственно-важной работе.
– Мне уже 18, но я в армию не пойду, у меня задачи поважнее… Смотри, не проговорись! Кругом враги! Всегда надо быть начеку!
Перед сном, как бы в подтверждение своих слов, он многозначительно хмурит аккуратные светлые брови, достает из внутреннего кармана пистолет и прячет его под подушку.
«О! Как интересно! Наверное, он военный, как мой отец. Нет, он намекал на КГБ. Это разведка! Он – разведчик. Ух ты! Один в поле воин. Это так романтично!»
Под равномерный стук колес мне снится весенний день 44-года… горы подтаявшего снега…крик бабушки… Маня… Іван прийшов додому… запах кожаного ремня, портупеи, начищенных сапог… звездочки на погонах… я обнимаю любимого папку…
Раннее утро тянется мимо окон гораздо медленнее, чем вечер. Он напишет мне письмо? Адрес дать? Конечно… Когда уже Киев?! Володя гордо поглядывает на офицерские часы и объявляет время каждые две минуты.
* * *«Поезд Львов-Киев прибыл на четвертый путь первой платформы. 4 часа 15 минут», – вещает металлический голос из репродуктора. На перроне меня должен встретить дядя Витя Шаламов, друг отца. Мама мне строго-настрого приказала:
– Витя встретит тебя, купит билет на поезд до Горловки. Пересадку ждать 12 часов. На вокзале не болтайся, там всегда жуликов и воров полно.
Как я его узнаю? Последний раз я видела его в 39-м году, когда мне было шесть лет! Или он первый должен меня узнать? Волнуясь, расхаживаю по перрону. Толпы встречающих перецеловались с приезжающими, подхватили вещи и исчезли за стеклянными дверями вокзала. Что пошло не так? На десятом круге по привокзальной площади меня осеняет – я знаю, где он работает! Да я его запросто найду! Любой водитель троллейбуса подскажет, как проехать в Совнарком! Однако, огромное десятиэтажное полукруглое здание неприветливо встречает меня закрытыми дверями и темными окнами. Оказывается, министры в пять утра не работают, вот досада!
– Э-э. Ты чего сидишь на крыльце? – неприветливый дежурный, вышедший из здания, подозрительно посматривает на мой чемоданчик и простенькую одежду. Сбивчиво объясняю, какой ветер меня принес. После расспросов, перезвонов и выяснений меня, наконец-то, забирает личный водитель дяди Вити и привозит к нему домой. Тот радушно встречает меня на пороге:
– Томочка! Дочка! Выросла как! Эх, жаль, Ванька не дожил… Что ж мама телеграмму не дала? Посылала? В ворохе почты потерялась, видимо!
Их большое семейство усаживается завтракать. На белоснежной накрахмаленной скатерти в особом порядке выстраиваются ножи и вилки, тарелки с тонкими золотистыми узорами разнообразных размеров, бокалы на тонких ножках. О такой роскоши я читала только в дореволюционных романах! Украдкой оглядывая многочисленные ковры и хрусталь, я ощущаю себя Золушкой в ситцевом платьице, попавшей во дворец короля. Проглатываю всю порцию вкуснейшей картошечки с мясом и ароматной подливкой. С аппетитом съев два заварных пирожных из хрустальной вазочки, красующейся посредине стола, я замечаю, что дети уже разбежались, а оставшееся восхитительное пирожное так одиноко!
– Можно я его съем? – спрашиваю я у хозяйки.
Жена Виктора торопливо подбадривает:
– Конечно, конечно!.. Как вы там живете… без отца?
Мама никогда не жалуется знакомым на тяжелую жизнь, и я деловито объясняю:
– Мама полгода не работала, пока в органах документы проверяли. Жили у тети Нины, ее подруги. Ели картошку, вареную в мундирах. А по праздникам кильку с подсолнечным маслом! Теперь мама работает в Управлении железной дороги, нам комнату дали в коммунальной квартире, мы теперь можем макароны и сливочное масло покупать!
Виктор сочувственно кивает:
– Трудно было? Ты же понимаешь, детка, порядок такой. Вот если бы мать в оккупации не осталась! Из-за предателей и на честных людей подозрение падает. Ну, матери твоей бояться нечего, ТАМ компетентные люди сидят, все проверили и оправдали. Знаешь, как у Советской страны много врагов? Но главное, Гитлера мы победили, выстояли в такой страшной войне! Говорят, у вас во Львове неспокойно. Никак не хотят Советскую власть признавать.
Он ласково гладит меня по голове:
– Куда после школы учиться пойдешь, Томочка?
– Не знаю, мне все предметы нравятся… Только не врачом! Там лягушек резать надо!
– Мария как? Замуж не вышла? Красивая у тебя мать… Пара была – заглядение. Иван да Марья, как в сказке…
«Как бы решиться спросить у него, почему разошлись мои мама и папа?» – с досадой думаю я, и мои глаза слипаются, наверное, от съеденных пирожных…
* * *– Та яка ж в мене онучечка доросла!
Моя бабушка Лена, как маленький румяный колобок, хлопочет около раскаленной печки. Мне так нравится, когда она открывает чугунную дверцу и поправляет пылающий уголь кочергой! Искорки рассыпаются в разные стороны, огонь весело вспыхивает и скачет по уголькам.
– Бабушка, а помнишь, ты меня в школу блинчиком будила?
– Ні, Томочка, як це?
– Ну, теплый блинчик сложишь – и по губам мне, а он так пахнет маслицем, что я сразу просыпаюсь и хочу его укусить! Это когда уже нас от немцев освободили.
– А як від тебе кури тікали, пам’ятаєш?
– Так они скучные стояли на одной лапке, я хотела их развеселить… Бабушка, а почему папа от нас ушел?
– Це тобі мати краще скаже…
– Бабушка! Она мне ничего не рассказывает! Она такая строгая!
Бабушка усмехается и качает головой:
– Да, Маня така! В мене одинадцять дітей було, а вона ні на кого не схожа…
– Одиннадцать?! А я… а почему я знаю только… восемь?
– Повмирали діточки маленькими… Керсон самий старший залишився…
– Ой, бабушка, если честно, я их боюсь, маминых братьев. Андрей такой здоровенный! И злой. А дядя Хрисанф лысый, и смех у него скрипучий. Мама все время на них обижалась. Я так рада, что мы во Львов уехали! Мне там все нравится! 13 кинотеатров! Каждый день ходить можно! А как ты думаешь, меня папа забрал бы к себе в Москву учиться? Если был бы жив?
– Не знаю, у нього якась велика посада була… Може, і забрав би, що зараз казати?
– Я подумала, хорошо живут те, у кого папка есть. Еще и в Совнаркоме работает. Заварные пирожные едят!
– Томцю, заздрощі – це дуже соромно!
– Нет, бабушка, я не завидую… мне стыдно, что мы такие нищие!
Она бормочет:
– Ой, злидні-злидні. Нічого, Томочка, буде у людей, буде і у нас.
– Как это, бабушка?
– Що Бог дасть!
– Ты что?! Какой Бог? Человек – хозяин своей жизни! Я вот точно знаю, что со мной будет!