Зеркальная галерея. Великая депрессия, Великая рецессия, усвоенные и неусвоенные уроки истории

Благодаря временному успеху стабилизации Пуанкаре объемы циркуляции долговых обязательств безболезненно упали ниже установленного законом максимума. Однако Опети продолжал фальсифицировать еженедельные отчеты Банка Франции, занижая объемы выпуска долговых обязательств в попытке убедить спекулянтов, что стабилизация имела несомненный успех. В октябре, когда стабилизация начала пробуксовывать после смены правительства, объемы выпуска долговых обязательств вновь превысили установленный законом лимит – центральный банк под руководством Опети снова скрыл этот факт.

На этом этапе чиновники Банка Франции предупредили премьер-министра Эррио и министра финансов Этьена Клементеля о том, что дела обстояли не совсем благополучно. Они, правда, «забыли» упомянуть, что проблема впервые возникла еще при правительстве Bloc National, чтобы создать у лидеров Cartel впечатление, что это их бюджетная политика привела к таким плачевным последствиям. Это, возможно, объясняет тот факт, почему Эррио, уже зная об обмане, не решился выступить с публичным заявлением.

Но чем дольше сохранялся статус-кво, тем сильнее становился разрыв между официальным балансом центрального банка и действительным объемом денежной массы в обращении. А чем больше становилось расхождение, тем сложнее его становилось скрывать. К началу 1925 года о нем знали все члены финансовых комитетов Палаты депутатов и Сената[62]. Эта ситуация привела к значительным трениям в Банке Франции, до такой степени, что Франсуа де Вендель, ведущий член правления центрального банка, грозился уйти в отставку.

Угрозы де Венделя было достаточно, чтобы сместить баланс в пользу тех, кто считал, что надо рассказать правду. Когда 9 апреля наконец было рассказано о том, что баланс Банка Франции был сфальсифицирован, Эррио возложил вину на Банк. Он упирал на то, что действия его правительства ничем не отличались от действий его предшественников. Однако после вынесения вотума недоверия в Сенате он был вынужден уйти в отставку.

Экономисты называют такое положение вещей «фискальным доминированием»[63]. Когда бюджетные власти решают допустить бюджетный дефицит и центральный банк ничего не может сделать с этим, у центрального банка не остается другого выбора, кроме как покупать государственные облигации и смириться с более высоким, чем ему бы хотелось, уровнем инфляции, если эти дефициты невозможно профинансировать другим способом, и в противном случае приходится ждать дефолта или финансового хаоса. В случае с Францией центральный банк зашел так далеко, что решил не обращать внимания на закон. Здесь прослеживается параллель с положением в регламенте Европейского центрального банка, запрещающим ему покупать новые выпуски государственных облигаций. Это положение призвано защитить ЕЦ от фискального доминирования, а европейское население – от инфляции. Также прослеживается параллель с тем, как ЕЦБ пришлось по-своему интерпретировать, если не сказать – совсем проигнорировать это положение в 2012 году, когда перед лицом кризиса на рынке облигаций он объявил программу покупки суверенных облигаций стран еврозоны на вторичном рынке (Outright Monetary Transactions)[64]. Иногда даже центральным банкам приходится признавать, что есть вещи и похуже небольшой инфляции.

Проблема Франции заключалась в том, что инфляция была не такой уж небольшой. Она продолжалась почти два года, поскольку один премьер-министр за другим – а с июня 1924 по июль 1926 года их было 7 – пытались преодолеть нежелание левых и правых пойти на компромисс в отношении бюджета. Левые предлагали специальный налог на капитал, и состоятельные граждане переводили свои сбережения за рубеж. Правые предлагали новые потребительские налоги, и работники выходили на улицы.

Разгонявшаяся инфляция была губительной для мелких вкладчиков, рантье и военных пенсионеров, то есть наименее защищенных слоев населения. В июле 1926 года свыше 20 000 бывших военнослужащих и их сторонников вышли на акцию протеста перед Палатой депутатов. Обвиняя иностранцев в манипулировании франком и раздувании инфляции, толпа атаковала автобусы Paris-by-night (ночной Париж) – популярное средство передвижения американских туристов. Состоятельные французы, опасаясь народных волнений, теперь отправляли за рубеж не только свои сбережения, но и семьи.

На этом этапе инфляция стала уже совсем нешуточной; в некоторых кругах ее рассматривали даже как угрозу для французской демократии. Палата депутатов, в которой преобладали левые, 22 июля в отчаянии согласилась позволить Пуанкаре вновь возглавить правительство национального единства. Несмотря на его жесткую политику по отношению к Германии, Пуанкаре имел репутацию рассудительного и осторожного руководителя. Он был «надежным человеком» и сделал себя имя, помогая организовывать национальные финансы во время Первой мировой войны. Временная стабилизация 1924 года была его заслугой. Повысив налоги перед парламентскими выборами, он поставил интересы национальных финансов выше своей политической выгоды, и ему пришлось за это заплатить.

Пуанкаре также был надежным человеком в том плане, что он не принадлежал ни к правым, ни к левым. В Палате депутатов его всегда ассоциировали с центристами. Bloc National был правоцентристским, но у Пуанкаре также были друзья и союзники среди социалистов, и не последним из них был Леон Блюм, будущий премьер-министр. Будучи выходцем из среднего класса, он относил себя к мелким вкладчикам – наименее защищенным от разрушительного влияния инфляции слоям населения. Обстоятельства требовали умеренности. В противоположность отношениям с Германией, когда дело касалось внутренней политики, именно это и предлагал Пуанкаре.

Таким образом, Пуанкаре было предложено сформировать единое правительство на основе правоцентристов с некоторым добавлением левых. Теперь все были согласны, что политизация бюджетной политики зашла слишком далеко. Назначение Пуанкаре и формирование им правительства национального единства служило признанием этого факта. Политикам, очевидно, тяжело дался урок, что бюджетные решения должны приниматься сообща, а не навязываться правым левыми или наоборот.

Содействовать принятию таких совместных решений теперь и было задачей Пуанкаре. Процедуры контроля над доходами и сбора налогов были изменены с тем, чтобы повысить бюджетные доходы. Произошла некоторая оптимизация государственной администрации – были закрыты районные суды и другие административные учреждения. Средства государственной табачной монополии пошли на обслуживание и выкуп государственного долга. Это подтверждало, что правительство не планировало отчуждения имущества состоятельных граждан, хотя формирование правительства национального единства и так уже это предполагало. Наконец Пуанкаре предложил конвертировать краткосрочные облигации национальной обороны, которые были непосредственным источником финансовой уязвимости, в более стабильные долгосрочные облигации.

Желание переложить бремя стабилизации – с капиталистов на рабочих, со среднего класса на зажиточных граждан или с Франции на Германию – наконец само сгорело в костре инфляции. В результате ограниченных мер Пуанкаре хватило, чтобы «зацементировать» стабилизацию 1926 года, которая пришла в августе. Цены перестали расти; франк, который до этого падал, начал резко укрепляться к неудовольствию французских экспортеров, которым нравилось это обретенное конкурентное преимущество. Это заставило Банк Франции покупать иностранную валюту за франки, чтобы замедлить укрепление национальной валюты. В конце 1926 года курс франка был привязан к фунту стерлингов и к доллару, а в 1928 году наконец была восстановлена конвертируемость в золото.

Французские нормы золотого стандарта, как и немецкие, были особенно жесткими. Они запрещали центральному банку покупать государственные ценные бумаги на рынке (то есть прибегать к «операциям на открытом рынке») и иным способом предоставлять прямое финансирование правительству. Как и в Германии, инфляция и социальное разделение, которое она обнажила, оставили свои длинные тени.

Торможение инфляции сначала в Германии, а потом во Франции стимулировало возвращение беглого капитала. Поскольку инфляция замедлилась, было больше шансов на то, что инвестиции сохранят свою стоимость. Чтобы исполнить намерение вернуться к золотому стандарту, правительствам надо было сохранять бюджетный баланс. У инвесторов, таким образом, появились основания надеяться, что череда бюджетных дефицитов и конфликтов по поводу налогового вопроса позади. Со временем идея о том, что стабилизация валюты неким образом гарантировала ответственное бюджетное поведение и освобождала инвесторов от риска суверенного дефолта, будет развенчана. Такую же ошибку совершили и наивные инвесторы, купившие южноевропейские облигации после наступления эпохи евро в 1999 году. И это имело такие же губительные последствия.

Приток иностранных денег оказался для экономик Франции и Германии палкой о двух концах, поскольку он способствовал росту обменных курсов. Чтобы предотвратить взрывной рост, который имел бы очень неблагоприятные последствия для экспортеров, Рейхсбанк и Банк Франции скупали этот иностранный капитал за марки и франки. Однако иностранные ценные бумаги (особенно номинированные в фунтах стерлингов), приобретенные таким способом, очевидно, были не так хороши, как золото, на которое их можно было бы обменять.

Так возникла проблема Нормана. Во второй половине 1926 года Рейхсбанк начал реализовывать свои запасы фунтов стерлингов, взамен получая от Банка Англии золото. За шесть месяцев, завершающихся в феврале 1927 года, британский экспорт золота в Германию приблизился к существенной сумме в 60 млн долл. Шахт, который к этому времени прочно закрепился на посту главы центрального банка Германии, сознавал, какую конструктивную роль сыграл Норман в переговорах по плану Дауэса, по которому были снижены репарации и получен стабилизационный кредит. Однако, несмотря на благодарность, Шахта в первую очередь заботило свое собственное положение. Эмоции не мешали его вере в важность соблюдения норм золотого стандарта. Поэтому Шахт предъявил Банку Англии фунты стерлингов, приобретенные через операции стерилизации, для конвертации в золото.

Норман был не так полезен Банку Франции, когда он безуспешно боролся с долговым и валютным кризисами в 1923, 1925 и 1926 годах. Он считал, что Франция чинила особенные помехи в переговорах о репарациях. Также не следует забывать тот факт, что Банк Англии и Банк Франции боролись за влияние в Центральной и Восточной Европе, чей финансовый бизнес они стремились привлечь в Лондон и Париж соответственно. Хотя Эмиль Моро – преемник Робино на посту президента Банка Франции с 1926 по 1930 год – отзывался о своем английском коллеге как о «приятном и очаровательном», Норман отклонял попытки Франции получить реальную помощь для финансовой стабилизации[65].

Теперь, когда капиталы потекли из Британии во Францию, обстоятельства переменились. Иностранные активы, приобретенные Банком Франции, были номинированы в фунтах стерлингов и выпущены в Лондоне. Опасаясь той же неопределенности, что и Рейхсбанк, Моро воспользовался первой же возможностью, чтобы их реализовать. Он знал, что его запрос, из-за изъятия золота из Банка Англии, вынудит Нормана поднять учетную ставку – ставку, по которой Банк Англии учитывал векселя банков. Но он не считал это неблагоприятным побочным эффектом. Если бы это привело к более жестким условиям в Лондоне, который был источником значительного потока краткосрочного капитала во Францию, тогда эта политика с французской точки зрения имела бы дополнительные преимущества. Если бы это создало трудности для Банка Англии, значит, так тому и быть.

Одним из источников капитала Британии был долг Франции со времен Первой мировой войны. Поэтому Норман предложил Уинстону Черчиллю, канцлеру казначейства, попросить ускорить выплату этого долга. Эта угроза, плохо завуалированная, заставила Моро договориться о компромиссе в июне 1927 года, согласно которому Банк Франции ограничил дальнейшую конвертацию фунтов стерлингов в золото суммой 30 млн фунтов. Агрессивная дипломатия Нормана решила, или, по крайней мере, отсрочила проблему. Но она не обещала перспектив дружеских монетарных отношений в будущем.

Стронг наблюдал за ходом этих франко-британских переговоров со своего «шестка» в Нью-Йорке. За исключением небольшого перерыва в конце 1926 года, проведенного в Билтморе (Северная Каролина), он, восстанавливаясь после пневмонии, поддерживал практически непрерывный контакт со своим другом Норманом через телеграммы и письма. Зная, что мнение руководителя американского центрального банка имело вес, Моро направил Стронгу свой собственный отчет о переговорах Банка Франции и Банка Англии, чтобы Стронг смог сформировать сбалансированную точку зрения.

Однако конечной целью было навязать Стронгу мнение о хрупкости британской позиции. Сохраняющаяся стабильность фунта стерлингов всецело зависела от кооперации Рейхсбанка и Банка Франции, но это не стоило воспринимать как должное. В то же самое время эти благоразумные «мужи» понимали, что они находятся в одной лодке. Стронг провел доброжелательные двусторонние переговоры с Норманом, Шахтом и различными чиновниками Банка Франции. В случае с Норманом и Стронгом это были более чем просто доброжелательные двусторонние переговоры. Эти двое уже встречались во время Первой мировой войны по случаю визита Стронга в Европу после вступления в должность главы Федерального банка Нью-Йорка, и между ними завязались дружеские отношения. Они стали друзьями по переписке и отдыхали вместе дважды в году на протяжении большей части 1920-х, если позволяло здоровье. Если Норману удалось завязать такие плодотворные отношения со Стронгом, почему другие руководители центральных банков не могли достигнуть такой же гармонии и понимания при личных встречах?

Норман предложил, чтобы он и Стронг вместе встретились с Шахтом и Моро. Стронг составил приглашение – он все еще восстанавливался после пневмонии и захотел, чтобы встреча прошла в Соединенных Штатах. Моро, который не владел английским, даже универсальным языком центральных банков, передал приглашение Шарлю Ристу, своей «правой руке».

Стронг, Норман, Шахт и Рист встретились в первую неделю июля в Вудберри, Лонг-Айленд, в доме помощника министра финансов США Огдена Миллса. Этот монументальный особняк, спроектированный Джоном Расселом Поупом, был одним из самых шикарных на Лонг-Айленде, с видами во всех направлениях. Его центральная часть, возвышавшаяся на два этажа, с карнизами и балюстрадой в итальянском стиле… окаймлялась и надежно поддерживалась двумя пропорциональными крыльями, чьи плоские, украшенные лепниной карнизы создавали одну линию первого этажа вокруг всего здания[66]. Эта роскошная архитектура более чем подходила для встречи руководителей ведущих мировых центральных банков. Соответствовала ли этой задаче международная финансовая архитектура – другой вопрос. Главы центральных банков совещались в течение пяти дней. Это было похоже на дрессировку котов – Стронгу не удалось добиться даже, чтобы трое его коллег одновременно собрались в одной комнате. Возможно, это и неудивительно, учитывая их различия. Норман упирал на деликатность своей позиции и ограниченные запасы золота. Шахт и Рист настаивали на важности строжайшего соблюдения норм золотого стандарта.

Методом исключения инициативу на себя пришлось взять одному центральному банку. Результатом стала еще одна попытка Стронга уговорить банки ФРС на снижение процентных ставок, чтобы поддержать фунт стерлингов. В таком исходе есть своя ирония. Стронг согласился созвать собрание в попытке стимулировать европейских банкиров скорректировать свою политику, однако в конечном итоге корректировать политику пришлось ему самому.

Примечания