– Вылезаем! – Влад, миновав автоматические ворота, остановил автомобиль у самого крыльца. В агентстве ему дали пульт от ворот гаража и ключи от дома.
Девушки высыпали красочным конфетти прямо на снег. Да, принарядиться они не забыли, и взять с собой пару-другую дорогих тряпок тоже. Хотя им предстояло развлекаться-то всего сутки. Блёстки, кристаллы Сваровски, светофоры шапочек, дутые курточки – это была их первая перемена, типа, спортивного туалета, за которой последуют и другие. Они приехали сюда как на пати, где будет много людей и много интересных мужчин, имеющих возможность их оценить по достоинству.
Радио продолжало выдавать что-то весёленькое, бодрое, выходное. Женщина с немного уставшим, наверное, потому, что вчера всю ночь танцевала в клубе, голосом пела про шоколад. Влад помогал вытаскивать из багажника вещи. Нагрузившись, все вместе отправились в дом. Семь ступенек наверх, ключ вставлен в замочную скважину железной, оформленной под дерево двери, повёрнут три раза, и – они внутри.
Мягко щёлкнул выключатель, Влад зажёг свет. Стиль старой европейской роскоши: так можно охарактеризовать внутреннее убранство первого этажа. Большое открытое пространство, кожа, дерево, позолота – всё темных солидных тонов, на вид крепкое и незыблемое. Справа камин, размером с панорамное окно квартиры богача на рублёвке (перед камином лежала шкура белого медведя), слева – двухстворчатая дверь, ведущая, наверняка, на кухню и ещё одна поменьше, сбоку. Диваны, журнальные столики, канделябры, и прочие светильники – не в счёт. Посередине комнаты стоял длинный обеденный стол, накрытый белой скатертью, с толстыми ножками в виде соединённых между собой кольцами шишек. На столе, в ожидании гостей, стояло с дюжину столовых приборов, вазы фруктов, бутылки с красным вином. Освещала все это богатство приглушённым золотым светом хрустальная люстра, щеголяющая синим и зелёным перламутром граней подвесок.
– Ну, располагайтесь. Кухня там, там же все продукты и алкоголь, – Влад, махнул рукой налево. – Наверху – спальни, на третьем этаже – тренажёрный зал, солярий, бильярд, сауна. Всё как положено. Таня, держи ключи. Не буду вам мешать. Счастливо отдохнуть, дамы!
Ему помахали ручкой, дружно прокричали – "До свиданья, Влад!" – Влад поцеловал жену в щеку и отбыл. Заурчал на улице мотор, скрипнул снег, и девушки стались в огромном доме одни. Только они, веселье и немного алкоголя. И никого больше? Грустно… Им как-то сразу стало не хватать шума и суеты праздника. Пришлось всё веселье устраивать самим. Непривычно, но, может быть, интересно, да?
Следующие три часа девушки устраивались. Выбирали себе комнаты, похожие на номера самых дорогих столичных гостиниц, знакомились с домом. Они обнаружили, что вторая дверь, рядом с двустворчатыми почти воротами, вела в подвал (экскурсию вниз отложили до лучших пьяных времён), телевизоры были только в комнатах, но на первом этаже, в зале, визуальная тв-связь с цивилизацией отсутствовала; вай-фай присутствовал, но мобилы хорошо его ловили, начиная со второго этажа. В зале стоял аудиокомплекс с колонками такого размера, что, глядя на них, становилось жалко свои барабанные перепонки. Радио работало исправно. Кровати мягкие, вода горячая, кухня огромная, запас продуктов неисчерпаем, закуски приготовлены. Переодевшись к обеду в платья (Таня и Лена) и джинсы с белой блузкой (Вика), спустились вниз. Быстренько принесли на стол закуски, шампанское, виски, включили музыку. Первый бокал – из открытой с трудом бутылки французского шампанского, и понеслось разгулом по кочкам. Эге гей! Женская вечеринка, бессмысленная и беспощадная. Особенно, когда она начинается в полдень.
Музыка орала, бокалы звенели, девушки танцевали и хохотали. Они почти не ели, зато много пили. Многие здоровые мужики, посмотрев, как они управлялись с бутылкой, позавидовали бы их выносливости. Начинали осторожно, копируя манеры доморощенных интеллигентов, пригубливая, а не закидывая. Шампанское быстро ударило топазовыми пузырьками в голову и за ним последовало вино, закрепившее нестойкое игристое опьянение. Пять бутылок вина ушли за два часа. Оставалось ещё пара бутылок Шабли, но минуя его ароматный соблазн, девушки переключились на по-настоящему крепкие напитки. В них забродил огненный дух вечеринки, и он требовал повышения градуса. Виски-коньяк-текила. Не многие желудки могли выдержать такую термоядерную смесь. Девочки справились и двинулись дальше. Немного фруктов и снова текила-коньяк-виски. Разговор ни о чём; не всякие слова продирались через грохот хитов недели, но добравшиеся до ушей подруг неизменно вызывали их смех – "Иха ха ха, иха ха ха", – и – "Аха ха ха, Аха ха ха", а ещё неизменное женское – "Хи хи хи хи хи хи". Перерыв в возлияниях делали только для того, чтобы сходить пописать.
Около семи вечера, когда за окном серость зимнего дня сменилась полноценным загородным мраком (что подружек не волновало, и что они не заметили), Лена посетила туалетную комнату (на первом этаже помещение опорожнения, избавления от лишнего, находилась рядом с кухней). На обратном пути, выйдя из двухстворчатых дверей, её потянуло на путешествия. Так бывает, некоторые, выпив, ложатся спать, другие – скачут, как ненормальные, а третьи – идут сами не знают куда. У девушек последняя стадия превалировала над остальными. Сексуальная Леночка, поджав булки, пьяно ухмыльнувшись, скользнула в боковую дверь… и на лестницу, ведущую в подвал. Её шалости никто не заметил. Играла медленная томная мелодия и под неё Таня и Вика изображали из себя гибкие стебли экзотических цветов. Они стояли на одном месте (Таня зачем-то залезла на маленький столик, стоявший около камина, Вика выделывалась около окна) и извивались всем телом, полностью поглощённые собой и ощущениями своей привлекательной крутизны. О третьей подруге, на время звучащей композиции, они забыли.
Гладкие бетонные ступени вели вниз, в подвале горел свет. Спустившись, Лена с интересом осмотрелась. Девушка продолжала широко (не сказать, что слюняво) улыбаться. Пустое и пыльное помещение с низким потолком освещалось единственной, свисающей с потолка на белом шнуре лампочкой. Правда, лампа оказалась достаточно мощной, чтобы любому забредшему сюда гостю стал понятен масштаб этого подземелья. Какое-то разнообразие в скуку подвального пейзажа вносили ветвящиеся по стенам, и кое-где по потолку, трубы разных диаметров и разного назначения. Убедившись в тривиальности подвала, Лене следовало бы уйти, но её что-то удерживало внизу, так же как ранее звало спуститься сюда. Она, хихикая, подошла к стене, потрогала поверхность самой толстой коричневой трубы. Влажно и холодно. На ладони остались пятна ржавой вроде как грязи, но не грязи.
Лена поднесла руку к глазам и сделала несколько шагов назад, чтобы как следует рассмотреть во что она, собственно, вляпалась. Её заинтересовали, а потом сразу и заворожили три мазка. Хмель с неё сходил будто шкура с обдираемого заживо пушного зверька, она трезвела с космической скоростью. Путешествие в подвал переставало Лене нравиться. Совсем. Внутри мокрой коричневости она видела мелкие чёрные вкрапления и ждала, что эти точки вот-вот оживут. Но они не ожили – произошло нечто другое. Шею Лены обвил белый шнур, на котором болталась лампа. Он вытянулся, накинулся петлёй, сжал и дёрнул с такой силой, что Лена взлетала под потолок, ударившись о него макушкой. Она еле-еле могла доставать пола кончиками пальцев. Платье задралось, показались розовые трусики танго и выпуклый орешек ягодиц. Вцепившись ногтями в шнур, Лена отдирала его от горла, она хотела закричать и не могла. Как будто отгадав её намеренья, шнур натянулся, а лампочка до этого заглядывающая ей в ухо, проскользив утюгом по щеке, вдавилась в полные губы. Зубы сами собой разжались, рот открылся. Шире, шире, ещё шире… Лампочка стеклянным кляпом заткнула ей рот. Язык припаялся к стеклу, щёки и ноздри засветились розовым, слабо запахло палёным. К расправе подключились трубы: ожив, они выпихнули из середины переплетений добровольца – трубу горячей воды пятисантиметрового уверенного диаметра. Труба с припаянной стальной заглушкой на слепом конце подползла к Лене сзади, обхватив её за левую лодыжку, скрутилась вокруг ноги и поползла, как червь, всё выше и выше. Затряслась ляжка, плотные красивые ягодицы раздвинулись и труба, обжигая нежную кожу, сделала последний рывок. Когда железный червяк проник внутрь девушки, лампочка погасла.
Таня продолжала танцевать и бухать. Пока Вика угощалась манго, она с текилы переключилась на вино. Вот и настала очередь Шабли. К тому времени, когда к столу вернулась Лена, её подруги окончательно потеряли чувство реальности. Пьяные вдрызг, они разве что не визжали по-поросячьи. И Таня, думая, что танцует, просто качалась, опираясь одной рукой о камин, а другой наплёскивая себе на лицо французское вино, словно оно могло её освежить. Глубокий голос Лободы, бивший из динамиков, пел гимн "твоим глазам": всё плыло в тумане алкогольного дурмана, всё хорошо. Вот только вернувшаяся к столу, после четверти часа отсутствия, Леночка не веселилась, она и на стул не присела. Подойдя к столу, налила себе текилы в винный бокал и залпом выпила. Девки дошли.
Первой попытку отправиться баиньки предприняла Таня. Она что-то лепетала, но из-за гремевшей в доме музыки Лена не разбирала, что она ей пытается сказать. Лена выключила радио, наступила нереальная тишина. Таня и Вика сразу обмякли. Звуки танцевальных мелодий держали их на ногах, стали костылями, удерживающие их в сознании, а тишина добила. Всё что они выпили за последние часы, навалилось на их мозги разом. От такого и сдохнуть недолго. Спасло подруг от неминуемой расплаты за праздник их природное кобылье здоровье и молодость. Лена взяла на себя роль их добровольной служанки, и по очереди отвела подруг наверх, в спальни.
– Линууусик, ы удааа меня виииидёш, – тщательно, но неправильно, выговаривая каждое слово, интересовалась Таня.
Лена не отвечала, а лишь крепче обнимала её за талию, преодолевая ступеньку за ступенькой. Когда Таня упала на мягкую постель, она задрыгала ногами и крикнула:
– ИА! Владик! Влаааадик! Я хочу тебя! – после чего мгновенно засопела, провалившись в пьяную дрёму.
Вика переход с первого на второй этаж перенесла спокойнее, может потому, что была пьянее (хотя куда уж пьянее?). Она бурчала совсем неразборчивые фразы из птичьего языка, то и дело поднимала голову, и мутными, как у заболевшей энтеритом кошки, глазами смотрела на лоб Лены. Справившись с Викой, уложив её на койку, Лена ушла к себе в номер. На этом девичник закончился, но вечеринка только начиналась.
Из сна об океане золота, ласкающего её белые, маленькие, как у ребёнка, пальцы, выскочить Вику вынудили схватки, безжалостным удавом накинувшиеся на низ её живота. Не хватало ещё в кровати описаться. Фи. Она открыла глаза и поняла, что её привязали к винту вертолёта. Потолок крутился и падал, настольная лампа, стоявшая на тумбочке рядом с кроватью, горела ярким лимоном, что отражалась на чувствительности глаз. Вика поморщилась, и сразу же во рту появился гнилостный привкус. – "О боже. Зачем же я так напилась?". – Она натужилась сесть и с третьего раза ей этот подвиг удался.
Голова кружилась, её тошнило и тянуло на толчок. Вика обхватила голову руками, опустила глаза вниз. В кровати она лежала в верхней одежде, а на совсем новом зелёном бархатном платье темнели несколько овальных колбасок винных разводов. Передёрнув в омерзении от такого свинства плечами, Вика, не щадя ни в чем ни повинное платье, стянула его через голову несколькими сильными рывками и бросила на пол. Теперь она осталась в белом и, главное, чистом белье и чулках. Вика встала с кровати: её впечатляющая, способная довести до безумия острого желания грудь вызывающе подпрыгнула и мерно заколебалась. Девушку качнуло вперёд, вертолёт заработал в аварийном режиме, грозя свалиться в неуправляемое пике. Вика справилась с управлением и, покачиваясь, отправилась в ванную.
Голубой унитаз встретил основание Вики приветливо, только икры, по привычке прижатые Викой к его бокам, обдал неприятный холод соскучившегося по гостям фаянса. Мурашки побежали по нежной коже, по голубой глади глотки унитаза слабой струйкой заструилась соломенного цвета моча. Вика наклонилась вперёд, поставив локти на коленки. Справа от сидящей в позе мыслителя Вики, стояла ванна, которую от не в меру любопытных глаз скрывала голубенькая занавеска в жёлтую ромашку. Занавеска тихонько зашуршала. Или Вике это просто показалось? Она посмотрела на источник звука. Шорох не повторился: кроме журчания жёлтой жидкости других звуков в ванной больше не раздавалось. И когда Вика уже стала опускать голову в кожаный карман ладоней, занавеска раздулась корабельным парусом и, сорвавшись с держателей колец, налетела на неё.
Толстый полиэтилен мгновенно намертво облепил лицо и грудь Вики, замотался вокруг её бюста в тугие косы. Она не могла не только кричать, но и дышать тоже. Грудь раздулась до совсем уж неприличных размеров и посинела, побагровела, как и лицо, пошла красными пятнами. Встать с места ей помешал стульчак толчка, он ожил, вцепился ей в бёдра, раздвинул ноги до положения женщины, отдыхающей на гинекологическом кресле, и в такой крайне неудобной позе зафиксировал. Руки не слушались, ноги скользили по плиткам пола, удушье накатывало волнами тайфуна гипоксии, но мочиться она так и не перестала. Унитаз раскрыл пасть, раздул щёки и выдал из своих бурлящих далей мощнейшую струю коричневой жижи с вкраплениями каких-то черных икорных бусинок. Жирная, противная грязь и микробы размером с кита. Гидроудар пришёлся в самое запретное место Вики: от силы его воздействия её подбросило, не помогли и тиски объятий стульчака.
Таня бодрствовала: она лежала и думала об обещанном мужем подарке на новой год – машине, а ещё думала о сексе. На второй год совместной жизни Влад наконец-то решил расщедриться. Так с ней бывало всегда: алкоголь вызывал мысли о подарках и совокуплениях. Спиртные напитки на неё действовали, как афродизиаки на мужиков. Плохо контролируемое возбуждение и желание роскоши. Но сегодня она явно переборщила.
"Это всё Ленка виновата, сама первая кричала: «Давай-давай, выпьем ещё за нас!» – всех напоила, и осталась трезвой. Сучечка жопастая. Ничего, мы ей с Викой отомстим".
После лирического отступления и ментального наступления на негодницу подругу, у которой голова оказалась крепче, мысли Тани вернулись к сексу, нет – к автомобилю, нет – к сексу в автомобиле! В разгар её представлений о том, как всё и с кем всё будет, случилось ужасное. Матрас втянул её в себя и сдавил до хруста рёбра. Железные прутья спинки кровати накинулись браслетами на её запястья, с лодыжками произошла похожая история – прутья повылазили из своих хромированных гнёзд и блестящими пальцами крепко взялись за щиколотки. Паркетные доски пола, скрипя и трескаясь, вышли из пазов, образовав зигзаг, идущий от двери номера к кровати – со стороны ног Тани. Из получившийся щели, из пространства межэтажных перекрытий показывается темный переливчатый отросток, он тянется, вытягивается в колбасу с закруглённым концом толщиной с бицепс штангиста тяжеловеса. Отросток поднимается к потолку и бросается вниз – прямо в Таню. Её стон выходит громче крика. Стены номера покрываются отверстиями пор, оттуда вычихивается чёрный дым спор, собирающейся в грозовое облако над кроватью. Отросток вошёл на предельную глубину – туча накрывает Таню с головой. Споры оседают на её коже и проходят сквозь неё, проникая в кровь.
В полдень, на следующий день, к загородному особняку подъезжает Влад. Ворота открыты. Девушки, против его ожиданий, уже собрались, полностью готовы и ждут приезда его автомобиля, стоя на крыльце. Он останавливается, жена и две её подруги идут к нему навстречу. Они улыбаются, но не как обычно, а странно так кривят губы, оттягивая их уголки вниз к подбородку. Поздоровались, забрались в машину и сидят, ждут пока она поедет. Влад ничего не понимает, заглядывает в салон и спрашивает у жены:
– Тань, с вами всё в порядке?
– Да.
– Что же вы не рассказываете, как отдохнули?
– Отдохнули хорошо, – отвечает одна Таня: остальные сидят и смотрят вперёд. Не мигая, смотрят вперёд.
Водитель занимает место за рулём, даёт задний ход, выезжает за ворота. Без лишних напоминаний Таня подаёт ему от них пульт. Закрыв ворота, он, выруливая на дорогу, говорит:
– Какие-то вы не такие. Поссорились или как?
– Всё хорошо. Мы не поссорились. – Таня, для убедительности, кивает головой.
– И пахнет от вас… – муж Тани на секунду замолкает, задумавшись, – шалфеем, как будто. Простудились?
– Конфеты, – объясняет аромат лечебной травы Лена, показывая пальцем себе на щеку.
– Вам радио включить? Совсем вы грустные у меня.
– Не надо. Спасибо, – снова отвечает жена.
– Ну, как хотите. Хозяин – барин.
Влад, выруливает на трассу, нажимает на газ и удаляется в сторону большого города, увозя в машине совсем не тех весёлых девчуль, которых он сутки назад повёз за город на девичник. Вечеринка закончилась – осеменение завершилось благополучно.
Сторожевая Башня
Небольшая южная область королевства Божьих Коров отличалась особым плодородием – чернозём здесь пах жареным салом, и земля давала по три-четыре урожая в год. Когда началось нашествие тёмных сил из Проклятых земель, у местных крестьян всё шло своим чередом, и было тихо. Только к концу посевной, когда вся страна стояла на ушах, и в этом краю объявилась чёрная напасть, ворующая по ночам детей и подростков. Первые кражи случились в конце мая, в деревнях, граничащих с холмистой местностью, в народе называемой – «Чёртовыми Куличами». Там никто не жил, потому что ничего путного, кроме сорняков, не росло, да и жутко было там бродить не только ночью, но и при дневном свете. Не совсем гиблое место, но близко к этому. Где-то в трёх милях от начала Куличей, на самом высоком холме, стояла полуразрушенная башня – тура. Эта башня – всё что осталось от защитных порядков некогда могущественного приграничного королевства воинов. Страна вояк давно, несколько сот лет назад уничтоженная кочевниками, сгинула в вихре времени, а башня осталась. Только с одной стороны стена обвалилась, да прямоугольные зубцы верхней короны стёрлись, приобрели округлость речных гольцов и трухлявость лесных пней. Тура обветшала, внутренние перекрытия обвалились, но, в общем, она оставалась крепким напоминанием о диком прошлом этих земель. Вот из этой-то сторожевой старушки и выходили, по слухам (а как известно, ничего верней народных слухов нет), на охоту чёрные демоны – угольщики.
Ночь, полнолуние, на окраине деревни Скоблянки, не вылезая из будок, воют собаки. Местная дружина из мужичков жмётся к дому старосты. Всё их вооружение состоит из колов, топоров и дубин. Никому умирать, делая запланированный старостой полуночный обход деревни, неохота. Все хотят идти по домам. Там оставлены без присмотра жёны, дети, а тут они, по прихоти старосты, из себя солдат изображают.
– Надо по домам идтить, – говорит маленький мужичок с окладистой бородой и жуликоватыми глазами.
– Чего мы тут высиживаем, ась? Пускай староста выйдет и скажет. Сам он за семью дверями сидит, а мы тута шкурой рискуем, – поддержал мужичка-хитрована голосистый, плечистый парень.
Толпа мужиков голов в тридцать одобрительно загудела. Послышались выкрики – "Правильно! Пущай скажет! По домам!". – Услышав шум, на крыльцо вышел староста. Высокий, крепкий старик с длинной бородой и грозным глазом. Окинув взглядом разношёрстную толпу односельчан, освещённую зыбким пламенем смоляных факелов, он стукнул сапогом, и уже открыв рот, хотел гаркнуть нечто сильное и грубое, способное проникнуть под слой упрямства и страха мужика, когда с дальнего конца деревни заголосила изба. Женский вопль поднялся и упал до визга. Все всполошились и повернулись в ту сторону, откуда неслись крики страдания и боли. Дом старосты Уса Коптильщика стоял на возвышении, в самом центре деревни, поэтому ему всё происходящее в деревне было прекрасно видно. Но это днём – видно, безлунной ночью – нет, а сегодня – вот удача-то – полнолуние и видно, как днём.
Из-за околицы, с чистого поля, на деревню набегали чёрные, чернее ночи, тени. Одно крыло орды самым краешком уже коснулась посёлка. Крестьянская толпа запыхтела и с раскачки рванула навстречу захватчикам. Подняв над головами своё нехитрое, а на вид страшное оружие, мужички, громко топая, приближались к крикам. Бег распалял их чувства, гасил страх в природной свирепости землепашца, словно свечу в озере жидкой глины. Вояки из неорганизованных крестьян, как всем известно, плохие, и любой военный отряд заметил бы издалека их шумное и подмигивающее факелами приближение. А вот угольщикам на все потуги людей было плевать. Избы трещали, и окна гасли, грохотал уничтожаемый скарб, из дома выскакивал демон с ребёнком за плечами, по всей округи разносился плач.
Двигались угольщики на удивление быстро. Перепрыгнуть забор, вскочить на крышу, влезть в трубу, или вынести оконную раму, забраться в дом – им требовались жалкие секунды. Деревня переживала настоящий погром, а её добровольные защитники ничего не могли поделать. Мужички хаотично метались между избами, маша своими цепами и косами, только чудом не калеча самих себя и ближнего.
Тот самый плечистый парень, что предлагал всем минуту назад расходиться по домам, очутился рядом с широким новым срубом, поставленным хозяином полтора года назад в честь своей женитьбы на молодухе из соседней деревни. Тёмная изба ходила ходуном, плакал ребёнок. Окно, под которым стоял парень, треснуло, брызнуло осколками, и в проём выглянул угольщик. От страха и злости крестьянин сунул факел прямо под нос демону. Выхваченный из мрака он оскалился. Создание подземного царства ужаса, подручный зла имел гибкое тело слизня с узкими плечами, приплюснутую у висков голову буханку, кожу чёрную и в отсветах пламени бликующую синими нефтяными разводами, зубы жёлтые, скошенные внутрь и выдвинуты вперёд, а на месте носа круглая дыра. Глаза, как и зубы, жёлтые, прозрачные, несоизмеримо маленькие по сравнению с головой. И всё это сейчас уставилось на крестьянина. Факел, заплясавший под носом, не понравился угольщику, он выбил его из рук человека и выскочил во двор. На мгновение на спине демона мелькнул орущий трёхмесячный ребёнок, накрепко впаянный клеем его потовых желёз к коже. Крестьянин махнул топором. Мимо. Демон выпрямился во весь рост и с высоты своих двух с половиной метров ударил открытой ладонью. Сельская войлочная шляпа вмялась в голову, из-под неё неохотно поползла густая патока крови, парень с раздавленным черепом осел на землю.
Набег подходил к концу. Демоны, забрав с собой полсотни детей, так же быстро, как появились, уходили в Куличи. Они уносили человеческих детёнышей в Туру. Миновав долины, чёрные ручейки стеклись к холму, поднялись по склонам и всосались в башню, за стенами которой, в центре первого этажа, темнел лаз колодца. Угольщики по очереди проваливались в ограниченную кирпичной кладкой дыру, спускались в крепостное тайное подземелье. Там своих солдат ждал их полевой вождь – такой же угольщик, как и они, – немного выше их ростом, с более светлой, отдающей в серое чернотой кожи и с грубыми кривыми шрамами, идущими вокруг головы – следами давнего ритуального вскрытия черепа. Каждого ребёнка ночные воры показывали командиру и уносили в темницу. Там детей открепляли со спин, бросали в клетки, оставляя в ожидании наступления их очереди.
Вождь угольщиков – Вскрытый, стоял и смотрел безучастно на вереницу его охотников, вернувшихся с добычей, до тех пор пока на спине одного из демонов не увидел чем-то приглянувшегося ему младенца – того самого, которого украли из нового сруба. Рядовой угольщик встаёт на колени, превращая своё тело в жертвенный алтарь. Вскрытый подходит, заносит длань и его пальцы, став кинжалами, пробивают грудь младенца и вырывают маленькое трепещущее сердечко. В левой руке вождя материализуется железный сосуд, в него он собирает кровь. Плач прекращается, угольщик, встряхнув холкой, как мокрый пёс, кидает трупик в угол. Рядовые уходят, оставляя вождя, сжимающего в кулаке тёплый кусок сердечной мышцы, одного. Вскрытый, наклонив голову, смотрит на кулак, потом делает шаг назад, ещё шаг и следующий. Так задом он и двигается по коридорам, поворачивает, наклоняется под арками, пролазит в узкие отверстия-норы и добирается до кладовки – в ней, на полках-нишах, вырытых в земляных стенах, лежат тысячи белёсых, холодных кукол величиной со взрослого человека. Безжизненные чурки без лиц и отличительных анатомических черт. Все одинаковые, все похожие на мертворождённых близнецов, слепленные из добытого в царстве Камора трупного воска – сала, соскоблённого со стенок адских котлов. Их сваяли, и они ждут своего часа.
Вскрытый берёт одну чурку и впихивает в неё детское, невинное сердце. По воску пробегает световая волна, члены размягчаются и воск светлеет изнутри холодным белым пламенем. Но это пока не жизнь, а её подобие, не подробная имитация, а процесс завода механизма существования перед ходом. Закончив с заготовкой, Вскрытый, сгорбившись и высоко подбрасывая колени, поскакал к туннелю, облицованному красными кирпичами, трубой уходящему в глубинные недра осквернённой земли. Там в нетронутом, необожжённом светилом мраке, на цепях, растянутый между стен за руки и ноги, заросшей в бороде и грязи, звездой висит голый человек – в прошлом благочестивый праведник, отшельник; в настоящем – святой, а в будущем – жертва и ворота в загробный мир. Демон заботится о нём, кормит – бесчестит скоромным, преобразуя дух в плоть, готовя открыть тайный проход для своего господина. Вскрытый насильно поит праведника детской кровью прямо над каменным пончиком вызова. Основная часть крови отправляется в желудок, а мелкие брызги оседают на камень.
