Проза на салфетках
Настёна из солидарности с подругой тоже не стала есть – так что пришлось мне наслаждаться десертом в одиночестве. Обидно, но что поделаешь?
Вечером позвонила Аня, спросила: как там наши девчонки? А подружки, надо сказать, время на свежем воздухе проводили весело: болтали без умолку, играли в прятки-догонялки, дурачились вовсю. Я не стала умалчивать о том, как по незнанию чуть не накормила Иру клубникой. И чтобы снова не попасть впросак, спросила: на что у неё ещё аллергия?
– Да нет у неё никакой аллергии! – ответила Аня. – До школы она эту клубнику уплетала только так. А потом как отрезало. Капризничает, воду варит!
Конечно, такой каприз как: хочется, но не буду! – для меня остался непонятным. Но не заставлять же девочку есть клубнику насильно.
На следующий день я полола огород. Настя с Ирой спросили: может, помочь? Но я ответила: спасибо, сама справлюсь. Пусть поиграют девчонки – успеют ещё наработаться.
В этот момент мимо участка проходила Трофимовна с внуками: Лёшей и Костей. Со мной даже не поздоровалась – обиделась, что я не проявляю к ней, такой болезной и несчастной, должного сострадания. Здоровая баба – а вечно на что-то жалуется! Вот и сейчас она выговаривала внукам:
– Не нужна я вам совсем! Не бережёте вы меня, в гроб загоняете!
И тут Ира начала плакать. Просто ни с того ни с сего. Только что была весёлой, скакала, как козочка, и вдруг – слёзы градом.
– Ира, ты чего? – в один голос спросили мы с Настёной. – Что случилось?
– Она меня обманула! – почти прокричала девочка.
– Кто обманул?
– Мама. Она мне в пять лет говорила то же самое. Говорила: ты меня не слушаешься, огорчаешь. Вот возьму и умру – и никто тебя любить не будет, раз ты маму так не любишь. А я поверила! Я всегда ей верила!
Дальше из её сбивчивых речей я узнала, что оказывается, всё это время она очень боялась потерять маму. Конечно, все дети этого боятся, да и взрослые тоже. Сама я тоже не исключение. Но я не представляю, чтобы моей маме пришло в голову специально меня этим пугать. Да и мне подобные методы добиться от ребёнка послушания видятся какими-то совершенно уж извращёнными. Вроде того, как отрубить ребёнку пальцы, чтобы не лез в розетку. Или ударить со всей дури головой об стенку, чтобы не плакал, а спокойно спал. Аня же, по рассказам дочери, использовала это: возьму и умру – и в хвост, и в гриву. Поэтому неудивительно, что Ира боялась.
Однажды в школе, когда Елена Петровна, у которой с первого по третьей класс она училась с моей Настюхой, рассказывала историю про Золушку, Ира взяла и расплакалась. На переменке учительница её спросила: почему на уроке плакала? Та ей и рассказала: мол, у девочки умерла мама, и я боюсь, что моя тоже может умереть. Тогда Елена Петровна, которая недавно решила стать верующей – до этого она была ярой комсомолкой – посоветовала ей: сходи в церковь, поставь Боженьки свечку и попроси, чтобы уберёг маму от беды. Только за это, конечно, надо отказаться от чего-нибудь, что тебе очень-очень нравится. Ира возьми да скажи: мне очень нравится клубника со сливками! "От неё и откажись", – сказала Елена Петровна. "То есть как отказаться?", – не сразу поняла Ира. "Пообещай, что никогда не возьмёшь в рот клубнику со сливками". "Никогда!?" – испугалась девочка. "Выбирай сама, что тебе важнее: мама или клубника?". Конечно, жизнь и здоровье родной матери оказались для Иры важнее. Дав такой зарок, она перестала бояться за маму – теперь она не сомневалась, что Боженька защитит её от любой беды.
– Я думала, маме действительно угрожает опасность. А она, оказывается, морочила мне голову!
Я не знала, как утешить девочку. Бормотала: да мама же не нарочно, если бы она знала, то наверное бы так не сказала, и всё в этом духе. Но мои слова не возымели действия: Ира то успокаивалась, а то вдруг принималась рыдать с удвоенной силой. К вечеру у неё поднялась температура до тридцати восьми. Напуганная, я позвонила Ане и попросила срочно приехать. Услышав, что ребёнок заболел, она, конечно же, примчалась.
Ира была совсем никакая. Когда я пыталась её накормить, она наотрез отказывалась есть – просила клубнику со сливками. Я обрадовалась было, что хоть чем-то могу её утешить – принесла целую тарелку. Но она, вместо того, чтобы жадно наброситься, отвернулась – сказала:
– Не буду! Это убьёт маму!
Временами она плакала, звала маму, но стоило только Ане прикоснуться к дочери, как та изо всех сил её отталкивала. Врач, которого нам пришлось вызывать, сказал, что у девочки сильное нервное потрясение, и настоял на немедленной госпитализации.
В больнице девочка по-прежнему отказывалась от еды, и врач сказал: необходимо психиатрическое вмешательство. Опасаясь, что ребёнок уморит себя голодом, Аня подписала согласие. Когда мы с Настей её навещали, Ира поначалу едва нас узнавала. Но мало-помалу заново привыкла и к своей лучшей подруге, и ко мне, её маме. Свою собственную она уже не отталкивала, но никакой радости от её прихода на лице девочки не читалось. Потом Аня забрала дочь домой под расписку. Ира снова стала ходить в школу. Правда, за месяцы лечения в психиатрической больнице она отстала в учёбе – пришлось оставаться на второй год. Моя дочь теперь оказалась на класс старше, но это ничуть не мешало им оставаться лучшими подругами. Напротив, испытание горем и болью сделало девочек ещё ближе друг к другу. Только Ира уже не была прежней: вместо задорного блеска в глазах поселилась тихая грусть, из козочки-егозы она превратилась в степенную барышню, слишком взрослую для своих тринадцати лет. Если прежде она болтала без умолку, то теперь говорила мало и прежде чем дать волю языку, тщательно обдумывала. Видимо, пострадав от неосторожных речей матери, понимала, какое это мощное оружие – слово. И клубнику, кстати, ела спокойно. Ведь не то Боженьке важно, чтобы человек от чего-то отказывался, а чтобы душа его была чиста, и помыслы светлы.
Ане я в тот же вечер рассказала про "каприз" дочери. Правильно ли я сделала или нет – не знаю, но мне показалось, что она как мать имеет право знать такие вещи. Я не могла бы сказать, насколько случившееся изменило её саму, задумалась ли она о чём-то или со свойственной ей инфантильностью спрашивает Боженьку: за что же мне, такой хорошей и замечательной, такое несчастье с ребёнком? Я ведь никогда особо тесно с ней не общалась. Но однажды, встретившись на улице – а тогда уже прошло полгода, как Иру выписали домой – мы разговорились о детях. Аня рассказала, что её дочь, кажется, влюбилась: стала тщательно следить за собой, краситься, хоть прежде как-то не особенно этим заморачивалась, иногда вдруг начинает загадочно улыбаться, пишет в тетрадку стихи полные нежности. Но кто этот Прекрасный Принц – неизвестно. Аня, понятное дело, беспокоится: что за человек нравится её дочери? Вдруг он какой-то непутёвый: окрутит девчонку и разобьёт ей сердце? Или научит чему-то плохому?
– А у самой Иринки не спросишь. Она со мной вообще не разговаривает. А задаю какой-то вопрос – уходит к себе в комнату. Я не понимаю – неужели из-за какой-то клубники…
– Причём здесь клубника? – не выдержала я. – Надо дорожить доверием близких. И ценить их любовь. А клубника – это просто ягода.
Вдова адмирала
В подземелье пахло сыростью и отчаянием. Казалось, сами стены были насквозь пропитаны ожиданием скорой смерти.
Девушка в мужской одежде лежала на соломе, истощённая до крайности. Рядом стояла нетронутая миска с кашей и стакан воды. Я осторожно приблизилась. Она даже не пошевелилась. Лишь едва заметное дыхание говорило о том, что она ещё жива.
– Эсперанса!
Девушка открыла глаза. Слабая улыбка тронула её бледные губы.
– Алисия?! – прошептала она. – Как ты здесь?
Действительно, увидеть меня в таком месте было странным. Добропорядочная леди, вдова почтенного адмирала Гарольда Эшби. Никаких безумств за мной сроду не водилось. В отличие от Эсперансы.
Я знала её с детства. Своевольная, упрямая сумасбродка, она обожала скакать во весь опор по пустошам, прекрасно стреляла из лука, ловко, словно кошка, могла вскарабкаться на самое высокое дерево и вспугнуть прохожего разбойничьим свистом. Опасные приключения, при одном упоминании которых порядочные сеньориты падают в обморок, только будоражили её горячую кровь. Вышивки и балы она воспринимала как пустые бесполезные занятия и откровенно скучала, когда её заставляли "путать нитки" или, нацепив платье с оборками и корсетом, двигаться под музыку с напыщенными франтами. Стоит ли удивляться, что, когда началась война, эта неугомонная сеньорита бросилась с оружием в руках на защиту своей родины? Той самой родины, которая до моего замужества была нашей общей.
Когда меня выдавали замуж за лорда Эшби, моего согласия никто не спрашивал. Эсперанса бы в этом случае протестовала. Мне же, благовоспитанной барышни, и в голову не могло прийти, что дочь может ослушаться отца с матерью. Нельзя сказать, что за годы брака я безумно влюбилась в Гарольда, но я нисколько не жалею, что именно этот человек стал моим мужем. Человек высокой порядочности и благороднейших качеств. Когда мой супруг скоропостижно скончался, я долго не могла смириться, что Гарольда больше нет. Нелегко мне было научиться жить без него.
Теперь мой дом здесь, и родина моего мужа – моя родина. Та самая, которая начала эту проклятую войну. Не приведи Господь увидеть, как солдаты родины мужа и родины отца идут убивать друг друга, как друзья и родные, которых обрела здесь, и те, с которыми вместе выросла, становятся врагами! Да и сама я теперь тоже враг. Для тех, кто знали меня с детства, я уже не Алисия Линарес, а Элисон Эшби из страны, которая на них напала. Мои нынешние соотечественники косятся на меня как на потенциального предателя – потому что я не знаю, о чьей победе молить Господа.
Решение навестить Эсперансу пришло ко мне не сразу. Прежде было много мучительных раздумий. Амазонка, попавшая в плен, теперь, без сомнения, враг моему отечеству. Узнав о том, какому позорному наказанию её собираются подвергнуть – провезти обнажённой по городу в железной клетке – она предпочла уморить себя голодом. Я видела, что у неё почти не осталось сил даже говорить.
– Я прошла сквозь стену, – ответила я. – Спасибо Джеку-колдуну!
О его чудесном даре мог бы никто и не узнать, если бы не страшная буря, разыгравшаяся, когда флотилия моего мужа возвращалась к родным берегам. Корабли бросало, словно щепки. Один из матросов, Джек Уилсон, усмирил бурю и этим спас моряков от верной гибели. Однако люди очень быстро забывают добро. Парочка матросов, как только оказались на берегу, донесли на своего товарища. Джека за колдовство приговорили к сожжению на костре. Даже заступничество адмирала не помогло. Но Гарольд, царствие ему небесное, был не из тех, кто так легко сдаётся.
"Клянусь, я спасу своего матроса от костра! – сказал он тогда. – Даже если мне придётся отправиться к морскому дьяволу!".
Под покровом ночи он тайком скакал к дому Уилсона в надежде найти что-нибудь, что могло бы помочь бедному Джеку. Ему повезло – в подвале он нашёл два пузырька с зелёной жидкостью и два – с фиолетовой. К пузырьку с зелёной был прикреплён свиток, из которого мой муж узнал, что это снадобье позволяет проходить сквозь стены. О назначении фиолетовой жидкости он узнал уже от самого Джека, к которому тоже же ночью проник в темницу – совсем, как я сейчас к Эсперансе.
"О, господин адмирал, это самое нужное средство, которое Вы только могли мне принести! Оно позволяет создать себе второе тело, притом в том месте, о котором в этот момент думаешь. Правда, это смертельно опасно. Но в худшем случае я не доживу до костра".
Джек был крепкий парень. На следующий день его, к нашей всеобщей скорби, сожгли на площади. Одно утешение – что где-то далеко, может быть, появился такой же Джек Уилсон.
Эсперансу же это снадобье, скорей всего, погубит. Выживет ли то другое тело – тоже неизвестно. Даже если оно окажется на родине среди своих – сумеют ли её выходить, когда она так слаба?
– Готова ли ты рискнуть? – спросила я, протягивая соседке пузырёк.
Эсперанса, до этого внимательно слушавшая всё, что я говорю, чуть приподняла голову.
– Мне всё равно терять нечего. Я готова.
– Тогда пей. И думай о том месте, где желаешь оказаться.
После последнего глотка силы окончательно оставили Эсперансу.
– Спасибо… Алисия, – прошептала она и упала на солому. Глаза её закатились, бессмысленно уставившись в потолок.
– Прощай, Эсперанса, – сказала я, закрывая покойной глаза и, достав миниатюрные ножницы из ридикюля, отрезала ей локон.
Теперь скорее покинуть это место, пока меня не обнаружили. Но что это? Моя рука ударилась о плотную кладку стены, вместо того, чтобы легко пройти сквозь неё. Как странно! Снадобье должно было действовать ещё как минимум целый час. Неужели я ошиблась? Или же от времени его чудесные свойства ухудшились? Я попробовала пройти ещё раз – и снова не получилось. С отчаяния попыталась проскочить с разбегу, но лишь больно ударилась об стену. Это конец! Я пропала!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
"Goodbye, my love, goodbye, amore mio…
No es una despedida ni un olvido.
Goodbye, my love, goodbye… Sólo te pido
que cuando estés tan lejos de aquí
te acuerdes un poco de mí".
2
"Espera un poco, un poquito mas,
para llevarte mi felicidad.
Espera un poco, un poquito mas.
Me moriria si te vas".
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги