Время муссонов. Часть 3

– Хорошо.

Трубка была возвращена таким-же способом. Быстро и практически мгновенно. Он говорил тогда, когда операторы следящие за ним через камеры, на три минуты вышли из комнаты. Запись не велась, поэтому инцидент сохранил конфиденциальность. Сам разговор вёлся на закрытых частотах и прослушать его мог тот, кто их знал. В этой стране их не знал никто.

Джеральд Бак.

– Меня зовут Джеральд Бак. Некоторые знают меня под именем Грек. Несколько лет назад, два года, если быть точным, вы задержали за наркотики одного парня, который впоследствии получил три года. Это – я. Вы, четвёртый в моем списке, который я составил ранее. Мне нужно знать, от кого вы получили информацию обо мне. Это – всё.

Нормальные люди после таких слов обычно выставляют гостей вон, но хозяин дома ненормальный. Не так чтобы очень, но отличия видны, и, не заостряя на них внимания, Грек опустил глаза к долу, рассчитывая на снисходительность.

– Грек? – Джеральд кивнул головой, с надеждой уставившись на хозяина дома. – Грек? – он опять кивнул, понимая, что это что-то должно значить. Хорошо.

Он внимательно осмотрел гостя, как коллекционер марку, выпущенную во времена Римской империи. Щёлкнул губами, изображая на лице полное удивление, затем почесал свой волосатый живот, абсолютно меня не стесняясь, и только затем молвил.

– Точно. Я ещё тогда подумал, что мы берём не того парня. Но был приказ, а его следует выполнять. Мне сказали, что ты убил полицейского. Ничего личного, но сам понимаешь. Око за око.

– Не за наркотики?

– Абсолютно.

Грек задумался. Собеседник не врал. Это было видно не только по тому, что он говорил, но и как.

– Тот полицейский был убит не мной. Это первое. Из-за него была расстреляна моя дочь. Это второе. И третье – тот полицейский работал на наркобаронов из Мексики, – И тут шальная мысль залетела Греку в голову, словно пуля контрольного выстрела.

Он достал тот самый снимок, что в своё время показывал Дон Тоскано. – Вот он. Вот это Макси Мазорини – полицейский, работающий на картель. Вот это – убийца моей дочери. А вот это – Хоакин Самбада, стоит чуть в стороне от остальных. Наркобарон, против которого мы тогда вели войну. Возьми фото. У меня есть ещё. Тебе будет несложно, имея такую наколку на предплечье, проверить мои слова.

Неприятное ощущение, возникшее в груди, растворилось в словах собеседника как здравый смысл в табачном дыму. В мозгах что-то щёлкнуло, словно все встало на свои места, хотя до полной картины было ещё далеко. Грек не проявил интереса к словам собеседника, как будто они не касались его мира. Обратив внимание, на взгляд напротив, ему следовало догадаться, что правда, какая-бы то ни была начала медленно проникать в сознание бывшего полицейского. Явно знавшего, как выглядят все фигуранты.

Неожиданно, Бенджамин быстро вышел из комнаты, оставив Грека одного, но появился довольно скоро с горячим чайников в руке. Молча поставил на поднос две кружки, заварив гремучую смесь из трав и цейлонского чая, выждал время, необходимое на выделение танина, посматривая на гостя, словно от этого зависело качество напитка. Грек чувствовал, как его взгляд ощупывает его сверху вниз. Взглянув на его шею, его веки скептически прищурились. Если бы он держал в зубах сигарету, то обязательно бы прикурил от искр, мелькавших в его глазах.

– Тебе следует сделать татуировку.

Два пакетика с чаем и травами лежали здесь же, поэтому он, поколдовав над напитком, вызывая духов наслаждения, периодически подмешивал в кружку все новые и новые компоненты, и к пятой минуте радостно потёр руки, вдыхая ароматную пряность варева.

– Авиценна говорил, что чай – это напиток Богов, – бывший полицейский пригласил его опробовать гремучую смесь, бурлящую в кружке, на что Грек, выдержав паузу, ответил согласием, хотя и сильно сомневался в целесообразности дегустации столь импозантного напитка. А тем временем хозяин оживлённо продолжил.

– Ты прав. Тебя купили. Позднее мне вручили двадцать тысяч, на которые я приобрёл оборудование для салона. Возвращать не буду. Ты все таки завалил полицейского….

Он опустил голову и провёл по бровям пальцами. Возможно, его мысли витали в том времени, когда, он совершил глупость. Да и не ему судить. Но острая иголка, кольнувшая сердце, отпустила, когда он увидел боль в его взгляде, вспыхнувшим после хриплых слов Грека о смерти дочери. Ему показалось, что собеседник небезучастен к его судьбе и судьбе его ребёнка. Греку его внимание было приятно, словно оно помогло подняться со скользкого льда. И он был благодарен ему за его сопричастность. И за его искренность.

– Если бы знал тогда, не стал бы участвовать.

И он заговорил. А когда замолк, Греку показалось, что в нем просыпается нечто человеческое, глубокое по смыслу и сильное по содержанию. То, к чему он постоянно стремился. Уж и не зная, как это назвать. Может быть, это тот самый стержень, позволивший выжить в тюрьме?

Неожиданно, Грек все понял. Этот рассказ был для него как отдушина в его мире. Каждое его слово он слышал раньше, и финал ему был известен за минуту до того, как хозяин удосужился закрыть рот. Бывший полицейский практически полностью подтвердил всего его версии. Теперь он знал, как минимум одного виновного.

Грек молчал, глотая жидкость, думая о своём. Но нить сопричастности уже объединила их сердца в неразрывный узел. Напиток, крепкий как удар нунчаками, разъедал стенки его желудка, превращаясь в наркотик, проникал в кровь и отравлял ему его существование в этом мире.

– Выпьем? – спросил бывший полицейский.

– Наливай!

Танцующей походкой Бенджамин Картер вышел из зала. Звон разбитой посуды оповестил, что он все ещё в поисках. Наконец его тело загородило солнечный свет, сочившийся из окна. В руках он держал полную бутыль янтарной жидкости, смутно напоминающую виски. На его вопросительный взгляд уверенно ответил.

– Джони Би. Виски. Домашний.

На втором глотке Грек поверил, что напиток – чистейшая слеза, приправленная ароматом степных трав. Обладающий такой силой, что, при отсутствии канифоли, мог растопить свинец. Ещё через два часа Греку стало казаться, что он знал бывшего полицейского в прошлой жизни. Порывшись в пустом мешке, называемым памятью, ему не удалось вытащить наружу ничего, что не знал собеседник о его жизни. В какой то момент Греку показалось, что он хронограф его семьи, что, конечно, не соответствовало действительности.

По воздуху между ними некто водил кистью, оставляя следы краски в виде табачного дыма, и квартира превращалась во внутренний домик храма Сокуфудзи. И если не-давно черный от времени паркет представлялся Греку отрыжкой прошлого, то сейчас напоминал ухоженную дорожку японского садика.

В этот момент раздался звонок. Он поднёс к уху мобильный и услышал голос бывшего судьи, умирающего от рака, – Тебя заказал Хоакин Самбада. Больше ко мне не приходи.

Теперь он знал виновного. Хоакин Самбада. Хоакин Самбада! Можно было конечно самому догадаться, но ему нужны были факты, чтобы развеять сомнения. Теперь они у него были. Значит пора точить топоры.

Гарсия Фуэртэ по прозвищу Ловчила.

Деньги всегда были мерилом совести. Как соединяющие сосуды. Чем больше денег, тем меньше совести. И наоборот. Даже честно нажитые капиталы не существенно влияли на формулу. Исключив, конечно, ещё один порок – жадность. С рождения человек не имел ни того ни другого. И если второе, по неизвестной медикам причине, возникало раньше, то как правило первое не заставляло себя долго ждать, появляясь как по мановению волшебной палочки. А коли старания родителей, материализовывались в капиталы, собираемые ими всю жизнь, то первое вытягивало на поверхность второе составляющее сей формулы.

У Ловчилы родители были нищими, и всего в этой жизни он добивался сам. Ловчила был военным, потерявшим совесть в далёком детстве. Но, в связи с тем, что он родился не в той стране, его финансовое благополучие ещё долго оставалось тайной за семью печатями. Когда-то окончивший пехотное училище, ему удалось доползти до командира батальона Национальной гвардии, и даже получить полковничьи погоны. Но дальнейшая судьба полковника представлялась сплошным триллером с непредсказуемым концом. Север Мексики – Тихуана, затем Веракрус, и опять Тихуана окончательно убили в нем человечность. Он никогда душевно не страдал и всегда глубоко спал после таких операций, хотя большая часть его подразделения как правило блевала по их окончанию. Развод с женой почти не тронул его душевных струн, и даже мысли о дочери все реже посещали его застывшее в горах Гвадалахары сердце.

Немного памятных дат застряло в голове, как осколки гранаты. Одна из застрявших – второе января 2016 года. Тогда он и его ребята неплохо потрудились в Хуаресе, полностью отработав свои деньги. Десяток боевиков из Митатитлана он заманил в на пустынный пляж. Не выжил ни кто. Раненых лично добил из пистолета. Себе он подбирал таких-же как сам твёрдых, как сталь солдат. Но приживались не все. У кого не получалось, в лучшем случае переводились в другие подразделения армии.

– Сто семнадцатый отдельный батальон, – прохрипел Ловчила в ответ на вопрос, кто отличился в операции против наркокартеля.

Двести тысяч долларов сша, была той суммой, которой ему не хватало для удовлетворения собственных амбиций. Он писал книгу. О себе. Писал, вспоминая такие подробности, что кровь стыла в жилах. Подробно описывая связи, контакты и личные встречи. А также тех, о которых слышал или знал лично. Изображая свой армейский быт, он не забывал, открыто перечислять виновных в гражданской войне в Мексике, которую, в душе, осуждал. Рассказывая о полицейских операциях, он подробно останавливался на предшествующих им действиях, рассчитывая, что когда-нибудь его опыт будет востребован.

Он прижался к стене, когда заметил, как из подъезда выскочил высокий молодой человек с пакетом в руке, направляясь в ближайший магазин. Ещё немного, и его бы увидели, но реакция опять спасла его от провала. Сейчас он чувствовал себя военным разведчиком, выполняющим задание командования в глубоком тылу врага. А приказ был один. Убрать Пабло Новарро и всех, кто был рядом. В приказе говорилось, что эта мразь, продаёт героин и кокаин, который ворует со склада Хоакина Самбады. Именно его рожу видели на мониторе. Ловчила думал, что мог бы убить его задаром. На одном энтузиазме. Но деньги были ему необходимы. Как воздух. Он надеялся оставить свой след в истории, или, в крайнем случае – наследить.

Нежданный звонок мобильного в кармане заставил его вздрогнуть. Кто это? Быстрым движением руки, напоминающим удар ножом, он вынул трубку, и поднёс к уху.

– Да.

– Он один? – холодок коснулся его позвоночника, когда он узнал этот голос.

– Нет.

– Кто второй?

– Не знаю.

– Рядом?

– Да.

– Ладно. Выключай свет. Обоим.

Отбой мобильного застыл в ладонях убийцы растаявшим снегом. Неожиданно зачесалось в промежности. Терпеть не было никаких сил. Тогда он сунул левую руку в штаны и с блаженством, застывшим в глазах, стал чесать яйца. Хруст стоял на несколько шагов вокруг. Затем вынул руку, понюхал пальцы, одобрительно хрюкнул, и пошёл в сторону грязного подъезда.

Медленно поднялся на второй этаж, вскрыл двери заранее подготовленными ключами и проник в коридор. Словно разведчик в тылу врага, он крался еле ступая по полу сжимая в руках острый нож. Наконец увидел то, что хотел. В освещённой комнате сидели двое. Один говорил, второй записывал его слова на диктофон, не обращая на окружающий мир никакого внимания. Он сделал ещё один шаг. И облизался в предвкушении.

Спустя два часа всё было кончено. И как всегда, он бросил на пол свою визитку. С именем и фамилией. В уверенности полной безнаказанности. Этот город давно принадлежал ему.

На следующий день полковник Гарсия Фуэртэ с большим удовольствием читал газету «Эль Информацио» о войне наркокартелей в Гвадалахаре попивая кофе с своём самом любимом заведении в городе. Которое держала его жена. Гражданская жена.

«В своём доме был зарезан известный наркоторговец Пабло Наварро по кличе «Пицца», вместе с ним был убит и журналист нашей газеты – Алексио Ферейра. Мы скорбим по нашему товарищу». Далее следовали подробности казни. Отрезанная голова и вспоротый живот. Выколотые глаза. Оторванные гениталии каким-то странным способом. Это плоскогубцы, придурки, – подумал Ловчила. О визитке не сообщали. Словно её и не было.

– Господин полковник, – отрывая его от размышлений, сержант Рамос вытянулся перед ним в струнку, – машина подана.

– Спасибо сержант, – он встал и поправив под ремнём складки от рубашки, вместе с водителем двинулся в сторону армейского джипа, чтобы с утра быть на разводе в штабе батальона Национальной гвардии. Командиром которого был.

ФБР. Отделение в Вашингтоне.

Необычайному ощущению лёгкости сопутствует работа, за которую получишь не только уважение коллег, но и материальные стимулы, толкающие на новую, более высокую ступеньку бытия, определяемого сознанием. То, что его кошелёк в банке на Багамах раздувает практически ежемесячно, знали в этой жизни двое. Он и его совесть. И он и она предпочитали об этом молчать. Хотя однажды, на исповеди, совесть попыталась отпустить себе грехи, но именно тогда он её и придушил. С тех самых пор она его уже не беспокоила. Никогда.

Он оторвал от уха мобильный телефон, ощущая те саму лёгкость в теле, когда намеченные планы, какие-бы они не были начали свершаться. Немного подумал, словно искал в мозгах слова, наиболее точно отражающие его состояние, затем проговорил.

– Они её взяли. Проследи, чтобы все прошло гладко, – агент Форрел, тридцати семилетний мужчина, невысокий, худощавый, в вечно засаленном галстуке цветов национального флага, стоял перед Дональдом Паком как тень сомнений над королём Лиром. Сейчас наступило время политики, а не фактов. Мир катился в тьму. – думаю им понадобится пара дней, чтобы выявить истину. Впрочем, истина всегда стояла на втором плане. А он просто оказывал услугу.

Обоим. Одному и второму. Первый, который подтолкнул его, не сильно. Чуть – чуть. В нужную сторону. И раскрыл ему глаза, а за прозрение принято платить. Не обязательно деньгами, можно информацией, или своими умениями. Или советами. Он был особо благодарен. Второму – не слишком. Второго он презирал. Но не сильно и не так, как всех остальных. Чуть-чуть. Ибо второй и был тем ручейком, позволявшим разбухать его кошельку.

– А если переборщат? Это-же полные отморозки.

– А мы тут причём?

Дональд Пак обернулся и взглянул в лицо начальнику. Не шутит ли он? Нет, смотрит на него как истукан с острова Пасхи.

– Но она действующий агент. Контора своих не бросает. И когда-нибудь им станет известна правда. Тогда достанется и нам.

– Ну, пока они разберутся, мы получим ответы. Кстати, в этом деле мы даже не пахнем.

Конечно, выявить русского шпиона, это… как выиграть джек-пот. Это такой толчок на верх, что задница год будет болеть.

– Понимаю. И делаю так, чтобы все так и было.

– И ещё Дональд, поговори с Агентством по контролю за наркотиками. Любой их совет прими как должное. В этом они варятся дольше. Всего не говори. У тебя там кажется друг по школе?

– Есть такой.

– Хорошо. До первых результатов, эта операция под грифом «секретно».

– Как всегда, босс.

Если бы агенту Девиду Форрелу приказали завести дело против Джона Кеннеди, он спросил бы лишь – когда начинать? И за эту его особенность он полюбился некоторым представителям американского народа, в частности сенатору Джеймсу Кларку – демократу с 1992 года. Сыну демократа Оливьеро Кларка, бывшего губернатора штата Техас. В своё время просравшему выборы республиканцам. Генералу, ныне покоящемуся на Арлингтонском кладбище.