Эта башня во мне
Я снова сморгнула слезы и забилась в объятьях хозяина.
Не было больше подземной камеры, не было решетки и трупа курсанта. Роскошная квартира с панорамными окнами, парящая над Москва-рекой. Внизу огни мегаполиса, лента реки – как сукровица из-за встающего солнца.
– Ты так кричала, девочка. Снова приснился кошмар? Мы давно забрали тебя из Бюро, ты вернулась домой, очнись, дорогая. Ужас остался в прошлом.
Но ужас пропитал мое настоящее, отражаясь в огромных стеклах.
Кондашов держал меня очень нежно, почти баюкал в руках. Он сидел на огромной кровати, застеленной черным шелком, но даже на темной ткани выделялись заскорузлые пятна. В изголовье на металлических прутьях крепились цепи с браслетами, с потолка над постелью свисал мощный крюк, чтобы вздергивать жертву на дыбу.
Руки Петра Ивановича бесстыдно гладили мою кожу, жадно изучали безвольное тело, нагое, если не считать драгоценностей и черной бархотки на шее. На запястьях ссадины от кандалов, кости болели, мышцы трещали, и вся я – как открытая рана, в засосах, порезах, следах от плети. Звучала одной тонкой нотой, жалкой, надрывной, пугающей. Моей мелодией стала мольба об избавлении от позора, о быстрой и безболезненной смерти…
Кондашов подхватил меня, поднес к окну. Над столицей разгорался рассвет, пачкая красным дома и парки, наполняя кровью вены реки. Москва-сити сверкал разноцветной игрушкой, щерился небоскребами в лицо встающему солнцу.
– Аля, просто скажи мне «да», – снова попросил Кондашов. – И я отпущу в полет свою птичку, даже мучить напоследок не стану. Одно слово, и ты свободна. Пока же упрямишься и молчишь, я буду тебя смаковать, как вино, глоток за глотком, каплю за каплей. Твои эмоции сладкие, чистые, тобой насытиться невозможно!
Он ударил меня спиной о стекло, оставляя на нем кровавые пятна, прижал плотнее, встал между ног, властным жестом раздвинув колени…
– Григ! – беззвучно прошептала я, представляя рядом с собой Воронцова.
Снова пахнуло травами, запульсировал на запястье браслет. Из-под кожи проросли шипастые стебли, обвили Кондашова, разорвали на части…
– Интересный способ защиты от морока, – совсем близко хихикнул Фролов. – Курсант, ты, гляжу, натерпелся, голубчик. И так, и эдак тебя испытали, и огонь, и вода, и медные трубы, а вся слава опять досталась Григорию.
– Обухов кремень, Вадим Никонорыч, – весомо заверил Патрик. – Такие соблазны, я аж взопрел, а он знай колоду тасует.
– Снова туз пик, – вздохнул рядом Данила. – Что за дурной расклад.
– Вы отбились? – я схватила Фролова за руку.
Людмила хмыкнула, Патрик заржал, так что эхо от стен отразилось:
– Дамочка, вы не в себе! К чему такой драматизм? Ну, сунулся с десяток бойцов к барьеру, так их патрули повязали. За кого вы нас принимаете?
– А коллектор?
– Ах, эти? – удивился Фролов. – Не волнуйтесь, драгоценная Аля. Тех, кто шел сюда по трубе, случайно смыло, простите, дерьмом. Окунулись по самые уши. Они думают, если линия старая, то я сбросить туда ничего не смогу? Отмоется Кондашов не скоро и пованивать будет долго. Обухов, родной, ты пришел в себя? Проводишь до дому прекрасную барышню? Смотрите, голубчики, он покраснел!
Я никак не могла проморгаться, боялась. Мне казалось, сейчас спадет пелена, и все начнется по новой. Обухов погибнет, и болтун Патрикей, исчезнут Людмила с начальником. Я не хотела обратно в кошмар, туда, где я стала рабой Кондашова.
Людмила подала чашку чаю. Я безумно хотела пить, но схватилась за тонкий фарфор и зашвырнула напиток подальше, осколками и кипятком едва не поранив Патрика. Тот ругнулся и отошел подальше, примирительно подняв обе руки: мол, претензий не имею, все понимаю. Прогрессирующая паранойя – это еще цветочки после череды наведенных иллюзий!
Я молча собрала свои вещи, недовольно потирая запястья. Следы от наручников сойдут не скоро, а у меня скоро концерт! Мысль о любимом квартете почему-то вернула в реальность, убедила, что все кошмары и мороки растаяли в солнечном свете. Будут репетиции, выступления, рестораны и электрички. А вот на свадьбах сыграю не скоро, если вообще решусь.
Москва и так переполнена фриками, а тут с Изнанки тени полезли!
Откуда в столице нечистая сила? Чем занимается Бюро Кромки? Ловит демонов или ведет учет, чтобы не слишком наглели? Петли считает: лицо, изнанка? Подумаешь, кружок «Умелые руки», сборище любителей вязать на спицах.
Не хочу ничего понимать. Хочу спать. Сначала отмыться в горячей ванне, потом выпить бутылку виски, прямо из горла, залпом. Завалиться в кровать не на черный шелк, на обычную простыню в цветочек, спрятаться под одеялом. И забыть вот это вот все!
Даже Грига, если иначе никак. Только отпустите в нормальный мир.
За дверью Бюро я осмотрелась. Пахло дождем и сиренью, но еще почему-то порохом и соленой водой океана. Слышалась музыка шторма, трещали мачты и паруса. Знатный вы враль, господин Фролов, говорите, патруль всех повязал? Хотя это не он, а Патрик…
– Не обижайтесь, Аля, – как-то робко буркнул курсант. – Я отвезу вас домой, у меня машина у телецентра. Прогуляемся вдоль пруда?
Приклеился ведь, не отдерешь. Интересно, чем я его соблазняла? В тех наваждениях он падал замертво в попытке меня защитить. Или Патрик говорил про последний морок, тот, где Кондашов попытался… Ой-ой!
Наверное, я покраснела, вспоминая ускользнувшие раньше детали. Как умоляла садиста пощадить меня и убить, а за это предлагала такое, о чем в реальности и думать противно. Неужели я говорила вслух?
Обухов заметил мое смущение и сам засопел сердитым ежом. Пошел рядом, плечо к плечу, потеряно глядя под ноги.
– Это был наведенный морок, зов на кровавую метку. Если б не решетка с цепями, если б командор не включил глушитель… Вы бы просто ушли с Кондашовым, улыбаясь глупой счастливой улыбкой.
Меня передернуло от отвращения.
– А если б осталась дома? Не поехала с вами в Бюро?
– Тогда бы Григ не спал в эту ночь, – без тени сомнения отрезал Данила. – Он гад и мерзавец, Аля. Но любит играть до конца. Отбивался бы под вашими окнами, разорвав подписанный договор, и обесточил в азарте Сокольники.
– Кто он такой? – задумалась я, и по напрягшейся фигуре курсанта поняла, что снова ляпнула вслух.
– Дьявол в людской личине, – нахмурился Обухов, сбавив шаг. – Вы, словно бабочка, Аля. Летите на яркий свет. Как птица, бросаетесь на шипы, чтоб напитать их кровью. Он вырвет ваше сердце и съест, щурясь от наслаждения. И это не аллегория, это его стиль жизни.
Григ помогал даже в кошмарах, – я не хотела сдаваться, но на этот раз сдержалась, смолчала. Потому что в реальности он уехал, сбагрив меня Фролову. Уступил место на сцене, резко оборвав выступление. И отдувались дальше курсант сотоварищи.
– Спасибо, Данила, вы меня спасли. Да еще и натерпелись всякого.
Обухов взглянул, улыбнулся. Хитро прищурился на яркое солнце:
– Да уж, Аля, после такого… Может быть, перейдем на «ты»?
Я поперхнулась словами, воздух стал горячим и терпким, солнце придавило всем весом к земле. Меня расплющило и расплавило от накатившего чувства стыда. Я кивнула Даниле, не сказав «да». Как долго теперь это слово будет царапать горло?
В полном молчании Обухов повез меня обратно в Сокольники. Проводил до самой квартиры – молча. Без слов отобрал ключи, отпер дверь. Получив негласное разрешение, проверил две комнаты, санузел и кухню. Вышел подышать на балкон.
Очень тактично хранил молчание, но улыбался ехидно и руку на прощание сжал с таким видом, будто согласен на все условия, что я озвучила в мороке. И уже подписал договор без раздумий и сожалений.
Почему я его не придушила? Почему не влепила пощечину?
Почему, забираясь в горячую ванну, думала о красивом курсанте и о том, как он будет справляться с эротическими фантазиями? Да еще и в красках представляя детали?
3. Исподние петли
1.
Пробуждение было тяжелым.
Голова гудела, тело болело, будто меня сбил самосвал, а потом покатался туда-сюда для усиления ощущений. Во рту вонюче и мерзко, как в засохшей илистой луже.
Надо меньше пить, дорогуша. Бутылка в одну морду – уже аномалия.
Отражение в зеркале напугало отечностью и взъерошенным видом. А также слегка удивило. С какой стати оно еще здесь? Почему не сбежало в далекие дали после бурной вампирской свадьбы?
Как-то смутно помнилось, что там случилось, в их печальном загробном мирке. Но, должно быть, банкет удался. Об этом говорят мешки под глазами, дряблые щеки и пакля волос. Чтоб так выглядеть с утра, нужно много пить. Беспросветно и беспробудно. Так что… Вечность вам в печень, господа упыри. Гонорар уплачен, совет да любовь.
Но до чего же противно жить, даже с пачкой денег в кармане.
Запястье левой руки зудело, будто искусанное комарами. Его поминутно хотелось чесать, раздирая ногтями в кровь. Какой-то браслет вчера нацепили, вот и началось раздражение. Снять к чертям и в помойку? Жалко!
Милый такой браслетик, стильный. Кожа, по всему, дорогая. Пахнет приятно, так, будто рядом прошел офигенски красивый мужик и провел по спине ладонью…
Ага, а я тут такая звезда: нечесаная, неодетая, с опухшей харей и вонючим ртом! Соблазнительница на десять баллов!
Хмыкнув, я побежала в душ, приводить себя в чувство к вечерней репе. Репетиция, или коротко репа, была назначена на семь часов вечера, а я исхитрилась проспать до полудня. Алкоголичка и дебоширка!
Под браслетом кожа продолжала гореть. Я оттянула его чуть в сторону и покрылась мурашками с головы до пят, упав в муравейник воспоминаний. Тыльная сторона запястья пестрела кровавыми точками. Ранки подсыхали, зудели, и смотрелось это, будто всю ночь руку кололи иголками. Или сквозь меня прорастали шипы.
Я вдруг ясно увидела их, вылезающие из-под кожи побеги, длинные шипастые стебли, хлестко бьющие по врагам. Моя татуировка пробилась наружу и спасала меня… От кого?
Запах трав ударил в ноздри, окутал мозг, раскурочил поставленную кем-то защиту, снял блокировку памяти. Лица Фролова и Кондашова, Данилы, даже Патрика с Люськой завертелись, замельтешили, готическая невеста, сбежавшая сестрица Тамара…
Григ. Прекрасно-опасный Григ, подаривший браслет-оберег.
Голова взорвалась от прилива крови, стало нечем дышать, стало жарче жить. Изнанка мира пробила реальность, дополнив простую гамму мрачными аккордами готики. И я потеряла сознание.
Сколько я была вне себя? Сколько бродила по дальним мирам, полным причудливых тварей? Какую музыку слушала на сколах эпох и фантазий? Мой бедный мозг отказался работать, устроив глобальную забастовку. Но в нем царил поучающий шепот:
«Дочка, наш мир – полотно, сотканное из надежд и свершений. А у всякого полотна есть две стороны и два узора. То, что светло с одной стороны, оборачивается тенью с другой. Если встретишь самого черного монстра, загляни на изнанку его души, там отыщешь свет и надежду!»
«Родная, наш мир полон магии, но большинство утратило веру. Переплелось лицо и изнанка, исподы бродят среди людей, питаясь их силой и страстью. Плодят себе подобных зверей, мешая кровь голубую и алую. Слушай музыку мира, родная, музыка не обманет, чистый звук не ведает лжи!»
Но музыка была… немузыкальна. Трезвонила снова и снова, протяжными гудками мучила душу. Вскрывала черепную коробку, пытаясь добраться до разума.
Голова гудела, болела. Кажется, я рассадила затылок, когда упала на пол в гостиной. Дверной звонок надрывался, и кто-то упорно долбил кулаком, словно надеялся дырку проделать и посмотреть, что со мною стряслось.
Обухов? Решил в гости зайти?
Не вовремя, господин курсант. Я валяюсь на полу в непотребном виде. Мне бы холодное к голове, чтоб перестала взрываться от звуков, а вы в дверь стучите, как чокнутый дятел.
Я села на полу, осмотрелась. Комната плясала, как скоморох, качалась и прыгала, гремела паркетом. Когда бешеный танец слегка утих, встала, держась за диван, и по стеночке поплелась в коридор, чтобы впустить курсанта. Пусть заварит мне чаю, приготовит поесть и отыщет таблетку в аптечке. А я его поцелую. Потом. Если захочет, как сказано в фильме. Но сначала верну себе товарный вид.
За дверью, распахнутой настежь, обнаружился, увы, не Обухов.
Там стояла растрепанная Элен с покрасневшими от слез глазами. Подруга с трудом давила истерику, напридумывав всякие ужасы, она явно успела меня закопать и крест на могилке поставить.
– И чего ты приперлась в такую рань? – недовольно буркнула я, забыв, что уже далеко за полдень.
Ленка в ужасе уставилась на меня, словно я оправдала все ожидания и готовилась отойти в мир иной. Она спешно шагнула в квартиру, протягивая руку к моим волосам. И сразу отскочила обратно к лестнице, испуганно мельтеша ресницами.
Ей будто удавку на шею накинули, напрочь пережав кислород. Или кислотой плеснули в лицо, таким красным в синеву оно сделалось. Элен прижалась к перилам и придушенно прохрипела:
– Аля, позволь войти! Клянусь, не замышляю дурного. У тебя же кровь в волосах, я помочь хочу, Алька, впусти!
– Проходи, кто тебе не дает? – искренне удивилась я, уступая подруге дорогу.
Что за выступление на вольную тему? Всегда врывалась, как к себе домой, открывая дверь запасными ключами, а тут мнется и умоляет…
Элен вздохнула свободнее, перестала растирать руками лицо. Шагнула за порог, как по тонкому льду, с опаской пробуя паркет под ногами.
– Мне нужен чай, – заявила я, возвращая подругу в реальность. – Компресс на затылок и таблетку от боли. Я сама не могу найти, не помню, куда убрала аптечку.
Ленка освоилась окончательно, деловито прошлепала в кухню. Вынула из морозилки сосиски, приложила к ссадине на затылке. Достала коробку с лекарствами. Подруга всегда лучше знала, где и что у меня лежит. Пять минут, и вскипел электрический чайник, а в прозрачном заварочном раскрылся цветок с ярким жасминовым ароматом.
Жизнь обретала краски и звуки, становилось легче дышать.
– Алька, – строго сказала Элен, возвращая администраторский тон и манеру поучать без малейшего повода. – Мне можешь верить, честное слово. Но на будущее запомни: если кто-то просит о праве на вход, лучше не позволяй. Не разрушай чары порога, это сильный оберег против исподов.
– Сама-то чего? – хмыкнула я. – Сотню раз уже заходила. От тебя не спасает ни порог, ни дверь, ни даже цепочка с двумя замками. Помнишь, мы с Лешкой такие, романтика, свечи, шампанское, он в труселях, я уже без. А тут ты с сериалом и чипсами!
Ленка хмыкнула, вспоминая. Сцена вышла эпической. Лешка лапает меня, как одержимый, норовя пристроить на стол, а Элен жизнерадостно орет в коридоре, что пока этот лох не видит, можем смело схомячить чипсы с беконом! Может, из-за частых явлений подруги Леха меня и кинул? Так ведь импотентом недолго стать.
Элен вроде расслабилась, подмигнула, но сразу пришла в себя. Печально подала мне любимую чашку. Пояснила специально для отупевших:
– Это все в прошлом, Аля. Извини, но сейчас есть браслет. Он обнулил твою жизнь, былые связи и разрешения. Тот парень со свадьбы – дерьмо, но он сделал доброе дело, теперь вижу, что ты под защитой. И ночь провела спокойно.
– Спокойно? – подпрыгнула я, сатанея от белой кипучей ярости. – Ленка, во что ты меня втянула? Говори, кто такой Кондашов! Что еще за Изнанка мира? Меня заперли на ночь в подвалах Бюро, и вообще: кто ты такая?
Элен в испуге уронила блюдце. Осколки разлетелись по полу, дивная аллегория разбитой вдребезги дружбы. Я вспомнила, с кого начался этот ужас. Вновь зазвучал голос подруги, жизнерадостно врущей в трубку о легкой и денежной подработке, всего-то десяток песен сыграть!
Я заплакала, жалко, навзрыд, я ни в чем ее не обвиняла, но Элен присела на корточки, обняла мои ноги и тонко завыла, как ободранная бродячая псина:
– Аля, прости! Я лярва, но я же не виновата!
Я попыталась оттолкнуть ее прочь и пролила чай из чашки. Кипяток попал на руки Ленке, а она даже не дернулась. Будто вовсе не почувствовала боли ожога. На коже подруги не осталось ни пятнышка, та даже не покраснела!
Ленка отревелась, подняла грустный взгляд, всматриваясь в мое лицо:
– Удивлена, подруга? Я давно не живу, что мне твой кипяток? Если только надумаешь сварить целиком. Аля, я лярва уже пять лет. Эмоциональный паразит, пиявка. Простейшее в мире исподов. Я выпила маму, убила ее, а вчера едва не сгубила тебя, лишь бы меня не тронули.
Я по-прежнему разглядывала ее руки. С неосознанной надеждой ждала волдырей, запоздалого крика боли, мольбы вызвать скорую и не тупить. Но руки Элен оставались целы, ни красноты, ни лопнувшей кожи. Мраморная бледность, как у древней статуи.
В детстве Ленка была смуглянкой, загорая до черного в хорошее лето, ее даже дразнили цыганской приблудой. А потом она съездила в Сочи. И вернулась бледнее снега в горах. Рассказала, что познакомилась с парнем, влюбилась до обморока, до полусмерти и провела с ним все время в отеле, даже моря ни разу не видела. Бурный курортный роман, завершившийся слезами и тайным абортом. При таком-то стрессе как не стать другой? Не измениться и внешне, и внутренне? Из романтичной девушки выросла вдруг практичная стерва, администратор в гостиничном бизнесе. У нее даже музыка поменяла тональность! Стала жестче, выше, пронзительней. От прежней Ленки – лишь пара привычек. От прежней тусовочной жизни, от толпы знакомых и ухажеров – несколько самых близких людей. Среди них, разумеется, мама. И я, с младших классов делившая с ней козырную заднюю парту.
– Расскажи мне все, – попросила я, гладя ее прохладную руку. – Только знаешь, чай не покатит, тут нужно хряпнуть чего покрепче.
Я принесла из гостиной непочатую бутылку виски, благо еще с периода Лешки у меня хранился запас разного дорогого пойла. В холодильнике нашелся засохший сыр и сервелат в нарезке. Элен достала с полки стаканы, покорно села за стол, подцепила ногтем кусок колбасы.
– Да чего тут рассказывать, Алька? Я последнее дерьмо и грязь под ногтями. Низшая тварь Изнанки. Встречаются в жизни такие принцы, что вырезают нам сердце и съедают его, сладострастно щурясь. С детской белозубой улыбкой.
2.
– Он был красив, как луна над морем. Весь такой светлый, прозрачный. Чистый, как этот виски в стакане. И так же бил по мозгам.
Бутыль опустела наполовину, и Ленка ударилась в лирику. Всякий раз, когда мы напивались вдвоем, Элен падала в литературный стиль, выдавая такие эпитеты, что писатели ромфанта курили в сторонке. А казалось бы: обычная девушка, администратор в престижном отеле.
– Я в нем растворилась, как в кислоте, и кайфовала от этого. Дура! На самом-то деле страшный процесс: вот ты была, и вот тебя нет, все мысли и чувства уже не твои. Тебя разжевали и проглотили, впитали, пустили по венам, как приятный пряный коктейль. В юности часто мечтают о такой беспросветной любви, чтоб через час после знакомства – уже в постели, и вся кожа в засосах, и между ног настоящий пожар от того, как долго и часто… И так десять дней подряд. А потом он сказал, что я умница и хорошо продержалась. И если не умру через месяц, то семена во мне приживутся. Мол, настал его период деления, и он оказал мне честь. Выпил досуха, выжал до капельки, а потом наполнил собой до краев, подарил вместо жизни – нежизнь. Деление, ты понимаешь? Вегетативное размножение! Мы не люди, мы мхи и лишайники, лианы вокруг стволов.
Ленка залпом заглотила порцию виски, кинула в рот ломтик сыра. Прожевала и завершила рассказ:
– Потом он исчез, Алёнка. Не вот эта фигня: собрал вещи и слился, извини, я женат, двое детей. Просто растаял в воздухе, сквозняком ушел в открытую форточку.
Она смахнула слезу. Я смотрела, как дрожат ее пальцы, которыми сжимает стакан, и не чувствовала былой злости. Бывают такие принцы: наплетут о большой любви и о презрении к презервативам, а потом раз – у тебя СПИД, а он уже с новой крутит роман.
– Я подумала сначала, он о ребенке. У меня случилась задержка, тесты показывали две полоски. В отчаянии пошла на аборт, хоть и считаю это убийством. Но зародыша во мне не нашли. Просто кровь стала мертвая, вязкая, и весь организм перестроился. Пропала нужда в ежемесячных циклах. Как в той клинике всполошились, когда получили результаты анализов! Хотели меня удержать, провести больше тестов и опытов… Я не помню, как выбралась, Аля. Только сладкое чувство сытости. Руки в чужой крови, и как облизала их языком.
– А потом? – я погладила ее пальцы.
– Уже не так интересно, – Ленка осторожно вынула руку и долила по стаканам виски. – Нашлись учителя и наставники, пристроили в Дом Иллюзий. Сломали, согнули, пришили к Изнанке. Ведь у всякой вещи есть лицо и испод. Почему же такому не быть у реальности? Раньше по-всякому называли. Навь, владения Чернобога. А сейчас придумали бренд: Изнанка! Звучит? Согласись, звучит. Но по сути, как было исподнее, так никуда и не делось. Вся грязь и мерзость сущего мира.
Элен была так плоха, что я отзвонилась дирижеру квартета и отпросилась с репы. Соврала про внезапный насморк, зато про адский концерт в голове рассказала чистую правду. И получила совет меньше пить, потому что моим перегаром несет даже из телефона. Музыканты всегда друг друга поймут!
– Алька, поверь, я тебе не вредила. Брала понемногу, самую малость. Но маму свою загнала в больничку, не умела еще контролировать силу. Близкие всегда под ударом, поэтому лярвы живут одиноко. Два инфаркта мамы – моя работа. Я питаюсь злостью и страхом, вот и довела до нервного срыва. Болячки, больницы, лекарства, тоска. Ни единого светлого дня для самого родного существа на свете. Мама уходила, а я сыто скалилась. Лишь когда ее руки остыли в моих… Когда кладбище, и гранит над могилой, холодный, бесчувственный, неживой…
Я помнила Ленку в те дни. Как она в голос орала на кладбище и проклинала ту встречу в Сочи. Тогда я не разглядела связи между смертью Ленкиной мамы и случайным курортным романом, решила, подруга помешалась от горя.
А все оказалось страшнее. За два года свести в могилу самого близкого человека, подарившего тебе жизнь, не просто убить, а съесть заживо, жмурясь от удовольствия…
Кем нужно стать, Элен, чтоб наслаждаться подобной пыткой? Чтоб быстро оправиться от удара, заняться собой, построить карьеру? Администратор в гостинице – сытное место для лярвы. Люди приходят, уходят, почти всегда негатив от того, что не работает душ или лифт, или от цен в гостиничном баре. За каждой дверью – роскошный обед, смакуй, наслаждайся букетом!
Я вспомнила и о своих печалях. Роман с одаренным саксофонистом, надеждой и гордостью курса. Как быстро погасла наша любовь! Как изменился характер Лешки! Как вдруг растворился его талант, утонул в самомнении, пьянстве, наркотиках! Он во всем обвинил меня и был прав. Ведь рядом крутилась лярва! Возможно, меня Ленка жалела, но Алексея терпеть не могла, подначивала и унижала. У него были планы и перспективы, его звали в лучшие оркестры столицы, а в итоге он расстался со мной и вылетел с последнего курса училища. Говорили, вернулся в родной городок и стал учителем музыки в школе.
Если можно выпить талант и эмоции, то в падении Лешки виновата Элен. И в нашем разрыве тоже. В моей попытке самоубийства. В сделанной татуировке, оказавшейся подобием коктейльной трубочки, что воткнули во вскрытую вену.
Я помнила, как Ленка примчалась тогда, как тащила меня из кровавой ванны, как рычала и билась в истерике, вызывая скорую, бинтуя мне руку.
Она по-настоящему любила меня, единственную подругу, берегла, как умела, заботилась. Ревновала ко всем парням, что пытались со мной флиртовать. А когда поняла, что с Лешкой серьезно, съела его без сожалений. Да еще и мной закусила, заставила набить черные розы, чтобы пить привлекательность и энергию. Я жила вполсилы, в половину таланта, без удачи, без веры в себя. Убежденная в том, что никому не нужна и не интересна парням.
«Подруга посоветовала цветочки? – вспомнился ледяной вопрос Грига. – И с тех пор ни радости, ни удачи?»
Верно, мой случайный защитник. С тех пор ни радости, ни удачи, ни уверенности в завтрашнем дне. Все выпито жадной лярвой. До дна. Ленка всегда пьет залпом, сколько бы ни налили.
Тогда почему я жалею ее? Что это? Стокгольмский синдром? Сострадание жертвы к мучителю? Я ведь читала такие истории. Девушки влюблялись в насильников, жертвы аварий начинали встречаться с теми, кто спьяну их задавил. Почему так устроен человеческий мозг? Почему мы сочувствуем тем, кто причинил нам боль?
Я ведь продолжаю любить Элен, будто родную сестру, сижу рядом и глажу холодную руку, вместо того, чтобы выставить вон и сменить все замки на двери.
Но разве она виновата? Ее заразили и выбросили, как салфетку, которой промокнули губы. Она даже могла умереть, потому что поверила любимому парню!
Снова память подкинула образ: Воронцов, совсем близко, впритык, его губы у самого уха, и я таю, будто десерт. Что случилось бы дальше? Десять дней секса и остатки жизни на блюдечке? И Фролов, и Обухов испугались, что Воронцов меня съест. Григ, неужели и ты?!